— Она, как и ее мама, не даст никому испортить свое доброе сердце, — входит Майкл в комнату.

— Уже поздно, — говорю я тихо. — Нечего портить.

— Даже если ты ангел, найдется тот, кому не нравится шелест твоих крыльев.

— Читай меньше такой чепухи.

— Ты так боишься, что кто-то посадит тебя в клетку. Ты уже в клетке. Ты сама ее создала. Она всегда будет с тобой, потому что куда бы ты не отправилась, от себя самой тебе не убежать.

— Отличное окончание вечера, — поднимаюсь я с кресла-качалки, ложа Эстель в кроватку. Включаю видео-няню, и направляюсь к выходу. — Вернуть бы нашу первую встречу, Майкл. Я бы не пришла, ведь слишком люблю себя, чтобы быть с кем-то еще.

— Вон сколько сердец ты уже собрала, а своего собственного у тебя, как не было, так и нет.

— Зачем ты сюда приехал? — закрываю я дверь в детскую. — Я тебе, кажется, не разрешала тут находиться.

— Лучше тебе мне ничего не запрещать, а то как бы я не плюнул на все запреты и тебе это боком не вылезло.

— Тебе не видно, но у меня коленки от страха подкашиваются. — Мы стоим лицом к лицу, и со свирепостью в глазах смотрим друг на друга. — Ты говоришь порой такие правильные вещи, являясь таким неправильным человеком. Со мной хоть все просто. Я плохой человек, и хорошим никогда не притворялась.

— Снова оскорбления, да, Эс?

— Снова правда, которую ты никогда не умел слушать!

— Шрамы у меня от твоей правды.

— У тебя шрамы? Видишь ли, смерть не касается тебя. Она забирает тех, кто нас окружает. Помнишь о смерти, в которой ты виноват? Я хотя бы заслуживаю быть высокомерной, а на тебе это даже смешно смотрится!

— Ладно, хорошо, — проводит он ладонью по волосам. — Ты удивительно неприятная личность, но у тебя есть достоинство.

— Самокритика — двигатель прогресса. Когда я критикую себя, я становлюсь лучше. Когда критикуешь меня ты, то идешь нахер.

— Эс, — пытался он успокоиться. — Идем выпьем чаю?

Он улыбнулся, и я хотела сделать то же самое в ответ. Его черты лица были до изумления красивы. Когда он улыбался, то делал это всем телом. Глазами в первую очередь. Они искрились, и вот поэтому я видела Эстель в нем.

— Ладно, — выдохнула я. — Мы просто берем паузу.

— Паузу.

Майкл заваривал чай, а я села за стол и рукой придерживала голову.

— Знаешь, опасно заваривать чай в большую кружку, так что мне маленькую, — сказала я легкомысленно.

— Почему? — усмехнулся Майкл, хоть и непонимание на его лице было остро выражено.

— Можно уже не вернуться к обычной чашке, хочется больше и больше, и точка невозврата пройдена. И вот ты ловишь себя на понимании того, что уже завариваешь его в трехлитровую банку, потом канистру, цистерну, и наконец в один момент макаешь пакетик в тихий океан.

Плечи Майкла тряслись от тихого смеха, и когда он повернулся ко мне, все еще смеясь, поставил на стол чашки и чайник з заваренным чаем. Мне нравилось это. И несмотря на то, что я была той еще мразью, у меня кажется было сердце. Доброе сердце. И когда говоришь какую-то гадость даже Майклу — чувствуешь. Хоть и продолжаешь все это выговаривать.

— Давай улетим? — склонил он голову набок.

— Самолет или коньяк?

— Мне жаль, Эс, — стало его лицо серьезным в следующее мгновение. — Жаль, что я сделал все, чтобы теперь об твое сердце мог разбиться даже Титаник.

Все становилось только хуже. Я снова вспоминала, как это — любить Майкла. Как нуждаться в нем все чаще, а потом — все время. И хоть у нас существуют определенные вслух несказанные правила, такие, как никакой нежности или близости. Никаких поцелуев и ночевок, проводим мы время вместе, только когда нужно по работе, или он ночует в комнате Эстель на диване, чтобы побыть с ней, они не помогают моему уму понять, что я не должна хотеть, чтобы Майкл обнял меня. Укутал в своих руках, и я смогла просто расслабиться.

— Знаешь, у меня была первая любовь, — говорила я тихо. — И я не настолько уродлива внутреннее, как ты думаешь. Он звонил мне в три часа утра, просто каким-то образом зная, что я не сплю. Я отвечала, что не могу говорить, потому что разбужу родителей, — улыбнулась я, слегка наигрывая. — Каждый раз новых, к слову. А он отвечал, что мне не обязательно говорить, и вместе этого он будет рассказывать мне истории, петь песни и разговаривать обо всем на свете, а мне не обязательно будет сказать даже слово. Он будет слышать мое дыхание, и этого будет достаточно. Я спрашивала: «Почему ты хочешь говорить, зная, что я не смогу ответить?» На что он всегда отвечал: «Я знаю, что по ту сторону ты слушаешь меня».

— Где он сейчас? — осторожно задал вопрос Майкл.

— Он умер. Но это было давно.

— С тех пор ты не любишь то, кем являешься?

— Мне нравится быть женщиной, если ты об этом. Нравится сексуальность, которая выделяет. Но самое лучшее — это власть над вами. Над мужчинами. Обычно, достаточно лишь одного появления, чтобы испортить настроение всем женщинам и приковать к себе мужчин. А это так банально, — усмехнулась уже более искренне. — Разве есть в мире настолько глупая женщина, которая сходила бы с ума лишь от голых мужских лодыжек?

Майкл тихо засмеялся и сделал глоток чая, спрашивая:

— Что с ним произошло?

— Стреляли в меня. А попали в него. Следующая пуля прошла в двух миллиметрах от моего сердца. А потом оказалось, что у меня его просто нет.

Майкл протягивает руку и берет мою ладонь в свою. Я вздрагиваю, но вместо того, чтобы забрать, наклоняюсь, желая и нуждаясь в нем так сильно. Его рот чуть приоткрывается, и Майкл наклоняется ко мне, легко прикасаясь своими губами к моим. Это дарит облегчение и боль одновременно. Я кладу руку ему на шею и чувствую твердость мышц под его теплой кожей. Она такая горячая, как будто он пылает изнутри.

— У тебя руки холодные, — говорит он хриплым голосом. — Но не сердце, Эс.

— Сердце у меня каменное, а вот руки действительно просто холодные.

Я случайно задеваю кружку, и чай разливается по столу и Майклу на брюки. Я вздрагиваю, и говорю ему снять их, смеясь. Он пытается изобразить хоть что-то близкое к раздражению, но у него не получается, и он начинает смеяться.

— Тебе жаль брюк или меня?

— Брюк, — отвечаю я уверенно, не сомневаюсь ни секунды.

— А как же сочувствие, Стейси?

— Оно у меня есть, но, понимаешь, — хмурюсь я, смеясь в то же время. — Не к тебе.

— Боже, женщина, твоя гордость сожрет тебя, — снимает он пояс и расстегивает ширинку.

— Подавиться моим самолюбием, — отвечаю я, а затем вижу рисунок и расплываюсь в улыбке. — Откуда у тебя эта татуировка на бедре? — мой вопрос звучит, возможно, с чрезмерным восхищением, которое я не в состоянии скрыть, да и не хочу. Я буквально демонстрирую свой восторг, усмехаясь. — Это Чип и Дейл.

Как я раньше ее не замечала? Ну да, наверное, потому, что все время видела лишь его член, и никогда его тело. Все, что он делал после — одевался и уходил. Хотя татуировка настолько маленькая, что ее трудно разглядеть, если не присматриваться. Это зарисовка примерно с большой палец, расположена на верхней части его левой ягодицы, и там изображены Чип и Дейл.

— Универ, — смеется Майкл. — Весенние каникулы. Второй год учебы, одна пьяная ночь, и вот результат. Я проснулся голым с кровати полной…— ему неловко, от чего мне еще веселее, и Майкл пробегает рукой по своим волосам. — Полной парней и девушек.

Я смеюсь неистовым смехом, похожим на смех взбесившейся ведьмы, зарываясь лицом в ладони.

— Это не смешно, — возражает Майкл, хоть и сам готов засмеяться. — Я учувствовал в оргии и ничего не помню. Плюс ко всему, у меня было самое жуткое похмелье, и это гребаное тату, — он поворачивается, чтобы посмотреть на свою задницу. — Долбаный тупой мультик Дисней.

— Дисней-задница-Вудс, — я буквально умираю со смеху и вздрагиваю, когда Майкл бросается на меня, поднимая на руки и закидывая на плече, направляясь в мою спальню.

Он бросает меня на кровать, и мы шутливо боремся. Он кидает мне в лицо подушку, а я скручиваю ему руки и сажусь верхом, решая возможности шевелиться.