— Милые, как вас зовут? — спросила я. Они ничего не ответили. — Я не трону вас, обещаю. Не сделаю вам больно, и вы больше никогда не увидите тех людей. Все будет хорошо, — сжала я руку в кулак, чтобы почувствовать физическую боль. — Обещаю вам, что все будет в порядке.
Им укололи успокоительное, и мы перенесли их в машину, отвозя в наш дом. Всю дорогу я молчала и просто смотрела на них, а потом, когда Адам перенес малышек в комнату, положив на кровать, пока они еще спали, я не выдержала и решила поговорить с ним.
— Я хочу у тебя кое-что спросить, — взяла я его за руку. — Пожалуйста, только не отпускай, мне сейчас это нужно.
— Я никогда не отпущу твою руку, — поцеловал он меня в лоб. — Ну и денек.
Я обняла Адама, и когда подняла на него глаза, он все понял. Молча покачав головой, Адам находился в растерянности и недоумении. Страх мелькнул в его глазах, и я, не выдержав, расплакалась.
— Пожалуйста, Адам, — прошептала я, когда он еще сильнее сжал мои плечи. — Мы помогаем тем, кто нуждается в нас, помнишь?
— У нас будет много врагов, Донна. Я не могу подвергать тебя такому. Не могу подвергать такому нашу дочь. Оливия будет против. Ты подумала, как это на ней отразится? Сейчас опасно, а потом ты думаешь, что внезапно наступит Диснейленд?
— Мама, — услышала я голос Оливии и обернулась. — Ты хочешь оставить этих девочек у нас?
— Только если ты не будешь против, — направилась я к ней, обнимая. — Если ты скажешь, что не хочешь, значит, ничего не изменится. Потому что ты мой ребенок, Лив, и я сделаю все ради тебя.
Она посмотрела на меня, а затем перевела взгляд на Адама, и снова на меня.
— Папа против, но ведь вы всегда помогаете тем, кто нуждается в помощи, — пожала она плечами. — Как ты думаешь, Бог есть?
— Конечно, милая, — чуть усмехнулась я.
— Но если маленькие девочки так страдают, может тогда его и нет? Как он может такое допускать?
«Человечность — это способность участвовать в судьбе других людей». Иммануил Кант.
========== Глава 20 ==========
Вы когда-нибудь гуляли по ночному Нью-Йорку? Заходили на вокзал и слушали музыкантов, которые ночуют на скамейках? Огни освещают этот город, и он становится волшебным. Другого такого больше не существует на всей планете, и поверьте, я знаю, о чем говорю. На самом деле настоящие причины для счастья всегда не вески, и сегодня была одна из таких причин. Прогулка по ночному Нью-Йорку одна из лучших причин для счастья.
— Ты знала, что Манхеттен был выкуплен у индейцев за 24 доллара?
— Ты не хочешь со мной поговорить, Адам? — сильнее сжала я его руку. — О нас, о всех наших девочках?
— Ди, что ты хочешь услышать?
— Я не знаю.
— Давай не будем всего усложнять, милая, — остановился он, смотря мне в глаза. — Ты — мой воздух, и я хочу дышать. Если ты хочешь, то и я хочу. Мы не делаем ничего плохого, просто я боюсь, что мы не справимся.
— Адам…
— Нет, — перебил он меня, обнимая. — Я имею ввиду, что я злился раньше из-за Оливии, потому что ревновал. Я ревновал тебя к твоей дочери, потому что хотел быть источником твоего вожделения. Твоей радости, счастья, внимания, восхищения, обожания и всех твоих чувств. Я даже хотел быть единственным, к кому бы ты чувствовала злость. Боже, — засмеялся Адам. — Я больной на всю голову. Я хотел владеть тобой и всем, что связано с тобой.
Адам всегда говорил правильные вещи, даже когда я не хотела их слышать. Он умел сказать даже самое ужасное так, что я хотела прижать его к себе и целовать до боли в губах. Этот человек приносил столько яркости и красок в мою жизнь каждый день, и я понимала, что все может быть хорошо и без его присутствия в ней. Но с ним всегда все было ярко и сказочно. С ним даже поход по магазинам был сумасшедшим приключением.
Воздух был теплым, даже ночью, и Нью-Йорк ожидал лета. Дома подходили впритык к деревьям на парковой зоне, а велосипедная дорожка освещалась фонарями. Мне нравился этот покой, и запах зеленой листвы предвещал тепло.
— Ты нужен мне, Адам, — притянула я его к своим губам за волосы. — Ты чертов отдельный орган и кровь в моих венах. Ты — и есть два основных компонента всей моей крови.
— Какие они? — засмеялся он, проводя своим носом по моему.
— Какой позор, — наигранно изобразила я ужас. — Я говорю тебе о чувствах, а ты даже не знаешь, что означают эти вещи.
— Это плазма и взвешенные в ней форменные элементы.
Объятья — самое сильное проявление чувств. Только они могут сказать, насколько мы важны человеку.
Мы сами себе ставим границы. Мы сами создатели своей судьбы. Мы выбираем, где работать и с кем жить. Какие оценки получать в школе и какого цвета будет наш диплом после окончания университета. Наши мечты — наш собственный выбор. Мы сами ставим перед собой цели и те же границы, которые не всегда нужны. Мы должны думать о родных людях, но должны думать о совершенно посторонних, чего я никогда не делала раньше. В конечном итоге, каждый день — наш собственный выбор.
На следующий день мы с Адамом были сначала в участке ФБР, затем участке полиции, потом нас отправили на медосмотр, и в конце к юристу. Меня напрягала вся эта ситуация, хоть я и делала все, чтобы наши с Адамом кандидатуры одобрили. Я хотела этих детей. Может быть, я их еще не любила, но была вполне готова дать им заботу, опеку и хорошее будущее. Только недавно я поняла, что мы совсем не делаем ничего доброго. Мы откупаемся деньгами, чтобы сделать вид, что заботимся о ком-то. Но что потом? Эти деньги дают теплую одежду, а не тепло. Они дают возможность просто есть, но совсем не теплый ужин с нежным поцелуем от мамы в щеку. Как мало на свете людей, которые действительно что-то делают, и кому не жалко год за годом отдавать кому-то, а не только требовать и хотеть что-то получать.
— Почему вы думаете, что будете хорошей матерью этим детям? — спросила женщина-психолог, когда мы с Адамом проходили индивидуальное собеседование. — Вы живете с мужчиной, который был за решеткой, у вас у самой есть дочь семи лет, кроме того, вы часто разъезжаете…
— Вы хотите убедить меня или проверить? — перебила я ее, продолжая спокойным тоном. — Я не собираюсь высылать этим детям график, по которому они будут общаться со мной. Мне хватит времени на них и на разъезды, — показала я кавычки в воздухе. — В жизни каждого есть множество людей, ради которых стоит жить, а знаете, ради кого всегда жила я? — оперлась я на спинку стула. — Ради себя. Лишь ради себя. Я боролась и продолжала жить только поэтому. А потом в моей жизни появился Адам. Мужчина, который сидел, — снова изобразила я кавычки. — И он полюбил меня. Я привыкла видеть шум и гам, а с ним заметила тишину. Я всегда держала марку, и мне завидовали даже тогда, когда я умирала. Но сейчас этого не нужно делать. Я хочу этих детей. Я хочу этих двоих девочек, и уже, наверное, люблю их. А Адам любит меня. Он любит все, что связано со мной, как бы эгоистично это не звучало.
Женщина слушала меня внимательно, и я сделала глоток воды, когда словно ком застрял мне в горле. Я никогда не говорила столько откровений незнакомому человеку, и, наверное, впервые в жизни на что-то надеясь, выразила это вслух. Обычно я хотела, шла к этому или сдавалась, понимая, что в этом нет смысла. Но сейчас в этой ситуации я мучила себя заранее, понимая, что действительно, надежды у меня почти нет.
— Может быть я не буду против и дам вам свои рекомендации, — сказала наконец женщина после длительного молчания. — Но у девочек должна быть семья, а семья — это мама и папа, и что бы не говорил 21 век, клятвы и штамп в паспорте все еще что-то значат.
Когда я вышла из кабинета, не увидела Адама в коридоре и решила покинуть здание. Выйдя, заметила через дорогу кофейню и направилась туда, написав Адаму смс, что буду его ждать.
Я заказала салат и стейк, и когда открыла страницу алкогольных напитков, который сейчас был бы кстати, что-то остановило меня. Я могла бы сказать, что это исключительно мораль, но это не правда. Я достаточно времени была с Адамом и понимала, что пить даже безалкогольное пиво сразу после того, как вышла из самого трудного собеседования в жизни, было бы неуместно. Так что еще я заказала кофе и позвонила Эмили. Она была сейчас с девочками, и я немного переживала за нее. Она хотела ребенка, но что-то было не так. У них с Брайаном не получалось, и Эмили переживала, хоть и не подавала виду. Шекспир сказал: «Мы раздражаемся по пустякам, когда задеты чем-нибудь серьезным».