Видел красивый портрет Peggy Wolfington[197] работы Mercier в белом отличном платье. Всего некогда было осмотреть – Гью торопился. Что и увидел, то бегло.
Гью познакомил меня в club’e с знаменит[ым] Arnold Bennett’ом[198], но тот сказал мне всего два слова. Невзрачный человек, которого хватил, верно, паралич, т. к. говорил как параличные. Гью повел меня в театр Daly’s на «Mme de Pompadour»[199], прелестную венскую оперетту. И исполнение было прелестно, весело, изящно.
Постановка красивая, но, конечно, исторически неверная. Красивые актеры.
И игра их не похожа на игру актеров других наций – нравится больше.
В антракте Гью написал мне чек на 50 фунтов, другой – тоже на 50 ф[унтов] – он послал в Америку на имя Жени. В середине 2-го акта, распростившись со мной довольно рассеянно и совсем не нежно, ушел, чтобы попасть на поезд в Эдинбург.
Я был в душе обижен, а он наверно думал, что он мне gave a splendid treat[200]. В сущности же он все время торопился и таскал меня за собой, так что, фигурально сказать, я был все время с высунутым языком. И бросил меня для Garrick Club’a, где ему было интереснее, чем со мной. И уехал скоропалительно так.
Сегодня днем, будучи с Гью, я на улице встретил молодого художника Всев[олода] Сазонова, друга Бушена и Эрнста, кот[орый] живет уже давно в Лондоне. Мы с ним [успели друг другу] сказать всего два слова. Но какая случайность – встретиться в Лондоне с ним.
3 января, четверг
Встал позднее обычного. Ходил с Грабарем и Захаровым в White Star Line office.
Оттуда с Захаровым ходил покупать себе пижаму – купил шелковую пеструю индийского рисунка, перчатки и подтяжки. С Захаровым же в магазин Newman’a за аквар[ельными] красками. Неизвестная дама, бывшая в магазине, услыхав, что я спрашиваю, как попасть мне [на] 15, Wigmore Street, любезно предложила подвезти меня на св[оем] автомобиле туда. Едучи, мы разговорились, она оказалась американкой. В банке получил по чеку Гью после некот[орых] разговоров, т. к. чек был помечен 2 января прошлого года. Но мне все-таки выдали деньги. Из Wigmore Street вернулся пешком домой. Потом по underground’у[201] поехал на одну из конечных станций – Elephant and Castle. Хотя Гью мне и объяснил подробно, как найти этот Savoy Baths, я долго искал улицу и почти уже хотел возвратиться, но все же нашел – так мне хотелось этого «fan’a»[202]. Я был in a nervous agony[203].
В вестибюле полагается снять сапоги и взять туфли, и оставить часы и проч[ие] зол[отые] и драгоц[енные] вещи. Небольшая bathroom[204] и комната вроде как бы для отдыха, с парусинными креслами. Мало народу. Два скверных <…>[205] банщики. Мне <…>[206]. (<…>[207] банщик <…>[208] и противно чрезвычайно.) <…>[209] здесь делается <…>[210] ноги, а банщик рукой <…>[211] мыло <…>[212] запустил <…>[213] руку туда <…>[214]…
Удовольствия мало вообще, а я <…>[215] не получил, хотя I did come[216]. Было страшновато, грустно. Совсем не то, что мне рассказывал об этом месте Гью еще в П[етербур]ге. Или это был неудачный день, <…>[217]… (<…>[218].) Когда я вернулся в отель, я немного опоздал – меня уж ждали муж Надежды Леонтьевны (Устинов) и один его знакомый американский журналист по имени Steele[219]. Пошли втроем пить чай в Savoy Hotel. Я говорил Steele’ю о русской живописи и о себе. Беседа была короткая: Steele лишь назначил на завтра свидание у него в редакции, я ему обещал показать то, что у меня есть о себе: «Le livre de la Marquise»[220] и книжечку Эрнста. Вернулся домой и в своей комнате нашел беседующих между собой Брайкевича и Захарова. Мих[аил] Вас[ильевич] замучил меня политическими разговорами и экономикой, которыми я не интересуюсь, и в них ничего не понимаю.
Мы с ним распростились и больше здесь не увидимся. К половине 9-го на taxi поехал к Ксении Поляковой, она была одна. Дали мне холодный обед. Болтали.
От нее я телефонировал Ариадне Владимировне Тырковой[221], которой очень, по словам Ксении, хотелось меня видеть. Я обещал ей завтракать у нее завтра. Потом позвонил Сазонову, Всеволоду Сергеевичу, молодому художнику. Говорили по телефону с ним довольно долго. Потом опять болтал с Ксенией. Около 11-ти, расцеловавшись с ней, я уехал в отель. В hall’e[222] пил кофе с Захаровым. Советовал Ив[ану] Ивановичу отложить наш отъезд в New York до 9-го, чтобы ехать с Мекком. Ив[ан] Ив[анович] поднял les hauts cris[223], сердился. В своей комнате примерял свою новую пижаму и рассматривал другие покупки: носки, рубашки, шарф. Лег спать после часа ночи.
4 января, пятница
Утром густой желтый туман, около 12-ти везде горел элект[рический] свет. На taxi втроем я, Грабарь и Трояновск[ий] ездили в корабельную контору и St Mary Axe Street. Оттуда с молодым симпатичном клерком к американск[ому] консулу.
Потом в White Star Line office покупать билеты на пароход Belgenland, идущий из Antwerpen’a. Пошел домой и вскоре поехал на imperial’e bus’a[224] к Тырковой. К 2-м часам на Tite Street. Она по-прежнему с Harold’ом Williams[225]. Приняли они оба меня чрезвычайно сердечно. Я просидел у них после завтрака до 4-х часов, приятно беседуя. Вернулся на крыше bus’a. Зашел в отель, взял «Le livre de la Marquise»[226] и присланную мне Устиновым книжечку обо мне Эрнста, отправился по Strand’у пешком к John’y Steel’ю, корреспонденту Chicago Tribune. Был у него недолго, книги мои он смотрел невнимательно. Я дал ему сведения о художниках, больше говорил о петербургских. Он обещал телефонировать в Америку о нас заметку в это воскресенье. От него домой. Написал Анюте; потом Мифу в Париж нежное письмо. К 9-ти спустился к приехавшему клерку из корабельной конторы St Mary Axe Str[eet]. Он привез счет на 165 ф[унтов], что возмутило Трояновского. Долго он сердился и ворчал, и просил меня передать на англ[ийском] языке его негодование. Клерк все уладил: и ящики, и автомобили, и декларации. Ив[ан] Ив[анович] пришел еще наверх с жалобами и возмущениями по поводу этой большой суммы, а я его уговаривал успокоиться.
