Шесть его выступлений в «Аквариуме» прошли на-ура, на седьмой кто-то из сидевших в ложе знакомых его узнал. Последовал скандал, отец устроил ему ужасную выволочку, защищавший его Николай взял вину на себя. Несостоявшаяся карьера кафешантанной певички не отвратила его, однако, от любви к переодеваниям, потребность погрузиться в женское естество становилась неодолимой, волновала, льстила самолюбию: им увлекаются взрослые мужчины, военные, штатские, волочатся, теряют головы, пишут пылкие послания – ну, не чудо, разве!

– Ты, Фелюша, случаем, не заигрался в бабу? – спросил однажды Николай наблюдая, с каким удовольствием роется он в матушкином платяном шкафу, извлекает усыпанное бриллиантами бальное ее платье, чалму в оттоманском стиле, примеряет глядясь в трюмо.

– Может, и заигрался, – поправлял он кисточкой бровь. – А что, плохо?

– Не знаю, тебе виднее, – был ответ.

Странно: все вокруг от него в восторге, называют милашкой, а женщины, тем не менее, предпочитают ему мускулистых мужланов с грубыми манерами. Сам со временем стал предпочитать мужское внимание женскому: нравится, кружит головы, за ним ухаживают, льстят, исполняют малейшие капризы. Мимолетные подруги быстро его очаровывали и столь же быстро разочаровывали, с мужчинами было интересней: не столь тонки в обхождении, откровенны в желаниях, и все же честней, бескорыстней.

Петербург увлечен костюмированными балами, они с братом в числе завсегдатаев. Неожиданные знакомства, романтические приключения, игра на острие ножа, что еще в состоянии так будоражить кровь!

На одном из балов, бродя в переливчатом платье изображавшем аллегорию ночи среди шумной толпы, он переборщил: завел опасный разговор с преследовавшим его целый вечер гвардейским гусаром, известным волокитой и бретером. Офицер и трое его приятелей пригласили его поужинать, он оглянулся в нерешительности на брата – тот не обращал на него внимания, любезничал с какой-то маской.

«Была, не была!»

Он кивнул в ответ.

Четверка кавалеров повезла его в экипаже сквозь валивший снег куда-то на Острова. Вошли в ресторан, заказали кабинет, вызвали для настроения цыган. Музыка, шампанское ударили в голову, распаленные мужчины стали позволять себе вольности, он уклонялся как мог, в какой-то миг гусар изловчившись сдернул с него маску.

Бежать!

С трудом понимая, что делает, он схватил со стола бутылку шампанского, швырнул в зеркало, побежал к выходу. Крикнул извозчика, назвал Мунин адрес. Только мчась в раскрытых санях по заснеженным улицам заметил: забыл в гардеробной ресторана соболью шубку, едет полуголым…

О последних его похождениях стало известно отцу, чаша родительского терпения переполнилась, видеть в подобном состоянии батюшку давно не приводилось. Бледен, гневен, голос дрожит. Сказал, что он позор семьи, что место его не в княжеском доме, а в Сибири, на каторге, что ни один порядочный человек не подаст ему руки.

– Вон из кабинета, негодяй! – закричал топая ногами.

Потакать своим прихотям он не перестал, принужденье рождало желание поступать наперекор: сколько, спрашивается, можно обращаться с ним как с несмышленышем? Он взрослый мужчина, у него любовница-модистка, которой он по примеру брата снял квартиру на Васильевском острове, и, сам, кажется, скоро будет возлюбленным.

Однокурсника по гимназии Евгения Соколовского он скрывал даже от брата, между ними были невероятно сложные отношения. Обоих тянуло друг к другу, оба жили в напряжении, ждали, кто решится первым, откроется в чувствах. Прогулки вдвоем после уроков по Летнему Саду, пожатие руки в полутемном зале синема на Невском во время просмотра бегущих по экрану живых фотографий, поцелуй при прощании – все остро переживалось, кружило голову, не давало уснуть до утра.

Событие за событием, голова кругом! Он ужинает в один из дней с друзьями в ресторане, к их столику подходит рослый красавец-офицер в форме императорской свиты: черкеска с узкой талией, кинжал на поясе.

– Князь Витгенштейн, – кланяется. – Позволите?.. – присел рядом на диванчик. – Вряд ли вы меня вспомните, – говорит, – вы были тогда слишком юны. Но, может быть, вспомните обстоятельства нашей встречи, они были довольно необычны. Дело происходило в имении ваших родителей Архангельское…

Его осеняет: «Тот самый, на коне… в столовой!»

– Так это были вы? – не верил глазам.

–Увы, – выразительно клонит голову великан.

О той истории судачила потом вся Москва. Они обедали семейно в большой летней столовой, услышали снаружи топот копыт. Через минуту-другую в зал через распахнувшуюся дверь въехал всадник с охапкой роз в руках, бросил цветы к матушкиным ногам, развернул коня и исчез.

– Это было так удивительно, – вспоминал великан-офицер, – матушка ваша смеялась.

– А вы мне показались похожим на благородного рыцаря Ланселота, – отзывается он.

– Князь тогда, – вздыхает выразительно офицер, – прислал мне разгневанное письмо с требованием не переступать впредь порога вашего дома. Хотя жест мой был лишь знаком преклонения перед красотой и обаянием вашей чудесной родительницы, образ которой я ношу по сей день в своем сердце.

Он просидел в их компании до конца вечера, много пил, не пьянел.

– Как вы похожи на свою матушку! – произнес прощаясь.

На другой день телефонировал ему в Царское, спросил разрешения приехать. Он ответил, что живет у родителей и что учитывая прошлые обстоятельства визит его не вполне удобен. Князь предложил увидеться в городе, он дал согласие. В назначенный вечер поехали к цыганам, любимец женщин, кутила и бретер Грицко Витгенштейн пил стакан за стаканом, говорил с душевной грустью, что по сей день не может забыть его матушку, совершенно потрясен его сходством с нею, хочет с ним встречаться.

Нравился все больше. Стоило немалых усилий удержаться, ответить, что уже имеет привязанность и что дружба между ними невозможна. Больше они не виделись.

3.

В отцовском кабинете кипы непрочитанных газет, сам батюшка в составе военной инспекции в Маньчжурии. Устроившись на диване он просматривает номера «Русского Слова», «Новостей дня», «Руси», «Гражданина», «Правительственного вестника». Тоска смертная, каждый день одно и то же: напряженные отношения с Японией, забастовки, аграрные волнения, социалисты, бомбисты… О-о, интересно: в понедельник велосипедные гонки в Стрельне, надо будет съездить, отличный повод обкатать только что привезенный из Берлина «Мерседес Даймлер» с шофером-австрийцем… В синематеке ничего нового. «Прибытие поезда», «Вид харьковского вокзала с находящимся на платформе начальством», «Коронование Николая Второго» … В Мариинском театра бенефис Матильды Кшесинской: вариации из «Арлекинады» Дриго и «Времен года» Глазунова. Принимают участи Ольга Преображенская, Юлия Седова, Аннушка Павлова (пойти обязательно, недавно познакомились, мила необыкновенно)… Объявления. Итальянские граммофоны, улучшенные фотоаппараты «Кодакъ», средство от геморроя, духи «Драпле», пудра «Леда»… Ой, умереть!

– Мамам! – врывается с раскрытой газетой в малую гостиную, где она вышивает для успокоения нервов гладью. – Вы только послушайте!

–Что, мой друг? – отрывает она взгляд от работы.

Вскинув голову на манер чтеца-декламатора он читает:

– «Кривые уродливые носы могут быть улучшаемы и исправляемы. Тайно, у себя дома».

– А! Улучшаемы и исправляемые!

Оба весело смеются.

Ему шестнадцать, он взрослый мужчина. Ознаменовать его совершеннолетие отец решил по своему: всей семьей они едут в Саровскую пустынь Тамбовской губернии, на церемонию обретения мощей и канонизацию почившего семьдесят лет назад преподобного старца Серафима. На торжествах ожидают государя с супругой, членов Двора, министров.

В поезде по просьбе отца он читает вслух жизнеописание святого старца. О его благочестии, случавшихся с ним в разное время чудесах. Поднялся с матерью на недостроенную колокольню, оступился, полетел вниз с высоты в тридцать пять саженей, рухнул на землю. Люди в ужасе, бегут, чтобы поднять труп несчастного юноши, а он встал на ноги, отряхнулся: цел и невредим! Много раз после этого подвергаясь смертельной опасности чудесным образом бывал спасен. Вступив восемнадцатилетним в Саровскую обитель посчитал монастырскую жизнь недостаточно суровой, удалился в пустынь…