Оставим в стороне большую политику. Самое время говорить о любви.

Наша история началась с того, что однажды к Шеллиной маме якобы за постным маслом зашла живущая на втором этаже мадам Симэс.

Почему её называли мадам Симэс – никто не знает. Ей больше подходило бы обращение «леди». Но так с довоенных лет во дворе принято обращаться к женщинам: мадам Полторак, мадам Симэс, мадам Кац…

Походив вокруг да около, мадам Симэс вспомнила, зачем она на самом деле зашла:

– Славочка, у меня к тебе есть дело. У моего Миши есть для Шеллы чудесный парень, скромный, воспитанный…

– Шелла и так не обделена вниманием, – навострив уши, отвечает Слава Львовна. – А кто его родители?

Дальше выяснилось, что его зовут Изя и в свои двадцать три года он отличился при подавлении фашистского путча в Венгрии, во время которого ему камнем разбили голову. Сам Янош Кадар, когда Изя лежал в госпитале, пожал ему руку. Быть может, ему даже дадут или уже дали медаль «За взятие Будапешта».

– Но это же медаль за войну, – удивилась Слава Львовна.

– Какое это имеет значение? Там Будапешт – тут Будапешт. Если надо дать медаль и другой нету – дадут ту, что есть.

Дети познакомились романтично и как бы случайно. Изя пришёл к Мише смотреть на пролетающий над Одессой спутник, а Шелла к этому часу тоже вышла на улицу. И хотя время пролёта спутника сообщалось в газетах заранее, народ на всякий случай выходил на улицу загодя – мало ли когда ему вздумается пролететь.

Дальше всё было как в кино. Выберите любое, какое вам нравится, и смотрите – это про наших детей.

И в завершение «случайной» уличной встречи второго мая в шикарной двадцатиметровой комнате (три восемьдесят потолок, лепка, паркет) была отгрохана та-а-кая свадьба, какой двор не видывал уже сто лет.

Но до того Слава Львовна проделала поистине ювелирную работу. Укоротив на полметра туалет и кухню, она из крошечного коридора вылепила для новобрачных четырёхметровую дюймовочку, в которой разместились диван с тумбочкой и заветная для каждого смертного дверь. И хотя родителям Шеллы, для того чтобы ночью попасть в туалет, предстояло на цыпочках прокрадываться через спальню детей, подобные неудобства не преградили дорогу семейному счастью: не все молодожёны могут похвастаться диваном в изолированной комнате и возможностью обсудить без свидетелей мировые проблемы. В том числе интимные. С глазу на глаз.

Какие только чудеса не происходят на свадьбах! Изина мама оказалась – кем вы думаете? Нет, вы никогда не догадаетесь – родной сестрой Эни Тенинбаум. И Ося, естественно, двоюродным братом Изи. Такое происходит только в кино, но в жизни… Уехать из Ташкента в сорок пятом, четырнадцать лет не видеться и встретиться на Маразлиевской! В такой день!

– Я не знаю, за что мы пьём?! Где брачное свидетельство?! Нас дурят! – куражился Ося, взяв на себя роль тамады.

– Вот оно! Вот! – Слава Львовна вынула из своей сумочки свидетельство, как кадилом, помахала над столом и протянула гостям. – Любуйтесь.

– Дайте сюда! Я им не верю! – вопил Ося, ожидая долго передаваемый документ. – Так, так, всё хорошо… Фамилия невесты после свадьбы…

Он впился в брачное свидетельство и прочёл по слогам: «Вайн-хер».

– Что такое?! – Ося выпучил изумлённо глаза и завизжал: «Братцы, нас облапошили!»

– Ты плохо читаешь, – перебил его Миша, вырывая свидетельство о браке, – Париквайн.

– Верните деньги! – вошёл в раж Ося. – Шулера! Брачные аферисты!

– Что вы мне голову морочите! Дайте сюда, – разгорячился Абрам Семёнович, надевая очки и беря в руки брачное свидетельство. – Так… больше им не наливайте! Фамилия после свадьбы: «Шелла Парикмахер».

Стол грохнул от хохота, и с лёгкой руки Абрама Семёновича друзья ещё долго величали Шеллу не иначе как Шеллапарикмахер.

– Славочка, ты прекрасно выглядишь. А Шелла – просто куколка, – подсела Эня к молодой тёще. – Я её не узнаю, как она выросла. Послушай, – объявила она громко от избытка нахлынувших на неё чувств, – у нас на одиннадцатой станции шикарная дача. Я была бы не против, чтобы дети пожили у нас летом пару недель… Так и скажи Шелле: «Эня ждёт тебя летом на даче».

Дачный сезон в Одессе – сезон закруток.

Центр города смещается за Пироговскую. Консервный и сельскохозяйственный институты, зелентрест, а затем дачи, дачи, дачи, нескончаемые дачи по обе стороны петляющей над морем большефонтанской дороги, по которой короткими перебежками продвигается от станции к станции восемнадцатый трамвай.

Для любителей морских ванн, конечно, есть «Ланжерон» – чуть ли не единственный в сердце города пляж, но, чтобы занять место на песке, надо появиться в восемь, ну, не позже полдевятого, и затем, как в Мавзолее, – очередь, чтобы войти в воду, постояли несколько памятных минут – и очередь, чтобы выйти.

«Ланжерон» для «бедных». Настоящие пляжи (для избранных), если стоять лицом к Турции, правее… Заводские водные станции, любительские причалы, закрытые пляжи санаториев и домов отдыха, труднодоступный монастырский пляж, где, говорят, загорают обнажённые (есть счастливые очевидцы!) юные монашки…

О, монашки…

– Рафаил Абрамович, не увлекайтесь.

– Кто это?

– Отец твоего отца.

– Всё, всё, понял… Никаких монашек.

– Прекрати фамильярничать.

– Но нас же никто не слышит.

– Именно поэтому я с тобой разговариваю. Ты, конечно, не Моисей, и я не могу тебе доверить вывод евреев из России, но я должен предупредить: Тенинбауму не место в твоём рассказе.

– Но почему?

– С Иосифом Баумовым я разберусь сам.

– Ты и это знаешь?

– Иначе я не был бы тем, кто есть. Я не желаю слышать больше его имя.

– Но позволь мне хотя бы вывезти Шеллу на дачу, а потом вернуть её на Маразлиевскую.

– Только не увлекайся – тебя заносит не туда, куда надо.

– Слушаюсь, Царь мой…

Итак, вернёмся к нашим баранам. В сложившейся ситуации я постараюсь быть краток. Насколько позволит живущий своей жизнью язык.

После нескольких настойчивых приглашений молодожёны выехали в начале августа на Тенинбаумовскую дачу.

К этому времени под воздействием ультрафиолетовых лучей у Шеллы преждевременно начал набухать живот, и по совету мамы – «Нажимай на свежую фрукту: в ней есть кальций» – Шелла, к радости обеих заинтересованных сторон, «сидела» на персиках, абрикосах и чёрной смородине.

Что бы ни говорили, а Ося ей нравился. Её веселили его многочисленные анекдоты, розыгрыши и шутки, а историю об уценённых яйцах она слышала многократно, всякий раз выдавливая сквозь смех: «И он поверил?»

– Ну да, я ему говорю, яйца потому и дешёвые, что они уценённые – без желтка. Быстро пойди и обменяй.

– И он начал их бить? – хохотала она, представляя себе наивного покупателя, который, дабы удостовериться в правдивости Осиных слов, поочерёдно принялся разбивать одно яйцо за другим.

Привыкнув к Осиным шуткам, Шелла не обиделась на неуместно прозвучавшее предложение нового родственника: «Может, трахнемся?» – ответила игриво, как и подобает свободной от комплексов женщине.

– Только с позволения Парикмахера.

Душой и телом она была предана мужу, но ей, как и всякой женщине, нравился лёгкий флирт, и как ни в чём не бывало она раззадоривала братьев, заставляя одного ревновать, другого – надеяться. Изя сердился, и Шелла его успокаивала: «Ты ничего не понимаешь в жизни. Настоящая женщина должна нравиться мужчинам!»

– Ты хоть думаешь, о чём говоришь? Замужняя женщина должна вызывать чувство, после которого у нормального мужика стоит хвост трубой?

– А что в этом дурного? А же тебе не изменяю?! Это всего лишь игра. И-г-р-а, – для убедительности по буквам повторила она коварное слово и, подразнивая его, кокетливо высунула кончик языка.

Изя смирился: Шелла в том положении, что её нельзя волновать. К тому же, – уговаривал он себя, оправдывая поражение в словесной дуэли, – все женщины одинаковы и любят покрасоваться. Флирт с родственником на его глазах безопасен.