Юа, который все порывался раскрыть бойкий петушиный рот, хоть и понятия не имел, что хотел и что должен был на все это сказать, вдруг заметил в дверном проеме показавшуюся светловолосую макушку здоровенного Одинового сына — явившийся на тревожный звук, тот оглядел залу, покосился в сторону Рейнхарта, прислушался к невозмутимой и размеренной речи, погрузился в несколько напевчатых строчек, брошенных на то, чтобы умаслить и угомонить нахохлившегося мальчишку напротив, и, тонко уловив верный смысл происходящего, спокойно удалился обратно, прикидывая, когда пылкие своеобразные клиенты будут готовы сделать заказ, если один из них от этого заказа всячески, к сожалению заведения, отверчивался.
— Так что, быть может, если я достаточно ясно выразился и все для тебя прояснил, ты окажешься так добр открыть свое меню и выбрать что-нибудь, чтобы этого не пришлось за тебя делать мне? Не подумай, будто мне сложно, милый мальчик, но хотелось бы, чтобы ты поужинал тем, что самому тебе наверняка придется по вкусу… А кормят здесь, как я уже говорил, весьма и весьма хорошо.
Юа открыл и закрыл рот снова, поелозил на беспокойной пятой точке, покосился на окруженный невидимыми официантами выход и за накрепко замурованное рамами окно…
И, конечно же, просто-напросто повторно отвернулся, продолжая стискивать якорем на груди побелевшие тощие руки.
— Нет, стало быть? — устало выдохнул Рейнхарт. — Хорошо, да будет так. В таком случае есть тебе, дорогой мой, придется то, что выберу я сам, и прошу не жаловаться потом на мой вкус, — с этими словами он потянулся к обитому кожей буклету, раскрыл тот и, внимательно перелистывая страницы, вновь заговорил, лучше лучшего ощущая, как забитый насупленный взгляд соскользнул с оконного стекла на его голову, плечи, руки, пользуясь секундами, в которые никто в его сторону не смотрел, чтобы что-то там для себя интересное разглядеть: — Полагаю, на разминку, пока дожидаемся основного блюда, можно взять тарелку маринованных мидий, имбирный лимонад и, скажем, кружку апельсинового эля. А вот что касается основных блюд… морские гребешки, семга, треска, палтус, креветки, мясо акулы — думаю, все это слишком скучно и нисколько не подходит для ореола первого незабвенного свидания, верно?
На словах про некое немыслимое свидание, прежде почему-то не приходящее в голову, Уэльс резко дернулся, очнулся, распахнул почерневшие, что ночь за накрапывающим окном, глаза, от бессилия и внеочередного непонимания вонзаясь ногтями в оцарапанную уже кем-то до него — выбрал он, стало быть, очень и очень удачное место — столешницу…
Рейнхарт же, сволочь непробиваемая, воспользовавшись нарочито привлеченным и полностью подмятым вниманием, только лучезарно улыбнулся и, насмешливо подмигнув залившемуся гневливой краской мальчишке, промурлыкал:
— Думаю, гравлакс вполне подойдет. Не пугайся названия — это всего лишь маринованный лосось со щепоткой вяленого укропа. Для плотности возьмем хардфискур — этакие очаровательные миниатюрные жареные рыбенции, подающиеся в виде горячих бутербродов. Но, право, звучит не очень-то сытно и больше напоминает голодный паек молодой анорексичной барышни… Поэтому добавим-ка сверху традиционную исландскую похлебку и самый простой, но оттого не менее сытный бараний шашлык. Нет, мальчик мой, съедать это все в обязательном порядке вовсе не нужно, ежели тебя вдруг это смутит, но разнообразие ведь приятнее, так? К тому же, я надеюсь, что среди всего этого найдется хоть что-нибудь, что придется тебе по вкусу, потому как знать мне твоих привычек, к сожалению, пока никак не дано. Особенно с учетом, что ты настолько скуп во всем, что касается раскрытия интересующих меня секретов.
Юа ему, конечно же, не ответил…
Хотя, помолчав с немного, безнадежно похмурившись с самим собой и с концами приняв, что все равно ведь продолжает торчать тут и все это выслушивать, как бы там ни недовольствовал и ни рычал, обессиленно, но бессмысленно фыркнул и, отчасти с потрохами сдаваясь, с напускной пренебрежительностью пробормотал:
— Делай ты уже что хочешь, тупический лис. Я же сказал, что мне… наплевать. И где сидеть, и что есть… тоже. Нет у меня никаких привычек, поэтому и нечего там… гадать.
— Зачем? — тихо и хмуро спросил Юа, украдкой наблюдая, как смуглокожий мужчина, отпивая из большой пузатой кружки светлого эля с душком розмарина и крепких апельсиновых корочек, довольно утирает губы кончиком салфетки и тянется за следующей на очереди мидией, запахнутой в створки полуприкрытой янтарной раковины.
Миска была огромной, сверху изрядно посыпанной некоей морской, совершенно неизвестной Уэльсу травой, а пахла свежим лимоном и чуть-чуть — йодированным мускусом. Рядом пузырилась кружка с лимонадом — такая же большая и толстая, как и у Микеля, а в плетеной вазочке утрамбовались белые хрустящие хлебцы, дымящие ароматом свежей выпечки на сале и растопленном укропном меду.
Желудок Уэльса, со вчерашнего вечера не получавший никакой пищи — ел он редко и потому, что по обыкновению забывал да отмахивался, и потому, что и так едва-едва сводил концы с концами неудавшейся самостоятельной жизни, — голодно порыкивал, подпускал к горлу горьковатую знакомую слюну и едкий внутренний сок, и мальчишке стоило немалых усилий спокойно сидеть и так же спокойно смотреть, как Рейнхарт, чересчур понимающе щурящий глаза, в одиночку разделывался с этой вот так называемой закуской, пока основные блюда коптились на углях и обдувались семью ветрами впущенного через кухонное оконце исландского океана.
— Что, прости?
Микель ненадолго остановился, с некоторым удивлением вскинул на мальчишку желтые зверовые глаза, заставляя того — всклокоченного, что готовящийся к самоуничтожению несчастный вулкан — снова повторить пропитанные добивающим стыдом невыговариваемые слова:
— Зачем ты все это делаешь, я не понимаю? — искренне, но оттого не более задушевно или дружелюбно спросил он.
— Что — «это»?
— Да кончай ты уже придуриваться! Вот это вот… всё. Эти идиотские моллюски, этот недобитый бар, куда ты меня приволок, это всё… Прекращай разбрасываться в мою сторону своими деньгами — девать тебе, что ли, их больше некуда? Мне все равно ничего из этого не нужно. И я не понимаю, чего ты таким образом пытаешься добиться. Я же сказал уже, что никакая не баба, или ты совсем слепой, дурацкий Микки Маус? Тебе наглядно нужно доказать, что у меня сиськи не растут или что хер между ног болтается, или чего ты еще хочешь?
— Чего, ты спрашиваешь? Изволь, сейчас я тебе с радостью объясню, — вот и все, что сказал ему этот кучерявый придурок, остающийся сидеть с прежним абсолютно непробиваемым лицом. — Я прекрасно вижу, что ты, выражаясь твоим же экспрессивным язычком, никакая не «баба», малыш. И «сиськи» мне, знаешь ли, ни к чему: твой «хер» меня более чем устраивает, хоть и взглянуть на него я бы, чего греха таить, отнюдь не отказался. Возвращаясь же к разговору о все тех же некультурных бабах: поверь, окажись ты одной из них — не думаю, что моего пыла хватило бы надолго. Это очень прискорбно признавать, но, как говорится, против природы не попрешь… А природа эта у всех — надеюсь, хоть это ты, мальчик мой, понимаешь и не будешь играть со мной в непривлекательного ханжу — разная: только последний идиот станет уверять, будто это, мол, не так и все вокруг в обязательном порядке должны придерживаться заведенных истинных окрасов да пристрастий.
— Тогда…
— Тогда тебе просто следует замолчать и принять происходящее за данность, милый мой. Какие здесь могут быть проблемы, когда тебе даже не нужно ничего существенного делать? Чем ты забиваешь себе голову, право? Деньги — это всего лишь деньги. Жалкий бумажный мусор, если уж на то пошло, сам из себя не представляющий ни малейшей захваленной ценности. Какой с них прок, если их не тратить, ну скажи мне? Чтобы подтирать задницу? Или и вовсе просто так, на случай великого человеческого «если»? А если другое «если», от которого деньги никогда никого не спасут, случится гораздо раньше? Мне нет удовольствия от денег, если я не могу получить от них ничего чуть более существенного и приятного, чем скучную да зловонную бумажку в пальцах, мальчик. Поэтому давай-ка мы с тобой сойдемся на том, что я получаю удовольствие от того, что могу позволить себе безропотно ухаживать за тобой, а ты постараешься получить его от того, что кто-то может и жаждет, имей это в виду, исполнить любую твою прихоть. Разве плохо? Если договоримся, то хотя бы на этой почве прекратим трепать друг другу нервы и просто сможем наслаждаться подаренным самой судьбой приятным обществом. Чем тебе не добрая сказка? Слышал, как говорят? Если одна сказка утеряна — иди и ищи сказку другую. Я же свою — и вторую, и единственную, — мон амур, уже — вчерашним незыблемым вечером — отыскал.
