Это была пытка — жить с человеком, которого любишь и ненавидишь, особенно зная, что он каждую ночь в соседней спальне.

Майкл присел возле меня и обдал теплым дыханием мою шею, проведя языком по пульсирующей вене. Мне нужно было оттолкнуть его, но в то же время я молила, чтобы он не останавливался. Я предоставила ему лучший доступ, и он воспользовался этим, целуя и покусывая мою кожу. Подняв меня на руки, Майкл сжал до боли мои ягодицы, и я обняла ногами его талию.

— Поцелуй меня, — прошептал он мне в губы.

— Я лучше пересплю с тобой, — сняла я с него футболку. — Я соскучилась по твоему телу.

— А я соскучился по тебе, Стейси.

И эти слова были, как тормоз. Я оттолкнула его от себя, но Майкл словно ничего не почувствовал, еще сильнее прижался ко мне.

— Ты называешь меня эгоистом,хотя я думаю о тебе и нашей дочери больше, чем о себе или о чем-либо, — видела я злость в его глазах. — Не стыкуется, тебе не кажется?

— А мы не в зале суда, тебе не кажется?

— У тебя нет аргументов, верно?

— Слушай, может ты заболел? — отвечала я с такой же злостью. — Засунь свой член в кого-нибудь другого, тебе обычно помогает.

Майкл хмыкнул, затем снова впился мне в губы. Черт, как он пахнет. Как я любила то, как Майкл касался меня, и как я любила то, как он любил меня. Извращенно. Ненормально и совсем не романтично. Плевать. Я знала это. Может, не той любовью, которой я хотела, но факт любви им и остается. Его язык встретился с моим, и я прикусила его губу, чувствуя вкус крови.

— Я не успокоюсь, пока ты не будешь моей. Пока ты не признаешь это, — мы соприкоснулись лбами, смотря друг другу в глаза. — Пока я не буду каждую ночь спать и просыпаться с тобой в одной кровати. В одних простынях. Между бедер друг друга. Каждое чертово утро.

Я все-таки оттолкнула его и ударила по лицу.

— Черт, я сломала ноготь, идиот, — показала я ему средний палец.

— Ты обижаешься на меня, да? — повысил он голос.

— Я не обижаюсь на тебя, Майкл, — взяла я чашку, делая глоток кофе. — Просто не хочу говорить о нас, когда такого понятия как «мы» нет.

— Зачем ты делаешь вид, что простила?

— С чего ты взял, что делаю вид?

— Потому что я знаю тебя, дорогуша, — повернулся он ко мне спиной, вытягивая мясо из духовки. — Ты не умеешь прощать.

Я услышала плачь Эстель и прежде, чем направиться к ней, сказала:

— Вот придурок. Ты даже не даешь поспать собственной дочери.

Когда я прибежала к ней в комнату, Эстель плакала, и я снова смотрела на свои глаза на ее потрясающем личике.

— Тише, любимая, — прошептала я, беря ее на руки. — Мама рядом. Сейчас мы будем есть.

Солнце освещало комнату, и я качала своего ребенка. Затем я сняла шелковый халат, начиная кормить ее, и ногой открыла шкаф.

— Моя мать все время осуждала меня. Всегда критиковала и никогда не хвалила. Я всегда буду возвышать тебя, Эстель, обещаю.

Моя дочь смотрела на меня своими потрясающе красивыми глазами, воспринимая этот мир еще таким, каков он есть — волшебным. Я почувствовала руку на моей пояснице и томное дыхание на шее.

— Лакомый кусочек, — прошептал Майкл. — Ты стала еще красивей.

— Не делай этого, Майкл, — ответила я так же тихо. — У меня на руках дочь.

Он смотрел на мое обнаженное тело, и на то, как я кормила нашего ребенка. Затем забрал Эстель и поцеловал ее в лобик. У них была какая-то особенная связь, и меня это радовало и злило одновременно. Майкл словно глазами говорил с ней, а она ему улыбнулась, когда он положил ее в кроватку. Затем повернулся ко мне и с каждым шагом, пока приближался, я отходила. Сделав шаг побольше, Майкл одним резким движением развернул меня к стене. Провел рукой по спине, надавив на поясницу так, чтобы я выгнулась. И как только я оказалась в таком положении, он провел кончиками пальцев от лобка до входа, надавливая на клитор.

— Ах… — застонала я, цепляясь за стену.

— Как я соскучился по твоему вкусу, — прошептал Майкл, входя в меня одним пальцем, и опустившись на колени, провел языком по моим складочкам.

Сейчас я была готова кончить только от его прикосновений. Майкл ускорял темп, и когда вошел в меня двумя пальцами, я закричала, и он развернул меня лицом к себе, при этом продолжая толчки пальцами и языком. Он стоял передо мной на коленях и не отводил взгляд. Я пришла к пику настолько неожиданно, держась за его волосы и хватая ртом воздух. Майкл победно улыбнулся и облизал губы, затем снял брюки и провел пальцами по всей длине члена. Он поднял меня на руки, выходя из комнаты, и направился в кухню. Положив меня на кухонный стол, Майкл раздвинул мои ноги и медленно вошел. Я подняла ноги, закидывая ему их на шею, и он сжал ладонями мою грудь, ускоряя темп, двигаясь быстро и жестко.

— Майкл, еще… — кричала я. — Быстрее.

— Мы занимаемся сексом, — зарычал он.

— Я заметила.

Резким движением Майкл вышел из меня и провел языком по моим набухшим складочкам. Я отклонила голову назад, задыхаясь от чувств, которые переполняли меня. Он поднял меня в воздух и я, обнимая его ногами за талию, брала все, что он мне давал. Страстно, резко, с зубами на моей груди и ногтями на его спине. Я соскочила вниз, проведя кончиками пальцев по его идеальному торсу, и он взяв меня за шею, прижал к стенке и впился в мои губы почти болезненно.

Секс. У нас было сумасшедшее влечение. Мы не отводили взгляд друг от друга. То, что мы чувствовали, когда находились просто в одной комнате, было так необъяснимо. И так сильно.

— Я скучал по тебе, Стейси, — зарычал он мне в губы.

Я толкнула его на стол и медленно опустилась на член. Майкл улыбнулся и, поднимая меня за ягодицы, ускорял темп. Мы все время не сводили взгляд друг с друга, словно пытались впитать те эмоции, страсть и чувства, которые были внутри. Вонзаясь в меня, словно после жизненной разлуки, я понимала, что не так скучала по нему, как исключительно по нашему сексу. Мои руки были на его спине, царапая ее до крови. Мы быстро двигались, и когда Майкл вошел пальцем в мой задний проход, всё еще посасывая грудь, я снова взорвалась. Он последовал за мной, сильно прижимая к себе, и несколько минут все еще не переставал двигаться внутри.

Я оставалась в такой позе еще какое-то время, вспоминая, как все начиналось. Как я отправила ему пустой блокнот, на котором было написано: «История моих с тобой оргазмов». Майкл знал, что это не так, и оценил мою шутку. После он отплатил мне прислав лифчик-нулевку и бикини размера XL. У нас были потрясающие отношения, а затем мы оба испортили их чувствами.

Я поцеловала его в щеку и отправилась в душ. Мы оба знали, что так будет, и оба принимали это. Мы поступали друг с другом так же, как со всеми остальными выбывающими людьми в нашей жизни, пытаясь убежать не от них, а от нас самих.

Я отключила воду после того, как стерла с себя все следы. Стерла его запах и доказательство любых прикосновений. Я пыталась отключиться от всего, что было бы связано с Майклом. Он открыл дверь в ванную и подал мне полотенце.

— Может, мы пойдем развлекаться этой ночью?

— Сходи в клуб, — завернулась я в полотенце, поднимая на него глаза.

— Я хочу с тобой, Эс, — схватил он меня за руку. — Ты же любила наши игры.

— На самом деле я не люблю клубы, Вудс, — вырвалась я. — Мне не нравится эта странная музыка, алкоголь, запах сигарет и особенно мужчины, которые мнят себя трезвыми красавцами.

— Что же ты тогда любишь? Ты же все время жила такой жизнью.

— Я люблю прогулки летними вечерами и уровень интеллекта у мужчины, с которым я веду беседу.

— Ты так отстала от жизни, Эс.

— Наверное, поэтому я до сих пор не замужем, — открыла я дверь, направляясь к дочери и “молитве”, которая должна мне помочь пережить сегодняшний день.

Что значит наш человек? Человек, с которым ты можешь отлично поговорить или хорошо помолчать? Тот, который тебя слушает или слышит? Тот, с которым хочется спать или просыпаться? Тот, с которым приятно ужинать или комфортно завтракать? Почему, когда умирают сотни людей, мы ничего не чувствуем, если не знаем их? Где та самая грань? И я понимаю, что все люди разные, но почему грань сопереживания, сочувствия и поддержки у нас так отличается? Почему мои подруги сопереживают всем, а я со стула не встану больше чем за десяток людей на этой планете? Как часто люди называют меня бесчувственной, но на самом деле, по большому счету, никто не пытается узнать причины. Когда ты закрываешься, люди думают, что ты жесток, но никто не рассуждает о том, что ты сильный из-за пройденного и недоверчив из-за пережитого.