Очевидно, Андрей неверно держал дистанцию или отвлекся. Корма «дефендера», вздыбившись, приняла на себя капот малышки. Раздался хруст. Капот встал горбом. Лобовое стекло пошло трещинами. Андрея бросило на рулевую колонку, но ремни удержали его от удара. Скорость была низкой, подушка не сработала.

Ибо неисповедимы пути Господни, подумал он с улыбкой.

Встретиться уговорились в час. Было без четверти. Док вышел на нависший над Женевским озером пятачок Плятформ Сур Ле Ляк, присел на круговую скамейку парапета и принялся набивать трубку. Он знал, что Янковски подойдет к нему ровно в час – если, конечно, небо не упадет на землю, – как знал и то, что Янковски, конечно, уже здесь и прячется, очевидно, в террасном баре слева. Но его улыбка Чеширского Кота проявится рядом с Доком ровно в час, и ни секундой раньше. Потому что оставшиеся пятнадцать минут – они не его, не Валери, а Дока, бывающего в Монтрё не чаще двух раз в год. Его личное время. И в такие минуты не надо ему мешать. Потому что это очень особые минуты.

Док раскурил трубку и повернулся от озера к городу. Небо нависало холодной сталью. Плотные хищные снеговые облака, освещаемые изнутри солнцем, отсвечивали серым металлическим светом – от одного вида Доку стало зябко. Поморщившись, он застегнул куртку до самого верха. Статуя Фредди Меркьюри, отлитого в самой известной, самой триумфальной позе, словно собиралась взлететь над свинцовой водной рябью.

«If you want peace of soul, come to Montreux»[9]. Фред-ди был прав. Он так не любил отсюда уезжать. В итоге остался навсегда – и какая разница, где теперь его прах? Сам он обязательно тут – над озером, над суетой, над кичливым швейцарским «money talks, wealth whispers»[10].

Для Дока Фредди был больше чем гениальным музыкантом. Фредди был загадкой. Док перечитал о нем десятки книг; прочел, просмотрел и прослушал сотни интервью. И чем больше он входил в тему, тем больше у него возникало вопросов – причем Док знал, что ответы вряд ли будут. Юность Фредди – за ней, скорее всего, придуманная биография. Родители Фредди – а кто сказал, что это родители? Ведь сохранилась всего одна фотокарточка, да и та похожа на монтаж. Особая сексуальная ориентация – а кто может подтвердить, что она была?! Смутное мычание дебила-парикмахера с его гнусной книжонкой, и ни одного материала от папарацци, годами носившихся за Меркьюри по пятам. Его разгулы в Гамбурге – и ни одного полицейского протокола. Мэри Остин, единственная любовь в молодые годы? Но она хранит молчание и будет хранить его всегда.

Фредди был для Дока олицетворением тайны. Док не мог в нее проникнуть. Фредди был иллюстрацией того, что «в действительности все иначе, чем на самом деле»[11]. Этот принцип Док знал хорошо. Более чем. Потому что это была суть его жизни.

– Bon après-midi, Doc! Comment êtes-vous arrivé?[12] От вашей трубки идет такой чудесный аромат, ни с кем невозможно спутать даже за полсотни метров, даже с моим зрением Крота из «Дюймовочки»! – протянутая для пожатия ладонь Валери была теплой, мягкой, но в то же время энергичной. Док любил людей с теплыми ладонями. Тепло вообще в дефиците в нашей реальности.

– Merci beaucoup, mon cher![13] В поезде тепло и уютно – как всегда.

– Вы голодны, Док?

– Валери, с тех пор как я начал худеть, я голоден всегда.

– И как ваши успехи в самоистязании? – очки Янковски с толстыми стеклами отсвечивали от воды, оставляя глаза почти невидимыми. Но, судя по выражению лица, он искренне сочувствовал Доку.

– Пока не очень, но, надеюсь, все еще впереди.

– Вот и прекрасно! Чтобы хорошо худеть, сначала не мешает хорошо поесть! – с улыбкой откликнулся месье Янковски, персональный менеджер Дока по private equity[14]. – Пицца?

– Безусловно! – согласился Док. – Худеть так худеть!

– Тогда – вперед! – провозгласил Валери и решительно взял Дока под руку.

Со стороны могло показаться, что перед нами давно не видевшие друг друга отец и сын. Док – широк в плечах, Валери – высок и худ. Док – сед и бородат, Валери – шатенист и роскошно усат. Доку – под шестьдесят, Валери же никак нельзя дать больше сорока. Ну и расхристанный джинсово-кожаный вид Дока вкупе с его потертыми найковскими кроссовками контрастирует с дорогим пальто, безукоризненно отутюженными брюками и явно ручной работы туфлями месье Янковски.

В пиццерии «Молино» было людно. Валери заказал пиццу, Док – мясную лазанью. Открыв элегантный чемоданчик, Янковски достал папку с аккуратно подшитыми документами.

– Ваши автографы, Док.

Конечно, всё можно сделать по экспресс-почте, факсу, телефону и имейлу – и так оно обычно и происходит. Но есть такие – личностные – вещи, что теряются в бездушных механических коммуникациях. Например, настроение партнера. Бизнеса не бывает без настроения. А если и бывает, то это уже не бизнес, а дом терпимости.

– Как видите, Док, это полугодие у нас лучше. Незначительно. Но лучше. Не знаю, смог ли я показать всё, на что мы способны, но в любом случае мы с вами прошли без потрясений. Особенно учитывая текущую конъюнктуру, – от былой игривости месье Янковски не осталось и следа.

Док работал с Янковски почти десять лет и очень ценил его профессионализм. И не только. Они вполне могли встретиться в Женеве, в офисе Валери, но лишь Док обмолвился о Фредди, как Янковски сам предложил:

– Док, вы так редко у нас бываете. Так давайте будем сочетать полезное с приятным, тем более что я тоже люблю Монтрё. Моя покойная мама родилась здесь. У деда был домик на берегу. К сожалению, после смерти мамы я был вынужден его продать.

– Отчего, Валери?

– Я так и не смог бывать в доме, где все напоминало о детских годах и девичестве моей матери.

Разобравшись с обедом и делами, Док и Валери вышли из ресторана.

– Вас подвезти, Док? Меня ждет водитель.

– Благодарю, Валери! Вы же знаете, как я люблю железную дорогу. Там, где я живу, ее нет совсем. Не могу отказать себе в столь редком удовольствии.

– Был рад встрече с вами, Док!

– Спасибо, мой дорогой друг!

Поезд бесшумно скользил по берегу Женевского озера. В полупустом вагоне висела тишина, приятно пахло кожей и деревом. Одорант они здесь распыляют, что ли? – подумал Док. Он достал из сумки фляжку с односолодовым виски, глотнул пару раз. Комок живого тепла в желудке поднялся в голову, пустил свои щупальца в ноги, отозвавшиеся приятной тяжестью.

Парадоксальная штука жизнь. Как там, в «Форрест Гампе»? – «Мама всегда говорила, что жизнь – это коробка конфет: никогда не знаешь, какую вытянешь». А что, как все и сразу?

Док вырос на Стромынке. Жил с родителями в большой квартире с огромным квадратным коридором; с комнатами, в двух из них были эркеры; с ванной комнатой, тоже с окном; и с дверью, что вела на черную лестницу, сразу рядом с кухней. Недалеко от дома стояла триста семьдесят восьмая школа, славившаяся углубленным изучением математики, но особо отличившаяся тем, что ее когда-то закончил «народный – любимый – уважаемый» Валентин Иосифович Гафт.

К удивлению родителей, Док решил поступать не на мехмат и не ВМК МГУ, а в Первый медицинский, на лечебный. Бабушка была единственной, кто одобрил его выбор.

– Может, ты и прав. Наверное, прав. Там – мертвые формулы, а тут – живая жизнь.

Бабушка долгие годы жила слепой. Но у Дока всегда сохранялось ощущение, что она видит лучше и дальше, чем отец и мать.

– И вообще, милый мой. Откуда тебе знать, где ты будешь через десять или пятьдесят лет? Чем ты будешь заниматься? Разве пригодятся тебе косные схемы и извращенная формульная схоластика, вся состоящая из общих мест? Они лишь сослужат плохую службу. Математики верят, что знают мир, что могут его просчитать и предсказать. Поверить алгеброй гармонию. Заставить мир плясать под свою дудку. Какое щенячество! В их знаниях нет бога. Значит, нет и знаний, а есть лишь иллюзии, лишь части и частности. Медицина же научит тебя любить и понимать жизнь. Исцелять. Смотри в корень в слове «исцеление». Жизнь – не частности, а целое. А где целое – там бог. Там, и только там, альфа и омега.