Покрутил ту в пальцах и, не придумав, куда засунуть еще, затушил о подошву собственного ботинка, после чего — очень аккуратно — завернул в валяющийся в кармане на всякий случай платок, не желая уподобляться какой-нибудь городской свинье и раскидывать отравленное дерьмо там, где дерьма этого отродясь не водилось.

Когда с сигаретой было покончено, а Юа убедился, что тупой лис сидит на жопе ровно и ничем своей жизни не угрожает, мальчишка снова обернулся в сторону возвышающихся на востоке холмов — те струились водопадной гармонью, китайскими палисадниками рисовых зонтичных тростников, — и, прищурившись да поискав взглядом неведомое ночное кошмарище — в темноте да глухоте зрение отчего-то заострялось, рассекая слои кристального воздуха прозрачным тесаком, — вдруг обнаружил, что то куда-то подевалось.

Конечно, если допустить, что оно и изначально ему пригрезилось, все было вполне тихо, мирно да логично…

Только Юа в это логичное верить резко и отчаянно не захотел: он видел то, что видел, и плевать, называлось оно по-умному миражом или не-миражом.

Подкармливая собственное упрямство, юнец поднялся на заплетающиеся, порядком промерзшие ноги.

С тревогой оглянулся на продолжающего бессовестно дрыхнуть Микеля, рассевшегося в позе йога-каштана на подстеленном под задницу пледе — вот так они тот и взяли, дабы «оберегать милого английского котенка от кусачих ночных морозов», а теперь оберегали, само собой, милого дяденьку лиса.

Не в силах самому себе честно ответить, нужен ли рядом доставучий мужчина или можно и так справиться с не очень-то и ответственным заданием, которого на него никто не возлагал, Юа намеренно постучал подошвой о выбивающиеся изо мха камни, погромче попрыгал, играя в чертову русскую рулетку — как решит причудливое провидение, так пусть оно и сбывается.

Провидение, однако, решило, что никакого Рейнхарта Уэльсу рядом с собой не нужно, и тот, пораздумывав, что хищных зверей в тутошних краях, способных сожрать спящего психованного типа, водиться не должно, шаткой дремлющей походкой побрел навстречу холмистым палисадникам, желая все-таки убедиться, что там никого нет, а если все-таки есть — то непременно гада отыскать да…

Уже на месте сообразить, что с ним там делать.

Через три десятка отсчитываемых впрок лишайных шагов юноше внезапно почудилось, будто он услышал шорох — то ли туман откуда-то наползал, таща по следу дряхлую спутанную бороденку, то ли кто-то еще, притворяясь травинкой да парящей на ветру паутиной, брел за ним следом.

Юа остановился.

Вдумчиво оглянулся.

Никого, кроме фигурки спящего Рейнхарта и спящего же на отшибе такси, не увидел.

Подумав, устало передернул плечами.

Пошел дальше.

Еще через три десятка шагов шелест повторился вновь, только теперь к тому прибился еще и странноватый методичный перестук, будто где-то стучали механизмами деревянные часы, и петухи, вырезанные из отгоняющей нечисть ольхи, то и дело ритмично сталкивались клювами, пуша при этом шепчущееся пасхальное оперение.

На сей раз Юа останавливаться не стал, а через новую удвоенную порцию шагов заслышал насмешливое чавканье, будто где-то за камнем или холмистым откосом притаилось на окалине болото, а за чавканьем по проторенной его ногами тропке вдруг пришло навязчивое острое ощущение, что кто-то просто тупо стоит и за ним, не таясь…

Наблюдает.

Где этот кто-то мог скрываться в открытом под все ветра, облака да дыхания месте — мальчик не знал, но, сердечной жилой почуяв, как внутренности мгновенно разрывает дулом несуществующей — наверное — винтовки, в ужасе споткнулся носком потертого кроссовка, застыл на своем мшистом пятачке. Вскинул голову и, впервые постигая значение «холодного пота», зовущегося прежде не более чем небылицей, заколотился вспугнутой кровью, чуя, как к горлу подступает прогорклый пороховой комок.

Вместе с тем что-то внутри закричало, чтобы он немедленно бросал эту чертову затею, забывал про многоногую тварь и возвращался к Рейнхарту, и Юа, нисколько не заботясь, откуда это озарение пришло и не рябиновый ли то плод его тронувшейся психики, развернувшись, уже не шагом, а сбившимся удушливым бегом бросился обратно.

Из-под ног посыпались камни и осколки, пробудился рокочущий дорассветный грохот, слишком чистый в своей частоте в этот хмарный ворчливый час.

Мхи, вжимая в скудную почву корневища, втянулись в оголившуюся землю, оставляя только сколы да твердые пласты накипных лишайников, а ветер, сжалившись, тихо присел в сторонке, оборачиваясь улиткой никогда не стриженых серых волос.

Так страшно, так раздирающе ужасно как сейчас — Уэльсу еще не было никогда в его жизни, и первое, что мальчишка сделал — потея ладонями да пробивая костьми кожу, — запыхавшимся изморенным призраком вернувшись к продолжающему спать мужчине, это чертов пинок в выставленное колено, чтобы Его Величество болезненно взвыло спросонья, а затем — такой же чертовый порыв обнять, стискивая в трясущихся руках изворотливую шею и вслушиваясь в здоровое, живое, стучащее у кромки удивленное дыхание.

— Мальчик…? Мальчик, милый…? Что, скажи мне, пожалуйста, случилось…? — залепетал тот, оставаясь верным самому себе и перво-наперво, конечно же, думая о Уэльсе, хотя сам еще только что столь беспомощно дрых, столь беспомощно смотрел глупые да извращенные китайские грезы, что…

Что едва не…

Едва не попался тому, кто здесь шлялся.

Все-таки шлялся, шлялся, точно и обязательно шлялся, потому что верить собственным ощущениям Юа приучился так же прочно, как и верить в честность лисьих слов.

— Замолчи, замолчи ты… — шикнул на балбеса трясущийся от нервов мальчишка. Стараясь хоть как-то сладить с откровенно сдающим в припадке телом и объяснить тому, что ничего страшного, по сути, не произошло, что все это — лишь игра призраков на внематериальном уровне, не обоснованная абсолютно ничем — да только тело оставалось телом, и в правду не умело верить все равно, — Юа, задыхаясь, обхватил покорное смуглое лицо ладонями, заставляя то приподняться и уставиться глазами в родные глаза. — С тобой все в порядке, скажи мне? Ничего не случилось? Я… всю эту проклятую хрень, я…

— Мальчик, милый! — вот теперь, кажется, Микель пробудился уже достаточно для того, чтобы понять, что руки юноши не дрожали, а тряслись, что прекрасное возлюбленное лицо было белее бересты, и что в ноябрьских радужках застыл редчайший заточенный ужас, вырывающийся наружу вместе со сбитым дождливым дыханием. — Это ты скажи мне, что приключилось?! Что с тобой такое, мой хороший? Что тебя так напугало?

Мужские руки, перехватив ладони Уэльса, накрыли их ладонями своими, принимаясь осторожно и бережно выглаживать, и хотя касания эти успокаивали да щекочуще-согревали, хотя втирали в кровь да плоть слабую жалкую уверенность, будто все, наверное, и правда в порядке, и кошмар, пригрезившийся наяву, можно отсылать прочь в черное костлявое царство, мальчику все равно было…

До тошноты плохо.

До тошноты не по себе.

— Я решил, что… что с тобой что-нибудь… стряслось. Я не знаю, Рейн… Микель, я только… — на сей раз ему было наплевать и на гордыню, и на замкнутую зашуганность, и на непривычку называть вслух опасные в своей искренности слова: Юа бы сказал сейчас все, что сказать умел, если бы…

Если бы знал наверняка хоть что-нибудь.

— Скажи, милый, здесь… Здесь был кто-нибудь еще? Ты… кого-нибудь заметил?

Лицо Рейнхарта мгновенно посерело, скулы налились желчным встревоженным притоком крови. Оскал по-звериному заострился, и глаза, пронзая сгущающуюся темень, метнулись и в одну сторону, и в другую, откликаясь в Уэльсе жгучим желанием благословить этого невозможного человека за то, что тот столь безоговорочно ему доверял, находя верные ключи и не размениваясь на лишние вопросы.

Вот только…

Только…

— Я не знаю, Микель… — чуть виновато и чуть растерянно отозвался он, решая оставаться таким же честным до самого конца, пусть, может, и выглядел со своими россказнями последним шутом. — Мне померещилось, что ли, что я что-то видел там, в холмах… Какую-то многоногую… херь. А до тебя добудиться не получалось, вот я и решил пойти проверить. Сам. Только когда отошел на метров сто — мне вдруг показалось, будто мне в спину уставился чей-то взгляд, Рейн. Такой… паршивый взгляд. Ни черта не… эльфийский. Я не знаю, что это было, но, кажется, я был почти готов сойти с ума, и испугался, что…