— И от чего это зависит? — что-то мне подсказывает, что от темперамента.
— От темперамента. — вот, а я о чем думал! — Меланхолики и флегматики — стопроцентные капли. Сангвиники — как капли, так и вспышки. Холерики — чистые вспышки. — интересно, Ева понимает, что я едва ли смогу все это запомнить? — Ладно, не буду пичкать тебя новой информацией. Потом набросаю тебе схемы и рисунки. Пока давай займемся практикой.
— О, да запросто. Дай я выйду из себя, там и поговорим. — это не составит особого труда.
Надо просто думать о родителях. О Долорес и Гарольде, моих нерадивых мамаше и папаше. О том, что родили они меня потому, что хотели иметь стакан воды в старости. О том, что назвали они меня Энджелом. О том, что эти старые маразматики, посчитав чудом рождение здорового ребенка в их сорок и сорок с хвостиком, решили воспитать себе идеал. О том, как они учили меня читать, считать и писать еще с тех пор, как я в подгузники писал и под стол пешком едва ходил. О том, как с моего пятилетия они решили применять метод психологического, а затем и физического давления. В конце концов о том, как они относились к бабушке, которая защищала меня от ударов и хлестких слов, а они гнали ее прочь и запрещали мне приближаться к ней. Эти ублюдки хотели как лучше? Ха три раза! В их головах было одно — образ людей, которыми они не стали! Заваливший экзамены в Йель папаша, вылетевшая из Калифорнийского университета мамаша. Ни один из них не добился ничего, но хотел, чтобы это смог я. Но почему-то вместо метода мягкого убеждения и родительского направления они выбрали способ унижений, битья и приказов. Я был бы им хорошим сыном, я это умел, когда хотел. Но они не были хорошими родителями. И потому не заслужили хорошего сына. Как я не заслужил счастья.
Вуаля, я готов крушить и бить мордасы. Желательно — этим двум ублюдкам.
— Ну как, что-нибудь есть? — Ева, пока я раздражал себя мыслями о ненавистной мне семье, увлеченно копалась в телефоне. Но стоило мне только дернуться в ее сторону и оскалить зубы, как она уже готова была учить меня дальше.
— Неа. Вообще ничего. — я смотрю на нее, но за ее спиной не вижу ничего. Даже намека на дымок нет.
— Продолжай тогда. Я пока ничем с этим помочь не могу. — и снова уткнулась в телефон. Окей.
Так, о чем еще можно подумать? О том, как мама в детстве за любую провинность называла меня криворуким неспособным мальчишкой и пускалась в долгие рассуждения о том, кто я и как я далек от их идеала? Пожалуй. О том, как отец впервые ударил меня ремнем после того, как я дал в нос мальчишке-сверстнику за то, что он меня начал колотить всем что под руку попадалось? Да пожалуйста! Я помню все — каждую их оплошность, каждое их едкое словцо и крепкий удар. Я не забыл ничего — и не забуду никогда. До сих пор не понимаю, как у такой женщины, как моя бабушка, мог родиться такой сын, как мой отец? Это как должно было так выйти, чтобы от склочной, но заботливой и любящей Агнесс отпочковался холодный, помешанный на совершенстве Гарольд?
Я снова смотрю на Еву, чувствуя, что нахожусь на грани очередной вспышки агрессии, которые так часто преследовали меня в мои тринадцать. Эти вспышки могла усмирить только бабушка. Но теперь… Теперь я сам могу погасить этот гнев, стоит только захотеть. Но мне это не нужно.
— Получилось! — я вижу!
За спиной Евы клубится туман. Насыщенно-синего цвета, он отходит от ее плеча и обволакивает ее голову и шею. Его очертания еще более размытые, чем у первых виденных мною силуэтов, потому я не могу хоть как-нибудь сравнить черты лица дыма и моей наставницы. Но очевидно, что этот дым не радостен. Его «голова» клонилась к груди, а руки были сложены у лба в молитвенном жесте.
— Видишь? — я могу только кивнуть. Меня разрывает от смеси эмоций — гнева, страха и зачатковой радости. — Насколько отчетливо?
— Не очень. Только очертания. — язык едва ворочается в моем рту, сердце бешено колотится в груди. Мне интересно — впервые с тех пор, как я во все это впутался.
— И то неплохо. Что ж, теперь мы знаем, что ты очевидная вспышка. — она пихает телефон в карман брюк. — Значит занятия мы сможем проводить не наедине, а в людных местах.
— Стоп-стоп-стоп! Сначала мои вопросы, потом двинем дальше, окей? — она только закатывает глаза, но затем медленно кивает. — Замечательно! Я тут на днях подумал — вы ведь мне так и не объяснили, как я должен найти этого Харона? Да, с использованием силы, но как?
— Я и собиралась тебе это рассказать сегодня. — Ева возвращается к скамейке и вальяжно усаживается на нее, закинув одну руку на подлокотник, а вторую — за голову. — Садись давай. Я постараюсь тебе все объяснить.
Никаких вопросов! Упасть рядом с ней на скамейку и начать слушать — проще простого. Я весь во внимании и даже притоптываю правой ногой в ожидании захватывающего рассказа.
— Хаа… Так, начнем с того, что дымные фигуры за каждым человеком — Истины. — об этом уже говорили, но если ей так проще будет начать, я готов еще раз послушать. — Они отображают суть человека, его истинные помыслы и его истинное лицо, если можно так выразиться. Естественно, Истины друг от друга отличаются. По цвету. У них есть целая палитра цветов. Синие — грустные люди, которым плохо или тяжело жить. Красные — озлобленные, раздраженные и агрессивные люди, которые готовы влезть в любой конфликт. Зеленые — дети, люди, которые еще только раскрывают себя. Желтые — люди творческие, прогрессивные, которые совершают какие-то открытия или находятся в процессе познания. Черные — убийцы, насильники и просто отвратительные элементы общества. Наконец, светло-серые, почти белые — обычные люди, которые не испытывают сильной печали, невыносимой злобы или не рвущиеся к знаниям со рвением ученого. — у нее такое воодушевленное лицо. Похоже, она действительно рада это рассказывать. Так вдохновенно вещает, как моя мать о прелести их воспитания.
— Ам… Окей, ты мне потом и этого схемку составь, хорошо? А то я почти ничего не запомнил. — нет, ну, что-то я усвоил, но схемка все равно пригодится. Это дичь даже во второй раз усвоить сложно. Да, я еще помню, что она говорила о цветах дыма в нашу первую встречу, вау! — С цветовой гаммой кое-как разобрались. Но… С Хароном вашим это мне не очень поможет.
— Сейчас и до этого дойдем. — Еве, очевидно, не нравится, когда ее прерывают. А я под ее строгим взглядом все еще тушуюсь. Наконец я понял, на кого она походила. Мама. — По цветам ты кое-как понял, ладно. Но это у обычных людей. А у ведьмаков, связанных и артеков все по-другому. У связанных, как у меня, Истины более темные и смазанные. У ведьмаков наоборот — более светлые и незаметные, почти растворяющие в окружении в независимости от цвета. А у артеков Истин нет вообще.
— Ага! — я было радостно восклицаю, но Ева хмурится и заносит руку за моей спиной. Я этого не вижу, но чувствую. Инстинктивно пригнувшись, я закрываю голову руками.
— Не крючься тут, заслужил. — ну конечно. Знала бы ты, почему, мы бы серьезнее поговорили. Ну и ладно. — Так вот, у артеков Истин нет. Даже если они в человеческом обличии. У них меняется все — телосложение, баланс силы, аура. Но Истины так и не появляется.
— Понял-принял. Человек без Истины — наш клиент. — вот это я запоминаю отлично. Думаю, это не будет трудно — просмотреть дым за спиной каждого в городе и найти одного без него. — А что там по артекам?
— Конкретнее? — Ева наверняка устала и от одного этого вопроса, но я был бы не прочь выяснить еще кое-что.
— Об их внешнем облике. Ты сказала, что они могут становится похожими на людей. А в остальное время они на нас не похожи? — на форумах я этого так и не выяснил, но это не значит, что мне не интересно.
— И да, и нет. Артеки… Мы произошли от них, если можно так сказать. Как мне говорила Селина, они — наши далекие родственники, в какой-то мере. Но при этом артеки отличаются от нас цветами волос, кожи и глаз — они могут быть неестественных для человека цветов, но не сильно. Они… Сильнее нас, если можно так выразиться. В моральном плане. Да и живут дольше. Много-много дольше.
