— Я только не понял, — продолжил Теодор уже нормальным голосом, — а почему именно зубы? Не, ну я понимаю, мертвецы все холодные, но почему тут упоминаются не какие-нибудь другие части тела? Почему, допустим, не подмышка мертвеца? Ну или там...
— Да ну тебя!
Судя по шлепку, Полина запустила в пилота чем-то мягким. Судя по скрипу кресла и довольному гыгыканью, пилоту удалось увернуться.
— А я другого не понял, — задумчиво уточнил Дэн. — Кто ими манипулировал?
— Кем? Полина, прекрати, а то я тоже чем-нибудь в тебя брошу!
— Мамой того мальчика и самим мальчиком, причем мальчиком в куда большей степени. Понятно же, что мама не просто так принесла тот красный комм мальчику и при этом категорически запретила им пользоваться, ее кто-то заставил так поступить. Кто-то, кому нужен был подход к мальчику и возможность его дальнейшей психологической обработки. И неизвестным манипуляторам был нужен именно мальчик, мама тут выступает в виде вспомогательного средства, а не цели, что и подтверждается ее ликвидацией сразу же по исполнении возложенной функции. И сама форма ликвидации, по сути, является еще одним фактором воздействия на мальчика. Вот мне и интересно: кто на него воздействует и какие преследует цели?
— Дэн, ты, случаем, с моей сестрой в последнее время не общался?
— Да ну вас! Лансик, а тебе-то хоть понравилось?
— Нет.
— Почему?!
— Потому что неправда. В стандартной каюте среднестатистическая женская особь никак не могла поместиться на стандартном столе целиком.
— Да ну вас всех! Придурки! Это была самая страшная страшилка моего детства! Я на ней выросла! Самый ужасный ужас! Мне потом жуткие кошмары снились! Вениамин Игнатьевич, ну хоть вы им скажите!
Отделаться невнятным подтверждающим бурчанием доктору не удалось: Полина уже переключила свое внимание на новый объект — и с ничуть не меньшим энтузиазмом.
— Вениамин Игнатьевич… А какие у вас были самые любимые страшилки? А вы вообще чего-нибудь боитесь? А страшные сны вам снятся?
Удирать в каюту было поздно, неподобающе для достоинства приличного доктора, да и просто лень. Оставалось оставаться где и сидел. И отвечать со всем возможным и приличествующим приличному доктору достоинством:
— Конечно снятся. Кошмарные сны — естественная реакция любого разумного существа на полученную во время бодрствования негативную информацию, своеобразная сублимация и отработка пережитого в реальности страха. Страх же — тоже совершенно естественная реакция человеческой и нечеловеческой психики на угрожающие или просто некомфортные ситуации и условия окружающей среды, своеобразный предупреждающий сигнал, который дает возможность и время…
— А какие? — Экскурсы в абстрактную человеческую и инорассовую психологию Полину интересовали куда меньше, чем экскурсы во вполне конкретную психологию ее сокомандников.
Вениамин чопорно поджал губы, скрывая улыбку:
— Разные. Например, что я все еще женат. Ужасный, я вам скажу, был кошмар, к тому же повторяющийся.
— И как вы с ним справились?
— Вспомнил, что разведен. И напомнил об этом бывшей жене — во сне, разумеется.
Переждав волну хихиканья и сам поулыбавшись, Вениамин добавил уже не так чопорно:
— А вообще — боюсь, конечно. Больше всего боюсь оказаться беспомощным, когда потребуются мои профессиональные навыки. Как тогда, после… ну, вы помните. Или что не хватит какого-нибудь расходника, который окажется нужен позарез, а я просто забыл возобновить его запасы, потому что раньше он сроду не был нужен. Обычный медицинский страх, все врачи ему подвержены в той или иной степени.
— А еще чего-нибудь? Например мышей? Или пауков?
— Да вроде бы нет.
— Ничего-ничего?
— Не припомню.
Полина не обратила внимания, что разворачивался обратно к терминалу и задумчивому перелистыванию медицинских листков Вениамин, пожалуй, слишком поспешно. И под (опять-таки слишком!) пристальным взглядом Дэна, вздернувшего левую бровь. И уж точно Вениамин не хотел знать, сколько там этот скрытный паршивец усмотрел процентов искренности в его последних ответах.
Доктор лукавил. Самый страшный его кошмар не имел ни малейшего отношения ни к медицине, ни к давно уже оставшейся в прошлом бывшей жене. В нем не было ни космических пиратов, ни работорговцев,ни наркоплантаций, ни безумных погонь, ни безвыходных ситуаций. Самый страшный его кошмар выглядел на первый взгляд достаточно обыденно и мирно и начинался в его бывшей квартире на Новом Бобруйске. Или в квартире Стасика. Или в диагностическом центре, в его кабинете, светлом и покрашенном в веселенькие розовые тона. Или по дороге к парку. Или в самом парке. Или…
Неважно, где именно он начинался, важно, что на Новом Бобруйске. И где бы он ни начинался и куда бы Вениамин в этом сне ни шел, заканчивался сон всегда одинаково и в одном и том же месте — в том самом парке. Пронизанным солнцем весеннем (осеннем, летнем, но почему-то никогда не зимнем) парке, где среди яркой зелени (или осеннего разноцветья) на деревянной лавочке сидел абсолютно седой человек. Просто сидел. Бездумно помаргивал выцветшими пепельными глазами, смотрел прямо перед собой, но вряд ли что-нибудь видел. И крошил батон жирным парковым голубям дрожащими старческими пальцами.
—
====== Молчание – золото ======
Комментарий к Молчание – золото
#ответ@textask_grom
#Вениамин@textask_grom
Мирослава Князь: Доктор, о чём вы молчите?
Хороший доктор молчит о многом.
Чужие тайны уж если трогал –
Потом не стоит кричать об этом
На всю больницу или планету.
Вот для наглядности и показа
Возьмем к примеру хотя бы Стаса
Он говорит, что не любит рыжих,
(как, впрочем, все, кто встречал – и выжил! –
Того начальственного урода
Что положил чуть ли не полвзвода,
И Западлом неслучайно звали
Все, кто его хоть немного знали).
Но так ли это на самом деле?
Копнем поглубже, ведь вы хотели.
И если вспомнить о прошлом школьном,
То и тогда становилось больно
Порой тем рыжим, что повстречались
(ну, если Стасичек замечал их).
Нет, тут, похоже, проблема глубже.
Ну, например, глубиной с ту лужу,
Что находилась в воротах сада:
Большая лужа, совсем как надо
Для кораблей или брызгать брызги,
Чтоб много воплей, погонь и визга
И чтобы весело всем, короче.
Совсем иное (не вспомнить к ночи!),
Когда из этой прекрасной лужи
Встает (и медленно ведь, к тому же!!!)
Большая тварь с пастью очень красной
И эта тварь вовсе не прекрасна.
Она нелепа и мешковата,
Швыряет грязью в тех, кто не спрятан,
Рычит ужасно и только матом,
Короче, полный трындец, ребята.
А после вспомнив, зачем позвато,
И чтя профессии гордость свято
(продолжить шоу, плюя на траблы)
Еще танцует. И тянет грабли
К тем, кто еще не нырнул под лавку
(Средь них, конечно же, был и Славка).
Та тварь была тоже не виновата:
Она просто верила (верил!) свято,
Что старые методы вечно живы
(а все, кто твердят про иное, – лживы),
И что обязательно все смеются,
Лишь стоит кому-нибудь навернуться
На кожуре от банана. Дети
Особенно. Знают, что всех на свете
Шуток смешнее такое будет,
(Триумф клоунады, не хрен на блюде!)
Может быть, юмор бы и сработал.
Только вот лужи в свои расчеты
Чтитель традиции клоунады
Как-то не принял. А было надо!
Да, если вдруг кто об этом спросит –
Рыжим он был, как трава под осень.
Детская травма – такое дело,
Тут не зеленкой помазать тело!
Вроде забылось и все прекрасно…
Но – подтверждается ежечасно!
Рыжий отнял у тебя ведерко
(и хотя там их была пятерка –
Запоминается только рыжий,
Он твоей злости родней и ближе).
Рыжий подставил тебе подножку
(и хотя рыж он совсем немножко,
Даже, скорее, почти что , братцы,
