Бен повернул массивную ручку железной двери, глянул в кромешную темноту, сделал шаг вперед и тут же провалился в бездонную дыру.

Во время падения он заснул. На самом деле – вырубился от ужаса. Пока летел, он кричал и звал Терезу и детей, а потом отключился. Без всяких снов.

Когда Бен проснулся, он лежал на берегу. Одна щека прижималась к прохладному песку, и крохотные песчинки забились в уголок рта. Оттуда вытекло немного слюны, которая на песке казалась крохотной медузой. Метрах в двадцати от него о берег бились волны, а небо было покрыто тоненьким маревом слоистых облаков – вроде тех, что раздражают, когда хочется целый день позагорать под палящим солнцем. За спиной у Бена тусклое солнце светило сквозь сплошную завесу туч. Несколько пологих, поросших травой дюн служили прикрытием стоявшим в ряд домам.

Дома.

Он поднялся и оглядел их. Прямо перед ним параллельно берегу шли две длинные линии, которые, насколько хватало глаз, простирались прямо и к домам не сворачивали. Тропа? Тропа. Да ну ее, эту тропу. Там же настоящие дома.

Жесткая, острая трава стегала его по лодыжкам, когда он несся к ближайшему от места своего падения дому. Тот был с синими стенами и белами ставнями и стоял на сваях, защищавших его от приливных волн. Бен замахал руками и принялся заглядывать в окна.

– Эй! Эй! Поможет кто-нибудь?

Подбежав поближе к дому, он увидел за ним разбитую грунтовую дорогу, шедшую вдоль ряда соседних строений. По ту сторону дороги плескалось море. Никакой земли дальше не просматривалось. Он оказался на широкой песчаной отмели. Рядом с домами не было столбов с проводами. Ни с телефонными, ни с электрическими. Ни машин. Ни велосипедов. Ни фургонов. Вообще никакого транспорта. И никаких людей. Он уже начал привыкать к разочарованиям. По расшатанным дощатым ступенькам он поднялся к входной двери синего дома (выходившего окнами на другую сторону от первой линии океана, попавшейся ему) и принялся яростно колотить в дверь.

Никто не отозвался. Он осторожно повернул ручку, и дверь легко открылась. Это был летний домик со спартанской обстановкой, предназначенный для жилья месяца два с половиной в году. Здесь имелась небольшая кухня с древними приспособлениями, но без какой-либо посуды или утвари. Из кухни открывался вход в гостиную с симпатичными старомодными шезлонгами и диваном, обтянутым потрескавшейся искусственной кожей. Бен осмотрел стены в поисках электрических и телефонных розеток, но ничего не увидел. Наверху он обнаружил три спальни с пустыми ящиками в шкафах и голыми матрасами. Он забежал в ванную, открыл кран, но ни капли не вытекло.

– Эй?

Шкафчики оказались пусты. Переходя от окна к окну, он заметил, что соседние дома тоже не подают признаков жизни. Он включил телефон в надежде, что тот хоть ненадолго оживет и поймает сигнал. Если какое-то время подержать телефон выключенным, иногда аккумулятор чуть восстанавливался, чтобы ты как раз успел снова вызвериться на аппарат. Но на этот раз он даже не продвинулся дальше заставки с приветствием. Бен снова спрятал его в карман. Теперь вся его жизнь сводилась к доставанию и убиранию телефона.

Пройдя по отмели, он встретил во всех домах одно и то же запустение: ни людей, ни средств связи, ни еды в холодильниках, ни воды. Какой-то курорт-призрак. Ловушка вроде желтого света в лесу. Все признаки жизни представляли собой приманки, чтобы увести его в сторону от тропы.

И тут море начало волноваться. Запенились взбитые ветром белые барашки, и с крыльца красного трехэтажного псевдовикторианского дома он увидел, как на горизонте поднимается огромная волна – выше любого здания, куда ему доводилось заходить. Чайки в панике разлетались прочь с ее гребня, но вода захватывала птиц, подкатывая все ближе к берегу, заглушая их крики ревом надвигающегося бедствия.

Он ринулся вниз с крыльца сквозь кусачую траву на гребне дюны, пока не добежал до параллельных линий на песке, очевидно, начертанных для него неким жестоким божеством. Надвигалось цунами, готовое поглотить отмель. Бен залез рукой в мешочек и достал оттуда последнее семечко. Он швырнул его на мокрый песок как раз в тот момент, когда волна накатывалась на берег, собираясь обрушиться на него.

Огонь мгновенно объял весь берег, вздымаясь за слой облаков в стратосферу: стена пламени, бесконечная в ширину и в высоту. Бен рухнул на землю – горячий песок жег его, словно запекая двустворчатого моллюска. Он слышал, как огонь встал на пути волны, с громким шипением окутав все у него над головой клубами пара.

Вскоре стена пламени схлынула, и океан вновь обрел прежнее спокойствие, нежно лаская волнами берег. Клубы пара поднялись вверх и растаяли в воздухе, словно призрак цунами, – такие же зыбкие и полупрозрачные, как облачка у него над головой. Это последнее ему предупреждение. Спасительных семечек не осталось. Больше с тропы сходить нельзя. Он сел на песок, обхватил колени руками и опять начал плакать. Истерика накатывала, отступала и сейчас вновь поглотила его. Бен принялся негромким и хриплым голосом без устали повторять: «Я скучаю», – надеясь, что эти два слова, как сигнал, пронесутся сквозь атмосферу и долетят до его дома.

– Мне плохо, мне плохо без вас. Кто-нибудь… пожалуйста, кто-нибудь, помогите.

Но никто не отзывался. Тогда Бен вскочил на ноги и крикнул в небо:

– ЧТО ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НУЖНО?! КАКОГО ЧЕРТА?

Сил у него хватило только на это. Все свелось к вопросительным возгласам и обычной ругани. Не было ничего на этом берегу, не было никого в домах, не с кем было поговорить. Царившие вокруг неподвижность и безмолвие делали это совершенно очевидным.

Впереди он заметил небольшой изгиб параллельных линий, так что направился туда. И снова все казалось гораздо ближе, чем на самом деле. От всей этой великолепной видимости у него разболелись ноги. Прослойка между кожей и костями стерлась напрочь. Он походил на подушку, которую разорвали, а потом вытрясли из нее все перья.

Подойдя почти вплотную к извиву тропы, он заметил рядом с одним из домов-призраков выцветший рекламный щит:

Это и есть Кортшир. Нет ничего в этом Кортшире.

Вот дура старая.

Кроссовки мешали невыносимо: промокшие, пропотевшие, провонявшие от всей этой беготни, погонь и бросаний волшебных семечек. Они вовсе не предназначались для такой бурной физической активности и расползались, как выброшенная со стоянки подержанных автомобилей старая покрышка. Он скинул их и стянул носки, задубевшие и побуревшие (как могло столько грязи собраться на их нижней поверхности внутри кроссовок?). Потом зарылся ногами в песок и поерзал ими. Высохшая травинка уколола ступню, как иглой. Чертова трава. Чертова тропа. Чертово все на свете.

Километра через полтора тропа наконец вильнула чуть влево, ведя еще к одному летнему дому-призраку, на этот раз выше остальных. Может, там найдется новая обувка. Бен бросил кроссовки и носки на песок, затем свернул и босиком взбежал по присыпанным песком ступенькам крыльца. Шедшие по берегу параллельные линии расходились, словно открытый рот, давая-таки ему разрешение спокойно обследовать владение. Дом оказался незапертым. Бежавшие из Кортшира люди – если люди вообще здесь когда-то жили, – наверное, очень торопились.

И снова пустые гостиная и кухня. Краны – мертвые. Ящики – пустые. Он обыскал дом в надежде найти хоть какие-то припасы, чистые носки или обувь, но без толку. Рядом с панорамным окном во всю стену, выходившим на море, стоял небольшой приставной столик с большой вазой. Ваза была пуста. Бен схватил ее и швырнул в окно. Если он не может ни с кем поговорить, то найдет другой, более мощный способ самовыражения. Он срывал со шкафов дверцы и бросал их на пол. Из туалетного бачка в ванной отходили трубы, и он вырвал их из стены. Он разбил все, что можно было разбить. Кто это увидит? Кому какое дело? Потом Бен поднялся наверх и вырвал все столбики кроватей из каркасов, успокаивая объятую ужасом душу хрустом и треском ломаемого дерева. Когда все кончилось и разбивать было нечего, он сел, пожевал немного хлеба из рюкзака и отключился, лежа на бревенчатом полу.