Закутала мальчишку в принесенные женщинами пеленки, думая, что сейчас травница отнесет ребенка домой, а я умоюсь и еще попью чайку. Но все вышло наоборот.
Глава 3
Чистые деревянные ступени вели к невысокому белому домику, обсаженному вишнями. За плетнем квохтали куры. В невидимом за кустами сарае хрюкали и визжали поросята. Хозяйство было небольшим и справным.
Дверь украшал сплетенный из травы венок, украшенный синей лентой. Травница шепотом объяснила мне значение этого украшения:
– Венок – недавнее пополнение в семье. Синяя лента – ребенок мужского пола, подкова – старший сын, наследник. Веточка чабреца должна принести крепость телу, полынь и пижма – отогнать болезнь, завядшие вишневые ветки подарить сладость и красоту.
Мы подошли к домику. Я несла, бережно прижимая к себе сопящего младенца, знахарка – крепкую ореховую палку. Рядом неторопливо вышагивал Вран. Собачка-звонок выкатилась нам под ноги, тявкнула и убралась назад в конуру. Черный пес даже не повернул головы, осанистый он какой! Мне захотелось погладить черную шерсть, да руки заняты.
Вытирая руки передником, из сеней выглянула старшая женщина. Испуганно уставилась на сдвинувшую брови травницу.
– Милаву позови, – решительно произнесла знахарка. – Пусть дите примет и покормит, а сама сюда иди, старая перечница.
Через минуту на крыльцо выскочила простоволосая молодка в розовом платье, схватила младенца и унесла в дом. Женщина постарше осталась на крыльце, поджимая губы и поглядывая вокруг – нет ли нежелательных зрителей.
– Я тебе говорила, Катрана, чтобы ты девку не гоняла в поле?! Сказала, что малому мамка нужна? Зови сюда сына! – стала вычитывать сухопарую бабу моя наставница.
На окрик на крылечко выбрался здоровенный светловолосый вихрастый парень в синей куртке и широких штанах. Травница, легко, как перышко, подняла тяжелый батог и принялась охаживать его по спине и плечам, приговаривая:
– Не гоняй жену в поле, береги жену и дите!
Потом, подустав, медленно опустила палку и все так же строго сказала:
– Неделю будешь баню топить! Жену и малого в баню водить! Мазь я оставлю – растирать обоих! И чтобы в дом носил в тулупе!
Свекровушка каменным столбом молча стояла на крыльце, будто происходящее к ней не имело никакого отношения.
– А тебе, Катрана, за то, что чуть дитя не сгубила – триста раз в храме Светлых богов поклон положить! – Звонким, неожиданно молодым голосом приказала лекарка.
Катрана чуть поморщилась. Думала, наверно: ну, потратит вечерок, зато сын из воли не вырвался!
– А перед каждым поклоном, – Руима чуть прищурилась, – пол в храме помыть!
Старуха взвыла!
А травница чуть повернулась ко мне:
– Пошли, Рита, дальше сами разберутся.
Пока я таращила глаза, силясь понять, что сейчас было, травница начала объяснять усталым голосом:
– Милава – сирота, а Крас у Катраны единый сын. Он ее взял за пригожесть, а свекровь за смиренность. Вот и гоняет молодуху в поле, едва родила, а дите коровьим молоком кормит. По лени холодного нальет, еще и водой развести забудет – а младенцу это не еда, а отрава! Вот у ребенка понос, рвота – глядишь, с голоду ребенок уже и еле дышит. А Крас мать во всем слушает, жену не бережет. Ну да, будем надеяться, ему моя наука впрок пойдет.
С тем же вздохом лекарка взошла на крыльцо своей избы.
– Эх, сколько детей глупые бабы губят! Все из-за ревности своей. – говорила она себе под нос.
Потом подала мне из сеней пару легких берестяных ведерок и коромысло:
– Ступай, воды в баню натаскай. Колодец рядом с грядами. Пообедаем – и помыться надо будет.
Шевелиться не хотелось совсем, но солнце уже клонилось к закату. Платье, одетое утром, уже не блистало чистотой…
Да и все равно, обед еще не готов.
Уговаривая так саму себя, я поплелась искать колодец. Едва сойдя с крылечка, зацепилась длинным подолом за брошенную кем-то палку и свалилась, пребольно ударив большой палец ноги.
Резкая боль словно отворила плотину – захотелось домой, прижаться щекой к маминому боку, вдохнуть крепкий запах табака и железа от отца. Слезы хлынули по щекам, а из горла вместо тихих всхлипов прорвался тоскливый вой.
Села, где упала, прямо на обрезок доски, о который вытирали ноги. И выла, выла, до сухости в горле и истерического икания. Наверное, выплакала все, что накопилось за прошедшие сутки. И только немного успокоившись и утерев нос и соленые дорожки на щеках, поняла: все это время крепко держала за шею ту самую собачищу, что лежала равнодушно у крыльца. Цепь лежала рядом. Похоже, пес вывернулся из ошейника и попал ко мне в утешители.
Обессилено вздохнув, я разжала сведенные в истерике руки. Изумленно полюбовалась высунутым собачьим языком – прижала, похоже, псинку сильно! Удивительно, и как собак стерпел! И даже не попытался меня укусить!
Решительно высморкалась в тот же завалявшийся в кармане платок. Всхлипнула последний раз и пошла таскать воду, погладив Врана напоследок по лобастой башке.
Кажется, я уже не боюсь собак. Или только одну большую черную собаку?…
Высокий сруб прикрывала простая деревянная крышка, разбухшая от весенних дождей. Толстая веревка, намотанная на жердь, тянулась в глубину, несколько камней в рваной рыбацкой сетке служили противовесом.
Большущей деревянной бадьи как раз хватило наполнить мои ведерки. Только как их надеть на коромысло?
Сложный вопрос. Покрутив его и так, и так, вспомнила образцы народной росписи и попыталась этак небрежно взгромоздить коромысло на одно плечо.
Замечательно. А как ведра цеплять? На корточки садиться?! Присела, зацепила одно ведро – а второе как, оно ж за спиной? В общем, крутилась и так, и эдак, пока не разлила одно ведерко. Да прямо в новые поршни!
Вода ледяная. Шерсть не мокнет, но сбилась комком. Ноги скользят…
В общем, сходив пару раз туда-сюда с ведерками без коромысла, скинула эти кожаные лапотки и повесила на тычки для каких-то овощей просушить. Вран трусил за мной, как привязанный. Тыкался холодным носом в босые ноги, цеплял ушами подол. Заглядывал в глаза – точь-в точь дрессированная немецкая овчарка: все понимает, но не говорит.
Останавливаясь передохнуть, я охотно гладила лобастую черную голову, вынимала из шерсти репьи и любовалась псом: глубокая грудь, горделивая голова, осанка! Красавец!
Ходить по холодноватой земле босиком оказалось приятно. Я быстро наполнила кадушки на печи и уже подбиралась к бадье для стирки, когда от дома послышались шаги. На тропинку вышел рыжеволосый конопатый парнишка лет тринадцати. Увидев меня, он слегка поклонился и пробормотал:
– Госпожа Рита, госпожа Руима велела мне затопить баню.
«Госпожа»?.. Ну, травницу, понятное дело, так называют из великого почтения к ее искусству. А меня-то за что так поименовали?
Пожав плечами, потащила очередную пару ведер с водой к баньке. Парнишка встретил в дверях, почтительно перехватил ведра и сказал, что госпожа Руима ждет меня в доме.
Вот и хорошо, а то тонкие деревянные ручки уже натерли мозоли на пальцах и ладонях!
Прихватив по дороге свои поршни, отряхнула платье, ополоснула руки и лицо в бочке с дождевой водой и вошла в дом, провожаемая тоскливым собачьим взглядом. Ничего себе пенки! Можно подумать, я у него из каши мясо своровала!
* * *
В доме Руима сунула мне в руки корзину с зельями и узел с бельем. Потом пошли в баню и долго мылись. Травница, обмазав меня всю каким-то сладко пахнущим киселем, велела завернуться в покрывало и идти в дом, не пачкая одежду.
На столе чинно стоял странный самовар, на его маковке пыхтел медный чайничек с травяным чаем. В мисках с бульоном плавали маленькие кусочки белого мяса и зелень, вместо хлеба были сухари.
Бульон полагалось просто выпить, а мясо и зелень выловить сухариком или грубоватой деревянной ложкой.
Потом долго и неспешно пили чай с той же сладкой хрустящей травкой, что и утром. Травница с удовольствием, прикрывая глаза грызла медовый пряник, вручив мне сушку:
