— Я люблю тебя, — усмехнулась я. — И еще я люблю секс с тобой.
Его грудь тряслась от смеха, и он поцеловал мои волосы, обнимая за плечи.
— Я хочу кое-что попросить, — отклонилась, смотря Адаму в глаза. — И я понимаю, что, возможно, прошу слишком много, но мне это нужно.
— Что ты хочешь, Ди?
— Я хочу попрощаться с ним, — сказала я слишком тихо. — Просто понимаешь…
— Я понимаю, — сплел наши пальцы Адам. — Я против, но понимаю. Я принимаю, что большинство смертей в мире подстроены или случайны. Я принимаю, что дедукция — это врожденное, и я принимаю тебя. В любом твоем виде. И знаю, что в следующий раз тебе с твоим характером и умением держать марку нужно покупать не сексуальное бикини, а любое белье в мужском отделе.
— Ты скотина, — засмеялась я. — Но…
— Я тоже люблю тебя, Донна, — провел он пальцами по моей щеке. — И я отвезу тебя, чтобы ты попрощалась.
— Эти слова идеальнее, чем вся моя жизнь до тебя.
— Почти как большинство тортов, которые я видел.
Адам застегнул мои джинсы, а я, смотря на него с улыбкой на лице, застегивала его брюки. Вот такой стала наша жизнь — работа, дети и секс в машине, пока у нас есть немного времени. Потом садик, школа и мука для пирога. Говорят, что есть что-то постоянное в отсутствии постоянного, но какой смысл в постоянном, если оно в любом случае отсутствует?
Мы шли по тропинке к дому, оставив машину за пределами ворот. Вдыхая запах влажной земли после недавнего дождя, я наслаждалась видом саженцев, которые, судя по рассказам Оливии, Адам садил их вместе с ней. Каждая клетка моего тела радовалась этому дню, даже несмотря на то, что, кажется, нам предстоит немало работы в будущем.
— Знаешь, Ди, он любил тебя, — сжал Адам мою руку, открывая дверь. — Любил какой-то странной и немного сумасшедшей любовью, и просто не знал, что с этой любовью делать.
— Я думаю, что нет подходящего момента, чтобы умереть, и мне жаль, что я забыла того человека, которого встретила однажды. Жаль, что он забыл того человека, которым был однажды.
«Всегда говори то, что думаешь, и делай то, что тебе кажется правильным — это твоя жизнь, и никто лучше тебя ее не проживет». Жан Рено.
Придя домой, я усмехнулась, смотря как девочки вместе с Оливией ели мороженое.
— Пожалуйста, скажи, что тут нет всего твоего класса, — сказала я Оливии, усмехаясь.
— Есть, — ответила Эмили. — Но они устанавливают карбюраторы на мотоциклы в гостиной.
— Очень смешно, — поцеловала я каждую дочку в лоб.
То же самое сделал Адам, и сказав мне, что ждет меня в ванной, поднялся наверх. Нам обоим нравилось иметь дочек, но все же еще я хотела сына. Хотела мальчика со светлыми волосами и голубыми глазами. С белоснежной улыбкой и ярким воображением. И самое главное — с чистым и добрым сердцем.
— Спасибо, — сказали в унисон Аннабель и Джулия. — Можно включить мультики?
— Конечно, — взяла я их за ручки и, включив мультики в гостиной, вернулась на кухню.
Эти милые семилетние девочки были такими очаровательными, несмотря на все, что они пережили. Я надеюсь, что они смогут войти в эту семью и будут счастливы. Завтра мы подпишем бумаги об удочерении, я — две, а Адам — три. Каждый раз, когда я вспоминаю их глаза, как их привезли, у меня подкатывает комок к горлу, и прекрасно, что в такие моменты никого не бывает поблизости, потому что на моих глазах все чаще и чаще выступают слезы.
— Я хочу кое-что переделать в этом доме, и нужно посадить цветы во дворе.
— Ты, наверное, единственная женщина во всем мире, которая не нуждается в помощи, — сказала Эмили, вытирая вымазанный подбородок Оливии.
— Есть еще ты, — достала я бутылку вина из шкафа.
— На самом деле каждая нуждается в помощи, — посмотрела на меня Оливия, нахмурившись.
— Милые, — сказала Эмили, направляясь к двери. — У меня важный звонок, я скоро вернусь.
Когда Эмили ушла, я села напротив Оливии и взяла ее крошечную ручку в свою.
— У тебя все будет хорошо, моя маленькая девочка, — смотрела я на нее. — Я обещаю. Я обещаю, что, когда тебе будет 8 или 10, или даже 18 лет, я буду оберегать тебя от боли всеми возможными и известными мне способами. Но нет, ты не будешь чувствовать себя слабой. Я просто буду сражаться за тебя, несмотря ни на что. У тебя будет то, чего не было у меня. Ты всегда будешь такой храброй и будешь уметь любить. На твоем сердце не будет шрамов, и твой отец всегда будет рядом с тобой.
Я поцеловала ее головку, а она лишь усмехнулась. Я часто говорила своей дочери такие слова. Она хотела их слышать, ведь я помнила себя в ее годы. В ней я видела от Алекса больше, чем многие могли представить, но хотела сохранить это, а не изувечить. Я видела его темперамент и силу духа. Я видела его улыбку и искорки в глазах. Она была собственником в теле еще маленькой девочки, но в то же время неутомима и так добра.
Услышав крики в гостиной, я одарила Оливию улыбкой и направилась к Аннабель и Джулии. Они порой ругались, и я видела, что они были полностью ранеными. Думаю, нам предстоит не один год тяжелой работы, чтобы они пришли в себя, но я знала, что сделаю все для того, чтобы они стали счастливыми. Я знала, что вся наша семья сделает для этого все, и даже больше.
— Тааак, — выключила я телевизор. — Почему вы деретесь? Какие могут быть счеты между сестрами? Мы семья, и вы ее часть, слышите?
Они закивали, и затем я услышала, как разбилось какое-то стекло в кухне. Я побежала туда, зная, что там сейчас Оливия.
— Оливия, — вскрикнула я. — Олли!
— Мам, — ответила она, когда увидела меня. — Мне больно.
Я увидела, как осколки чертовой вазы разбросаны на полу, и ее маленькие пальчики были порезаны. Я не знала, что делать, и как себя вести. Именно в такие моменты ты понимаешь, что никудышная мать. Когда не знаешь, что делать сначала, забирать ребенка или звать на помощь кого-то другого.
Кое-как я пыталась справиться с нервами и взяла дочь на руки, а после посадила на стул, осматривая раны. Затем взяла перекись, но услышала голос Адама, который отодвинул меня.
— Нет, Ди, это не так, — потянулся он к Оливии, беря на руки. — Дай мне ее сюда.
Адам сначала взял полотенце и намочил его. Затем вытер кровь и только потом промыл рану перекисью. Я хотела сказать ему, что будет жечь, но он начал дуть воздух и сверху намазал еще какой-то белой смесью.
— Мам, не переживай. Все в порядке, — выступили слезы на глазах Оливии, которые она пыталась скрыть. — Папа уже делал это, и он знает, как обо мне заботиться.
Господи! На моих глазах выступили слезы, и дело было совсем не в том, что нашему ребенку было больно. Что с ним произошло? Откуда он знает, как о ней заботиться? Адам вовсе не походил на мужчину, который будет печь вместе с детьми шоколадный торт, а затем поливать шоколадной глазурью. Нет, он совсем не походил на домашнего мужчину почти с физической необходимостью заботиться о дочурке, но все же Адам Майколсон был именно таким.
— Посмотри на меня, Оливия, — сказал он. — Если тебе больно, ты можешь поплакать, но помни, что это ничем тебе не поможет. Эти порезы есть, но они заживут. Ничто не вечно.
Когда она качнула головой и на мгновение взглянула на меня, я, не выдержав, заплакала, закрывая лицо руками. Я наблюдала за ними, и они были в своем собственном мире. Кровь — это не всегда семейные узы. Семья — это нечто большее. Нечто глубже, и ДНК меркнет по сравнению. Адам поднял ее на руки и начал тихо петь какую-то песню. Он двигался под музыку собственного исполнения и покачивал бедрами. Наблюдая за ними, я почувствовала, как меня охватывает чувство умиротворения, и все, чего я хотела, так это назвать этого мужчину своим мужем. По документам. По кольцу в том числе. И по моей подписи, которая бы давала согласие на удочерение его любимой девочки. Аннабель и Джулия прибежали в кухню и стали так же танцевать. У них получалось это так смешно, и Адам пересадил Оливию себе на шею, а близнецов подхватил под мышки и закружился вместе с ними.
