И когда Рейнхарт осторожно опустился напротив него на корточки и так же осторожно притронулся пальцами к щеке, принимаясь неторопливо ту выглаживать, вопросительно заглядывая в черные стихающие глаза, Юа почувствовал, как выпивающая до дна усталость, похожая на теплый и грустный олений мох, схватила и сковала его руки и ноги, разум и сердце, заставляя на время и самому обернуться странным, вязким и топким мшаным существом и принять каждую каплю проливаемой с дышащего человечьего неба ласки.

— Что… будешь меня убивать теперь…? — с опущенными веками, беззащитный и по-своему доверившийся да смирившийся, пробормотал он, уверенный, что лучше лучшего знает, какой последует ответ.

Однако качание лисьей головы он уловил даже сквозь ресницы и, тут же удивленно те вскинув, недоверчиво сощурился, вглядываясь в сузившиеся лунки-месяцы иных провальных зрачков.

— Нет. Ты и так достаточно получил, малыш, — хмыкнул Рейнхарт. Хмыкнуть — хмыкнул, да как-то… беззлобно, как будто тоскливо и сожалеюще. Как будто глаза эти желтые говорили, что если бы Юа не устроил того, что устроил, у них вполне мог бы получиться уютный обедо-ужин, а даже если бы они немного повздорили и чертова балка так или иначе свалилась — Микель бы сейчас с удовольствием носил маленькую бестию на руках, ухаживал за той и залечивал покрывшие тело раны, а теперь был вынужден сидеть и безучастно смотреть, позволяя вкусить заслуженного наказания, чтобы не прикладываться к тому самому. — Хватит с тебя. Правда, что теперь делать с этим бедламом — один бес разберет…

Уэльс, которому было чертовски больно, но который снова этой болью частично упивался, по-своему радуясь, что расправа непосредственно Рейнхарта — обещающая принести этой самой боли в разы больше — каким-то чудом миновала, поднял плывущую голову, привычкой прищурился. Оглядел разнесенный в клочья обеденный стол об одной ножке, разбитую и разбросанную по полу посуду, разливающиеся потопами чайные да алкогольные лужи. Стулья, лишившиеся копыт-ходулей, холодильник с дверцей, на которой теперь зияла истинная кратерная впадина.

Дождь, покрапывающий сверху, наполнял послевоенную тишину траурноватым стуком-перестуком; по стенам ползали слепленные маленькой волшебницей Туу-Тикки облачные лошадки, вытягивающие длинные любопытные морды и касающиеся бархатными усатыми носами запруд с вареньем, словно задумываясь, а не получится ли сварить из тех излюбленного фиалкового мороженого…

Юа рассеянно простонал, стараясь выкинуть из головы и призраков, и лошадей, которых тут быть не могло, но которые тем не менее были.

Невольно приподнял уголок нервно подергивающихся губ, откидываясь затылком на шероховатую холодную стену.

Следом за ним, растянувшись полосатым лавандовым Чеширом, тоже нервозно хмыкнул в половину голоса Микель, усаживающийся рядышком, прижимающийся плечом к плечу и меланхолично да философски глядящий в истекающее деревянными облаками потолочное небо…

Лишь в этой вот измотанной тишине, лишь под умиротворяющим дымом остывающего пепелища, уходящего в пустоту крылатыми парусниками из клевера да мелиссы, радио, давно уже заблудившееся в темноте пространственных океанических помех, вернулось на покинутый гребень, бело́, бито и шумно заголосив всевозможными фразами-осколками пары десятков одновременно заклинивших передач:

«Сегодня… вблизи бухты… были найдены… корабельного интенданта с судна Морган Уэ… затонувш… три с лишним… столет…»

«Все больше жителей Азии и запада России жалуются на угасание Европы, в то время как, друзья мои, я скажу лишь одно: давайте с удовольствием поугасаем с ней вместе!»

— Вот это, кстати, да, — лениво откомментировал Рейнхарт, обласкивая дрогнувшего Уэльса задумчивым полупрозрачным взглядом. — Хоть что-то дельное сказали, наши маленькие коробочные человечки.

«Жили-были в небывалом государстве, зовущемся Нью-Йорк…»

«Если вы решились вскрыть себе — и не только себе, дорогие наши умирашки! — грудную клетку, мы советуем сначала тщательно все обдумать и подходить к столь трудоемкому делу правильно! Во-первых, нужно помнить, что мы преследуем строго две цели: промыть все, что заложено внутри нас, высушить это на солнышке — лучше всего подойдет летний восход — и зашить обратно в первозданном порядке. Не стоит волноваться, дорогие! Вскрытие собственного тела ничем не отличается от вскрытия стационарной машины: главное, вернуть все на свои места до малейшей схемы и проследить, чтобы внутрь не проникла инородная пыль…»

— Вот черт… — устало выдохнул лисий мужчина. — Опять заело этот хренов тюнер… Тупейшая же машина, а. Пойду пну его, что ли… Но смотри, юноша. Слышал, о чем они толкуют? На полном ведь серьезе толкуют. А ты говоришь, будто это я извращенец…

— Ты тоже извращенец, — непреклонно отозвался под его — не спешащим никуда подниматься и ничего выключать — боком мальчишка. Впрочем, последнее радиовещание настолько потрясло, что слова прозвучали скомканно, с душком сильного сомнения и тем немного безобидным вопросом, который однажды появляется в жизни каждого художника, рисующего кистями, словами или кровью из жил: «я рисую себя или это «себя» рисовало меня вчера перед сном?»

— Я же не отрицаю, конечно, но если попробовать сравнить, мой милый мальчик…

«И с вами снова радио Iceland 89, 1 FM! Мы спешим сообщить вам, возлюбленные жители славного Рейкьявика, что сегодня, одиннадцатого октября, в Kiki Queer Bar, который находится по адресу Laugavegur 22,101, повторяем, Laugavegur 22,101, пройдет выступление одного из участников музыкальной группы Skálmöld! Кого именно — мы сказать не вправе: жизнь прекрасна своими сюрпризами, ведь так? Kiki Queer Bar будет дожидаться вас! Напоминаем, что клуб носит в себе специфическую тематику и открывается лишь строжайше после одиннадцати часов вечера. Прихватите с собой немного хорошего настроения, немного свободного времени, немного близких по духу друзей — и вы долго не забудете тех эмоций, что эта ночь вам подарит!»

Юа, дослушав до конца, раздраженно и угрюмо фыркнул — все эти клубы он никогда не любил, хоть и точно так же никогда в тех не бывал. Зато твердо верил, что водится в тех одно дерьмо подерьмистее другого, и вообще там делать нечего, если не хочешь смотреть на продажных баб-потаскух, готовых раздвинуть ноги перед каждым, кто предложит, да таких же похотливых козлов, извечно ищущих, куда бы всунуть свой гребаный — спасибо, лисий ты сын, научил — хуй.

Его бесили люди пьяные еще сильнее людей трезвых, его бесила вонь сигарет и бо́льшая часть современной музыки, особенно если к той имел хоть малейшее отношение любой гребаный диджей, и Уэльс, отмахнувшись от очередной слащавой ерунды, уже даже решил, что и про вспоротую грудину узнавать куда как интереснее…

Когда хренов Рейнхарт, до этого все глядящий да глядящий засыпающим наркоманом в потолок, вдруг резко подобрался, перепугав нахрен нестабильного на психику от всего этого извечного дурдома Уэльса. Потряс, приходя в себя, головой, растер по лицу сочащуюся кровь и, с невинной запальчивостью уставившись на поджавшегося мальчишку, всеми поджилками предчувствующего приближение нового шизофреничного Армагеддона, воодушевленно проговорил:

— Слушай, мой прекрасный бойкий котенок… А пойдем с тобой в этот чертов клуб?

Комментарий к Часть 19. Голландская рулетка

**Carpe viam** — «наслаждайся дорогой», «лови дорогу».

**Memento mori** — «помни о смерти».

**Dejate llever** — «иди», «уходи вперед», «двигайся дальше».

**Ahora ven** — «смотри сейчас».

**Туу-Тикки** — персонаж книг о муми-троллях. Впервые появляется в книге «Волшебная зима» (1957 год). Также упоминается в рассказах сборника «Дитя невидимка» и встречается в некоторых комиксах, созданных Туве и Ларсом Янссон.

========== Часть 20. Волчьи пляски ==========

Кошка и волк — не пара…

Но, Господи, как красиво:

Озаренный древнейшим пожаром

Поединок грации с силой.

Желтой искрой глаза кошачьи

Утопают в зеленом взгляде.