— Как хочешь. — Лорел запирает машину, стоящую как и обычно в небольшом закутке за магазином, а затем поворачивается ко мне. — Я пойду обратно на рабочее место. Ты со мной или домой пойдешь?
— Домой. — Я, конечно, хотел бы потискать Пуфика, но чувство неоплаченного долга, ну, и малость боль в нога, гонят меня в пределы дома могильщика.
— Хорошо. — Лорел отдергивает чуть задравшиеся манжеты рубашки пуговицы на которых в тусклых лучах солнца слабо поблескивают медным отблеском. — В холодильнике есть остатки вчерашней курицы и макароны, сигареты я оставил на подоконнике на кухне.
— Спасибо. — Я пытаюсь тоже улыбнуться, но получается слишком наигранно и неестественно.
Лорел только усмехается и уходит — прямиком к двери в магазин ритуальных услуг. Я же в свою очередь обхожу магазин, выхожу на полянку перед ним и тороплюсь домой по знакомой до мельчайшего камушка дороге.
Дом встречает меня тишиной и полным спокойствием. Я бросаю рюкзак в прихожей, стягиваю кроссовок с левой ноги правой, а с правой — левой. Сразу хочется на все забить — в доме приходит расслабление, покой и умиротворение, которые очень нужны моему натерпевшемуся сегодня мозгу. Но вместо того, что бы пойти и завалится на кровать, я плетусь на кухню. Есть хочется больше, чем лежать, да и коленки нужно обработать.
Помыв руки под струей холодной воды, я снимаю порванные джинсы и вешаю их на спинку своего стула. Интересно, у меня получится их потом зашить или можно сразу выбрасывать? Копясь в аптечке, что находится в шкафчике столешницы, я думаю только об этом. Вовсе не о том, что видел сегодня и как можно объяснить этот кошмар, нет конечно. Только о том, удастся ли зашить любимые джинсы. О, вот и перекись, а рядом с ней и ватка. Стул, по утрам всегда жесткий и неудобный, сейчас кажется невероятно мягким. Я ставлю пятку на сидение, открываю перекись, сдабриваю ей обильный кусочек ватки и, зажмурившись, прижимаю к ссадинам на левой коленке. Перекись пенится, легкий укол боли пронзает кожу, но я расслабленно выдыхаю. С левой коленки я постепенно перехожу на правую. Забавно, но на ней ссадина прошлась как раз над старым шрамиком от падения с велосипеда. Я тогда в первый раз катался, бабушка за мной уследить не смогла. Мое падение было не то что бы крутым или эпичным — я перекувыркнулся через руль, затем еще раз через голову и смачно проскользил лицом по земле. Коленка нашла на камень, кожу рассекло до кости. Естественно, шрам остался. И вот теперь я обрабатываю ссадинки над этим памятным шрамиком. С теплом я вспоминаю, как бабушка ворожила над раной — звонила в скорую, забирала оттуда после первичной обработки, отказывалась пускать ко мне ноющих о моей тупости и несовершенстве родителей. Потом она готовила какие-то специальные мази — сама, из незнакомых мне трав. Это было смешно и удивительно, но рана зажила от них быстро.
Тепло воспоминаний тонет в холоде реальности. Мне больше не семь. Бабушки больше нет, теперь я сам по себе. Забота обо мне — моя забота. Я откладываю в сторону ватку, посильнее кутаюсь в мешковатую футболку, поднимаю ноги на стул. Положив голову на сложенные на коленях руки, я тяжело выдыхаю. Надоело. Я каждый день стою из себя хер знает кого. Улыбаюсь, шучу глупые шутки, радую свою банду тупой шелухой, совершаю необдуманные поступки. И все ради чего? Ради… Да черт его знает, ради чего. Наверное, ради того, чтобы сохранить хотя бы остатки своей личности. После смерти бабушки во мне что-то сломалось, переменилось — я больше не я. Я себя больше не узнаю, как бы не хотел. Я хочу измениться, но лишь глубже ухожу на дно. Раньше я был прилежным учеником с шалопаистым характером и склонностью к выделыванию всякой чертовщины. Теперь я — худший кошмар учителей, который утягивает за собой во тьму всех своих друзей. Стандартный подросток в Сван Вейли, маленьком маргинальном городке северной Калифорнии. Уверен, к двадцати пяти я сопьюсь и сдохну под мостом от отравления паленым алкоголем или чем похуже. И даже Лорел не спасет меня от этой участи.
Желудок напоминает о себе громким бурчанием. Я распрямляюсь, шумно вздыхаю. Лениво поднявшись, прохожу до холодильника и заглядываю в него. На второй полочке стоит одинокая сковородка со вчерашними куриными голяшками. И торт. Мой любимый торт, с кремовыми розочками на нем. Его я отложу на потом. Курицу же я даже греть не хочу. Вытащив сковородку на печку, я открываю ее, достаю из шкафчика тарелку и кладу на нее ледяную куриную ножку. Жир и сок на ней замерзли, майонезные разводы застыли, но я смотрю на это как на несущественную проблему. Достав из все того же шкафчика вилку, я возвращаюсь за стол. Потом верну сковородку в холодильник. Сейчас поем, вернусь в мир реальный из своих тупых депрессивных мыслей и снова буду активным и лже-жизнерадостным. Замечательно.
Жуя холодный, пресный и скользкий кусок курицы в желе, я мельком глянул в окно. И тут же моя нижняя челюсть поползла вниз, а полупережеванная курица стала грозиться выпасть обратно на тарелку.
За окном стояло… Нечто. Слишком часто я говорю это за сегодняшний день, но иначе как нечто эту хрень не назвать. Оно не было дымным. Скорее расплывчатым и нечетким, как фигура в тумане. Нечто отдаленно напоминало человека — фигура, ее строение и все дела. Я пару раз моргнул, надеясь, что хрень пропадет, но она не пропала. Наоборот — стала еще ближе к окну, почти прижавшись к нему своим расплывчатым лицом.
— Да что, блять, не так с сегодняшним днем?! — Я чуть не подавился курятиной, задыхаясь от возмущения. — Нахуй, нахуй дешевое бренди, чтоб я еще раз его выпил! — Меня когда-нибудь вообще отпустит или я могу до завтра облегчения не ждать?
— При… — Окно открыто? Да нет, закрыто. Откуда ветер дует? - …вет. — Стоп. Неет, нееет. Я отказываюсь верить.
Хрень, прижавшаяся к стеклу, стала чуть отчетливее. Черты лица оказались женскими — расплывчатые пухлые губы, более аккуратные формы, теряющиеся на фоне кустов за окном длинные волосы. Хрень была недурна собой — я мог различить прямой длинный нос, узкие аккуратные брови и большущие глубоко посаженные глаза, смотрящие прямо на меня. Удивительно, но холодком не веяло, как это бывало с героями тупых историй про призраков. Сколько я за день сказал слово тупых? Много, окей.
— При… вет. — Хрень, очевидно, разговаривала. В моей голове. Все. Край. Я все же сбрендил.
— О нет, нет-нет-нет, пошла нахуй. — Призрачная фигура за окном начала скрести пальцами по стеклу. Мордашка ее, еще точнее проступившая в воздухе, стала грустной и молящей. — Нахуй пошла! Фу, глюки, уходите!
Но глюки никуда не девались.
— Так, ну все, пора с этим юмором заканчивать. — Я встаю из-за стола, оставляя недоеденную голяшку. Работа поможет мне справится с наваждением, я надеюсь.
Я решаю протереть пыль. Ради этого иду в санузел — маленькую комнатку по соседству с моей, которая совместила в себе и ванную, и туалет. Закрыв за собой дверь в нее, я остаюсь один на один со стенами. Тут окон нет — только светлая плитка стен, белая раковина по правую руку, глубокая белая ванна с синей шторкой с дельфинчиками прямо передо мной и белый же туалет с освежителями, в рядок стоящими на бачке. Особо я здесь не задерживаюсь, хотя и хочу. Я залезаю в шкафчик под раковиной, вытаскиваю оттуда старую желтую тряпку, смачиваю ее водой и выхожу обратно в коридор. И прямиком в свою комнату.
В общем, по дому я совершаю своеобразный обход. Ничто не остается не протертым. Я даже в комнату Лорела заглянул. Протер весь на удивление чистый рабочий стол, разобрав крупные стопки бумаг и залез во все его полочки, с некоторым разочарованием растолкав лежащие там запасные канцелярские принадлежности (ручки, карандаши, ластики, точилки, даже акварельные краски и кисточки нашлись), мелкие украшения (кулон-кошка на медной цепочке, наборы пуговиц и парочку колец), голубую запертую шкатулку, исписанные его неаккуратным кривоватым подчерком листы бумаги и черные закрытые коробочки со всякой мелочью; протер белый подоконник со стоящими на нем керамическими горшками с живенькими декабристами и фиалками, деревянной небольшой кошечкой со смешной мордашкой и фигуркой кошки манеки-неко, работающей от солнечных батареек и машущей мне своей золотой лапкой; смахнул пыль с крышки и экрана старенького нетбука; вытер пыль с изголовья аккуратно заправленной черной кровати, переставив стоящие там пустые пластмассовые вазы в цветочных узорах и светлую фоторамку с фотографией заката в ней; убрался по краям полок книжного шкафчика, зависнув за изучением цветастых корешков и решившись позже выпросить у Лорела почитать «Террор» Симмонса и «Книжного вора» Зусака; влез в платяной шкаф, пройдясь по полкам рядом с основной секцией, переворошив скупые запасы разноцветных свитеров, джемперов, брюк и галстуков; не обошел стороной тумбочку у кровати, на которой находились электронные часы, пустой стеклянный стакан и полупустая пачка неизвестных мне таблеток. Словом, не забыл ничего. Пыли оказалось, как назло, немного. Лорел, видно, не так давно убрался, облегчив мне задачу.
