Так кто же это был: настоящий Гиммлер? Двойник? Или просто очень похожий на него человек? В голове стоял сумбур. И все же мы задавали эти вопросы и себе, и друг другу. Почему же мы не пытались остановить его или даже задержать? Но ответов не находили. Ясно было лишь одно, что мы могли попасть в самые непредвиденные ситуации. Наши имена могли войти в официальную летопись войны или же нас просто потихоньку пристукнули бы как свидетелей в большой политике. Все могло быть, так как война еще не кончилась, да и мы находились не в своих войсках, а в нескольких сотнях километров от них — в передовых частях наступающей американской армии. Как бы то ни было, раздумья на эту тему иногда бывают и сейчас.

Вскоре наше внимание привлек сильный рев танковых моторов и грохот гусениц на брусчатке предместья города Ашафенбург. Мы поспешили навстречу танковой колонне американской армии.

Когда мы спускались с горы, нашему взору открылось великолепное зрелище. Это могут понять только те, кто успел хорошо повоевать. По дороге двигалась мощная армия, оснащенная могучей техникой, в таком количестве и разнообразии, с которым мы еще не встречались. Пехоты как таковой в нашем обычном понимании не было. Солдаты и офицеры ехали на специальных машинах в строгом порядке, соблюдая дистанцию.

Когда мы вышли на улицу, по которой шло движение американских войск, нас охватило чувство восторга, примерно такое же, как в начале 60-х, когда услышали о полете Юрия Гагарина в космос. Мы впервые за последние годы почувствовали себя свободными и счастливыми. Нас охватила радость, и появилось горячее желание повоевать вместе с американцами. Мы пытались предложить им свои услуги, но на нас никто не обращал внимания.

Впоследствии, когда мы проходили «фильтрацию», то никогда не рассказывали следователям ни о встрече с немцем, очень похожим на Гиммлера, ни о том чувстве восторга, которое охватило нас при встрече с солдатами и офицерами американской армии. «Преклонение перед иностранщиной» могло иметь для нас непредсказуемые последствия.

Продвигаясь по улице навстречу нескончаемому потоку американских войск, мы повстречались с лейтенантом военной полиции.

— Кто вы? — спросил он.

Кратко пояснив ему свое «происхождение», поинтересовались, где бы можно было слегка перекусить. Он улыбнулся и сказал:

— О чем вы говорите? Вы же победители-завоеватели. Видите напротив вывеску?

— Да.

— Что на ней написано?

— Ресторан.

— Вот и топайте туда и прикажите хозяину принять вас на самом высоком уровне. Запомните, просить не надо, а нужно требовать. Вы — завоеватели, теперь это все ваше!

Потом засмеялся и пошел дальше.

Мы переглянулись. То, что мы — победители, у нас уже сомнения не вызывало, а вот завоеватели — это как-то не укладывалось в голове.

Перейдя через улицу, попытались проникнуть в ресторан, но там все входы-выходы были перекрыты. Настроение у нас было решительное. На нас уставились неприветливые злые глаза.

— Что вам угодно? Ресторан закрыт.

Не обращая ни на кого внимания, мы вошли в зал. Хозяин понял, что с нами нужно вести себя поделикатней, иначе могут быть неприятности.

Увидев, как все женщины, находившиеся здесь, тут же сбежали, мы поняли, что нас приняли, скорее всего, за грабителей или насильников. В зале остался один хозяин. Пригласили его сесть с нами за столик, объяснили, что никакого погрома не будет, обижать никого мы не собираемся, насиловать тоже. Но уж если кто-то из немочек очень пожелает… тогда другой разговор. Хозяин повеселел и спросил:

— Так что бы вы хотели?

— Вначале нам нужна ванна, на нас много грязи, давно не мылись, а потом хороший обед с «приложением».

Привели себя в порядок, хорошо закусили и, поблагодарив хозяина, собрались покинуть заведение, как вдруг заметили в углу большой концертный рояль. Среди нас был хороший пианист. Он подошел к роялю, открыл крышку и долго, молча, смотрел внутрь, а потом подозвал нас. На внутренней стороне крышки мы увидели инвентарный номер и надпись, из которой следовало, что этот инструмент принадлежал смоленскому Дому культуры. Внизу была добавлена строчка на немецком языке: «Подарок дорогим родителям от любящего их сына из Смоленска». Еще ниже: «Гауптман СС, январь 1942 г.» и роспись.

Закурив, долго молчали, потом гладили рояль, как что-то свое, родное и очень дорогое нашему сердцу.

Хозяин все понял и не знал, как вести себя дальше.

— Подойдите к нам и посмотрите, что тут написано, — сказали ему. Он тупо смотрел на инвентарный знак и подпись, а глаза его сверкали от гнева и ненависти к нам.

— Где же сейчас ваш сын?

— На фронте.

— Сколько еще награбленных вещей прислал вам сын из России?

Хозяин молчал.

— За грабеж вашим сыном России мы накладываем на вас контрибуцию. Из вашего погреба возьмем столько продуктов, сколько сможем унести. А за инструментом приедем после окончания войны.

Впоследствии мне приходилось встречать в Западной Германии много ценных вещей, награбленных в России.

Из ресторана мы направились к центру города. На всех домах висели белые флаги — так немцы встречали победителей. На улицах гражданского населения было не видно, жители наблюдали за происходящим из-за штор и занавесок на окнах. Вездесущие ребятишки быстро освоились с обстановкой в городе и смело приставали к американцам, выпрашивая жевательную резинку и сигареты.

Вскоре нам повстречались собратья, теперь уже бывшие военнопленные, освобожденные передовыми частями американской армии. От них мы узнали, что сборный пункт для бывших советских военнопленных и насильственно угнанных в Германию, в рабство, гражданских лиц находится в центре города в здании бывшего офицерского училища.

Народу в здании было еще немного и нам удалось занять отдельную небольшую комнату, по всей вероятности, одну из классных комнат на втором этаже.

Здание было большое и красивое, построенное в готическом стиле. В актовом зале на стенах висели портреты немецких полководцев и вождей третьего рейха. Перед сценой стояла массивная трибуна с большой фашистской свастикой и над ней еще висел огромный портрет когда-то горячо любимого немцами Адольфа Гитлера.

Глядя на портрет, невольно вспоминалось высказывание И. Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается…»

На другой день портрет фюрера сбросили и вместе с трибуной вытащили на проезжую часть улицы. С проходящих американских машин по портрету раздавались автоматные очереди и пистолетные выстрелы, а позднее проходящий танк раздавил портрет вместе с трибуной.

Внизу здания размещались спальные комнаты и столовая. Но все постели были уже заняты и нам ничего не оставалось, как самим искать спальные принадлежности. Спустились в подвальное помещение, взломали дверь, обнаружили каптерку с набором всякого добра.

Хорошенько обустроившись, мы начали осваивать город, а он был весь в руинах. Англо-американская авиация особенно хорошо обработала центр города и северо-восточную окраину, где размещались заводы и сортировочная станция. Под обломками рухнувших зданий, видимо, находилось много трупов, так как завалы не были разобраны, и от них шел неприятный трупный запах. В самом центре находились полицай-президиум и гестапо. В большое здание полицейского управления во время последнего налета американской авиации почти в самую середину попала «пятисотка» и несколько бомб меньшего калибра. Здание чем-то напоминало Пентагон и занимало по площади большой квартал, прикрытый ажурной стеклянной крышей. Все было разрушено, по периметру торчали полуразвалившиеся стены. Напротив этого комплекса стояло внешне привлекательное здание гестапо, в которое не попала ни одна бомба, и даже стальные осколки и битые кирпичи не портили его внешнего вида. На фоне окружающих развалин этот дом вселял какой-то ужас, как бы утверждая, что карательная система третьего рейха будет жить вечно на костях и крови идейных противников.

Дом размещался на краю высокого холма. Одна сторона обрыва круто уходила вниз к реке Майн. Здание со стороны реки чем-то напоминало наше «Ласточкино гнездо» на берегу Черного моря в городе Алуште: оно также «прилепилось» к обрывистой стороне холма.