— Да вот так... — Тёрнер явно встревожился, видать, опасаясь, как бы новый капитан не решил поискать себе другого боцмана, посолиднее да постарше. — В позапрошлом году в Ла-Валетте от нас почти треть команды дезертировала: мальтийцы людей в поход на турок набирали, а там и добыча, и жалованье побольше обещали... Ну и ушёл народ. И прежний боцман с ними. Вот мистер Джек Манфред меня и назначил. С тех пор я состою боцманом, — с достоинством пояснил он. — Но вообще-то я в морях с двенадцати лет. В Новую Англию ходил, в Индию... Полтора года на королевском фрегате лямку тянул — на «Медузе». Тоже школа хорошая. Хоть и линьками учат, но кто захочет, тот и там не пропадёт. Ну а уж потом на «Дублон» попал...

— А с военного флота почему ушли? — осведомился с некоторым подозрением Питер.

Иметь дело с дезертирами, каких много плодил флот Её Величества, особого желания у него не имелось: закрыть глаза, если какой матрос когда-то сбежал из-под «Юнион Джека» — это одно, а вот столь важное лицо, как боцман — совсем другое.

— Так списали меня на берег, — пояснил Тёрнер. — Мы как раз в Кале пришли, а тут на борту тиф случился. Ну и меня скрутило. Встали мы под жёлтый флаг, всех болящих к монахам местным свезли, ну а потом остальные ушли в Англию. Из полутора десятков только один я и выжил... Так что ни в каких списках не числюсь, не извольте беспокоиться.

— Ну ладно, мистер Тёрнер, — буркнул Питер, почему-то задетый за живое этой историей. Хотя умом понимал, что, пожалуй, безвестный капитал «Медузы» был прав, ибо тиф и прочие лихорадки на борту иногда убивали экипажи целиком. — А, скажите-ка вы мне, жалованье команде выплачено полностью?

— Ну да, — кивнул боцман. — Мистер Джек, уходя, сполна рассчитался. Правда, в судовой казне денег немного, прямо скажем, осталось...

— Ну не беда, — бросил Питер, широко улыбнувшись, и вытащил кошель. — Вот тут почти два фунта мелкими деньгами. Сегодня, когда отсутствующие вернутся на борт, вы, мистер Тёрнер, соберёте всю — всю! — команду и поведёте её в какой-нибудь кабак, пить за моё здоровье. Понятно? На борту не должно остаться никого, потому как сегодня вечером у меня будет важный разговор с господами арматорами, и он совсем не для чужих ушей! Погуляйте хорошенько, ну а если пара-тройка шиллингов у вас останется, отчёт спрашивать не буду. Всё!

Когда этим утром Питер открыл глаза, за окном опять шёл дождь. Вздохнув, он сбросил с себя плотное шерстяное одеяло. Свежий весенний воздух подействовал на Блейка бодряще.

— Проклятие... — пробормотал Питер.

Он видел во сне прекрасную девушку, залитую серебристым лунным светом. Девушку с длинными золотыми волосами, с мечом на поясе и в так соблазнительно обтягивающей юную грудь батистовой рубахе навыпуск, поверх узких штанов, заправленных в ботфорты...

Устроившись в постели поудобнее, Блейк закрыл глаза и попытался снова уснуть. Однако это ему не удалось. Снизу доносился шум — обычное утро гостиницы «Слон». Вот раздался раскатистый смех хозяина, вот звякнули вёдра. Питер уловил запах жареной рыбы и горячего хлеба и почувствовал голод.

Он открыл глаза, встал, быстро оделся и, бросив взгляд на смятую постель, направился к узкой крутой лестнице.

Внизу была обширная комната, провонявшая табачным дымом и элем, да пышущая здоровьем девица — недавно принятая на работу служанка Глори. Она с улыбкой подошла к Блейку:

— Вам завтрак, капитан?

Питер уселся за столик рядом с камином и протянул к огню руки.

— Да. И большую кружку крепкого сидра, если есть.

Девица сначала принесла сидр. По укоренившейся морской привычке Питер залпом осушил кружку. Пламя камина согрело его тело, а сидр — пустой желудок. Но Блейк не оценил должным образом напиток и почти не притронулся к завтраку, состоявшему из солёной рыбы, варёных яиц, горячего хлеба и фасоли. Странный сон не давал покоя...

Поднявшись из-за стола, он решил прогуляться. Ему хотелось поскорее выбраться на свежий воздух. Уже стоя, он выпил вторую кружку сидра и заел хлебом. Затем, надев треуголку, с угрюмым видом направился к двери.

Служанка смотрела на него с восхищением, ибо капитан действительно был великолепен: под серым плащом тонкого сукна виднелся малиновый камзол, расшитый золотой нитью; бриджи и шёлковые чулки, а высокие ботинки с квадратными носами сверкали чистотой. Девице оставалось лишь надеяться, что капитан ещё задержится в «Слоне» и, возможно, обратит на неё внимание.

Но Питер не подал виду, что заметил взгляд девицы... Хотя, пожалуй, он вполне теперь имеет право на хорошенькую служаночку в постели — та наверняка ведь не откажет. Ещё пять дней назад он бы об этом даже не подумал, ибо у него была Джемма. Джемма Джеммиссон, старшая дочь почтенной вдовы Мэри Джеммиссон, торгующей тканями в Ист-Энде, и капитана Мартина Джеммиссона, погибшего в плену у алжирских корсаров, не дождавшись выкупа. Именно пять дней назад Блейк на очередном свидании в церкви сообщил Джемме, что намерен просить у матери её руки. И услышал в ответ, что матушка запрещает ей не только думать о браке с моряком, пусть тот был бы сам лорд-адмирал, но даже видеться с Питером.

— Но... почему? — только и смог спросить Блейк. — Только из-за того, что я моряк? Но ведь и муж твоей матушки, и твой отец...

— Именно поэтому, — сообщила Джемма, смахнув слезу. — Мой отец... они с мамой очень любили друг друга. Мама бывала так счастлива, когда отец возвращался из плавания! Но однажды он не вернулся... Я до сих пор помню, как она разозлилась, когда я сказала, что ты — тоже капитан...

— Разозлилась?! Но почему?

— Мама говорила, что не хочет мне такой судьбы, и ещё... прости, что у вас, мореходов, в каждом порту по женщине и вам невозможно доверять.

— Значит, — проговорил Блейк, — больше всего она боится, что тебя постигнет её участь?

— О, Питер, — всхлипнула Джемма, — но я боюсь того же...

Оставив невесёлые воспоминания, Блейк вышел в тесную, грязную переднюю, скудно освещённую дешёвой свечой. В конце виднелась шаткая лестница, исчезающая в темноте. Спустившись в холл, он надел треуголку и вышел в приветившее его дождиком лондонское утро.

Путь его лежал в Ньюгейтские доки — к хозяевам его нынешнего судна, решившим сделать его капитаном, к людям, которые будут решать, куда ему плыть. Когда-нибудь — может, довольно скоро — будет у него свой корабль, а то и не один, но пока — увы и увы...

Накрапывал дождь, но улица была полна народу. Питер осторожно перешагивал водосточные канавы посреди мощённой кривым булыжником улицы; грязная вода лениво текла среди мусора. Мимо со скрипом прокатила тележка старьёвщика, до отказа забитая старым хламом вроде ломаных табуретов, обтрёпанных кафтанов и мятой лужёной посуды. Точильщик острил ножи, принесённые переминающимися тут же с ноги на ногу и болтающими кумушками. Летели искры; работа не мешала точильщику сладко улыбаться ближайшей к нему молодухе в розовом чепце. Проезжали кареты, грохотали ломовые телеги. Время от времени, покачиваясь на руках дюжих ливрейных лакеев, проплывали носилки-портшезы с почтенными дамами или юными мисс внутри. Питеру этот способ передвижения не нравился — в плаваниях на Восток он часто видел, как тащат похожие носилки, тяжко сгибаясь, прикованные к ним за ошейники рабы.

По улицам катилась пёстрая толпа. Бедняки в обтрёпанной одежде соседствовали с солидными господами. Напудренные парики, роскошные шлейфы платьев, которые придерживали негритята в красных фесках, кружевные воротники. Из кофеен выскакивали озабоченные биржевые маклеры и клерки, стряпчие и адвокаты. Настежь открытые лавки предлагали товар со всего света — от русского соболя до кайенского перца.

Нахваливая товар, прошёл продавец сладостей с большим лотком, он прокладывал себе путь через толпу, как корабль среди яликов. На пороге распивочной сидел пьяный старый извозчик с мутным, лишённым и тени мысли взглядом, а над его головой, как топор в руках не менее пьяного палача, раскачивалась окованная железом вывеска питейного заведения.