Первый вдох самый тяжелый, будто пакет из синтетики на голове: вдыхаешь, вдыхаешь, а нечто незримое, тонкое не дает вздохнуть свободно, заграждает путь воздуху. Паника и тревога враз заполнили рассудок, заставив повторять попытку снова и снова, пока наконец-то не прорвало преграду. Кислород ворвался в легкие, заполняя их и обжигая болью. Яркой, нестерпимой, острой, но такой оживляющей. Выдох принес неимоверное облегчение, блаженство, больше ничего не хотелось, но вновь нарастающая боль заставила сделать новый вдох, чтобы обновить блаженный миг.

Вдох – выдох, вдох – выдох… я дышу… я… а кто – я? Какая тяжесть… будто плитой придавило все тело… плитой. Точно, плитой, бетонной. Ася… Аленка… Батя… Ба-а-атя-а-а?!

Взрывнику казалось, что он кричит во все горло, но с губ бледного мальчишки сорвался лишь слабый стон.

– Сынок? – прозвучал дрожащий женский голос на гране слышимости, эхом прозвучал, словно из бочки. – Сыночек! – и грудь придавило еще сильнее, что-то мягкое, теплое и вздрагивающее.

Запах, такой знакомый, родной… мама… Мама? Откуда мама? Какая мама?

Мысли все смешались в одну кашу, выдавая картинки знакомых и незнакомых людей, короткие кадры, связанные с этой женщиной, которую подсознание упорно считало родной матерью, и с той, казалось бы, уже напрочь забытой жизнью.

Мгновенно в голове подростка промчался яркий калейдоскоп живейших воспоминаний из обоих миров…

Он, Котов Артемий, одиннадцати лет от роду, сирота, детдомовец, волею судьбы попавший в совершенно иной мир, где выживают лишь сильнейшие и счастливчики, где жизнь человека ни стоит и ломаного гроша. В тот раз ему повезло, он умудрился выжить в жуткой мясорубке, обзавелся семьей, друзьями и новым именем Взрывник, получил опыт выживания в одиночку и сражения с мутантами. Люди, принявшие его в свою семью, обучали мальчика военному ремеслу, потому как без этих навыков и знаний было не выжить в суровых условиях нового мира. Но судьбе показалось мало тех испытаний, через которые пришлось пройти мальчишке, и она решила еще немного поиграться с ним, убив его там и воскресив тут. Воскресив, неизвестно где «тут», даже в другом теле, в теле умершего минуту назад двойника.

«Нет, я точно не знаю ее, – думал мальчик, копошась в своих воспоминаниях, – но чувствую, что люблю эту женщину всем сердцем. Остаточная память занятого тела? Да, скорее всего. Тем более, меня предупреждали, что такое возможно», – вспомнил он наставления ученых перед переносом души.

– Уйди, дура! – раздался грубый мужской бас и снова так знакомый.

Память тела услужливо показала зверообразного бородатого верзилу со смутно знакомым лицом.

– Воздуху, воздуху дай ему! Отлипни!

И тут же тяжесть практически исчезла. Дышать стало легче, легкие болели заметно меньше. Привыкли, почти.

В нос ударил запах перегара и пота. Губ коснулось что-то твердое, холодное: – «Сталь? Лезвие ножа? Да, похоже, и запах характерный…»

– Дышит, – дрогнул бас. – Точно, дышит, – повторил он уже более уверенно. – Кхе-х! Мое семя не сломить! Ну, что ты встала, как вкопанная, воды подай быстрее!

Торопливые шаги удалились, послышались возня и грохот посуды, что-то упало, разбилось, плеснуло водой, и, поспешно шлепая явно босыми ногами, шаги вернулись обратно. Широкая ладонь бережно приподняла голову, и сухих губ мальчишки коснулся край посудины, по горлу потекла прохладная, живительная влага.

О, как же хорошо… Вода… какая же она вкусная…

Попытался открыть глаза.

«Нет, пока не могу, сил не хватает, очень тяжело… устал… как же хочется спать…»

Засыпая, на остатках сознания Взрывник услышал грохот и всплеск, но он уже не видел, как в комнату вошла девочка лет двенадцати и, выронив деревянный таз с водой и лоскутом ткани для обмывания тела, заскулила на одной ноте, зажимая рот обеими ладошками. В спину ей ткнулась вторая, такая же на вид, девочка, шедшая следом с опущенной головой и сложенным саваном в руках. Вытаращив из-за плеча сестры большие синие глазищи, она, не веря тому, что видит, наблюдала, как отец поит умершего брата, а мать, комкая руками передник, стоит рядом, покачиваясь и обливаясь слезами, с глуповатой улыбкой на лице.

Инала сидела на полу у лежанки спящего сына, поджав под себя истоптанные за ее нелегкую деревенскую жизнь босые ноги, по привычке прикрыв их краем серой самотканой юбки. Голова была настолько тяжела, что все время клонилась вбок, и так хотелось уложить ее хоть как, хоть куда-нибудь, лишь бы на чуток сомкнуть свинцовые веки, уже третьи сутки не знавшие отдыха. Сон так и окутывал крыльями, тянул в мягкий омут, но женщина держала теплую руку своего воскресшего чада и боялась уснуть. Она опасалась, что, задремав, вдруг проснется и обнаружит своего мальчика холодным, безжизненным телом. Нет, она не допустит этого вновь, и если воскрешение – лишь чудесный сон, то она будет охранять его, пока хватит сил. Уже двое суток, как он спит, изредка просыпаясь, в бреду произнося странные слова и незнакомые имена, и снова засыпая. В эти краткие моменты она успевала влить в него немного теплого бульона, сменить подстилки и напоить ключевой водой из Священного источника. Все хозяйство она переложила на хрупкие плечи своих юных дочерей, которым и двенадцати-то еще нет, но они умницы, справляются и даже уговаривали мать лечь отдохнуть, обещая глаз с Калина не спускать. Но где там, разве она могла такое себе позволить.

Когда сердце ее мальчика перестало биться, Инала не хотела этому верить, принять и отпустить эту утрату, как завещали предки. Она медленно умирала вместе с ним, день за днем, час за часом, видя, как болезнь пожирает его, и корила себя и мужа за бессилие, молилась Богам, обещала им все, что они пожелают, лишь бы вернули ей сына, и Боги ее услышали. Они вернули Калина к жизни, но что захотят взамен? Эта мысль мелькнула лишь однажды и ушла, на данный момент она волновала женщину не очень сильно, так, лишь неприятным червячком копошилась на задворках души. Но как бы ни храбрилась женщина, сон все равно победил ее, и уже через несколько мгновений она сама не заметила, как мирно спала, прислонившись щекой к ладошке сына.

Открыв глаза, мальчик уже достаточно четко увидел дощатый потолок, балку. А на ней, зацепившись хвостом, вниз головой висел маленький дымчатый зверек и, не моргая, глядел большими овальными глазюками на пробудившегося.

Взрывник улыбнулся.

– Привет, мохнатый, – прошептал он сухими губами.

Зверек дернул ухом и склонил голову чуть вбок, все так же таращась на мальчика, и вдруг, расправив кожистые, перепончатые крылья, широко зевнул, показывая довольно большие острые зубки. Он чем-то напоминал летучую мышь и кота, словно скрестили двух животных и добавили еще что-то незнакомое, ранее невиданное.

– Сынок, сыночек, – тут же проснулась Инала и принялась ощупывать лоб и щеки больного. – Как ты, милый? Водички принести? – засуетилась, захлопотала, даже не поняв, что мгновение назад она крепко спала.

Напившись, Взрывник попытался немного приподняться. Мать правильно поняла потуги сына и, приподняв подушку, уложила его повыше.

Взору мальчишки открылись новые детали. Да, он совсем не помнил и этот дом, и это семейство. Это теперь было не так важно. Главное: он может дышать, он жив! Смутные обрывки мыслей, связанные с переносом чего-то в хитрой лаборатории, в которой столько всего было накручено… Да, он помнил и Дока, и маму Асю, и сестренку… Как они? Что их ожидает?

«Вот это меня занесло… – подумал мальчик, разглядывая примитивную, самодельную обстановку без намека на лакокрасочные покрытия. – Кажется, я попал в прошлое», – расстроился он и, решив разобраться с этим чуть позже, так как голова и без того раскалывалась от боли, принялся ощупывать себя: все ли части тела на месте.

– Болит что-то, сыночек? – тут же обеспокоилась мать мальчика. – Ну, не молчи, говори: где болит, что?