Ободренные таким ответом, сократившим наполовину количество врагов, мой отец, Торвальд из Аара, и те его вассалы, для которых он был верховным властелином, стали готовиться к нападению на остров Лесё. Об этом Атальбранд узнал от своих шпионов, и позднее, когда мы уже снарядили боевые корабли и укомплектовали их экипажами, от него прибыли два посланца, почтенные старики, потребовавшие встречи с моим отцом. Содержание послания, которое было обнародовано в моем присутствии, заключалось в следующем:

Что он, Атальбранд, считает себя мало виновным в происшедшем и что причиной тому послужила сумасшедшая любовь двух молодых людей, ослепившая их и введшая его в заблуждение. Что никакая свадьба между его дочерью и Стейнаром не состоялась, — он, Атальбранд, в состоянии это доказать, — ибо он не дал им разрешения на нее. Что поэтому он готов объявить вне закона и выдать Стейнара, который находится у него в качестве нежеланного гостя, и вернуть свою дочь Идуну мне, Олафу, а вместе с тем необходимое количество золотых монет в качестве возмещения за причиненное зло. Величина этого штрафа должна быть назначена судом и согласована.

Мой отец принял посланцев, но не дал им ответа, пока не собрал на совет своих вассалов. На нем присутствовал и я. Немало говорилось там, что оскорбление может быть смыто только кровью. Наконец предоставили слово мне, как человеку, которого дело касалось непосредственным образом. Я встал и при общем внимании проговорил:

— Вот мои слова. После случившегося я за все богатства Дании не могу согласиться, чтобы Идуна Прекрасная стала моей женой. Пусть же она останется со Стейнаром, которого выбрала. И я не хотел бы, чтобы пролилась кровь невинных людей только из-за моей личной обиды. Кроме того, я бы не хотел бороться со Стейнаром, кто был в течение многих лет моим братом и кого увела женщина, что могло бы случиться с каждым из нас и случается со многими. Поэтому я заявляю, что мой отец должен принять предложенный выкуп в качестве возмещения за оскорбление, нанесенное его дому, и предать забвению все происшедшее. Что касается меня, то я намереваюсь оставить свой дом, где я был опозорен, и поискать счастья в других краях.

Большинство присутствующих сочли, что это мудрые слова, и были готовы согласиться со мной, но я не учел влияния слов, произнесенных в конце моей речи. Хотя многие уже считали меня чужим и судьбу мою решенной, все любили меня за доброе сердце и мягкость, за отказ от мести за нанесенную мне обиду, за что-то в моем характере, что в один прекрасный день могло, по их мнению, сделать меня великим скальдом и мудрым конунгом. Когда моя мать, Тора, услышала о том, что я намерен покинуть дом, она что-то прошептала на ухо Торвальду, моему отцу, а Рагнар и остальные также сошлись на том, что этому не бывать, и неудержимый Рагнар, выскочив вперед, заговорил первым.

— И это мой брат убегает от нас, от своего дома, подобно рабу, уличенному в воровстве, потому что предатель и лживая женщина его опозорили? — воскликнул он. — А я заявляю, что только кровью Атальбранда можно смыть это пятно, но не его золотом. И если надо будет, то я один попытаюсь это сделать и умру от его копий. Добавлю еще, что если мой брат Олаф откажется от мщения, то я назову его презренным существом.

— Ни один человек в мире не назовет меня так! — ответил я, вспыхивая. — И тем более Рагнар.

Так, под общие крики, после долгого мира на нашей земле, во время которого все воины вздыхали по битвам, было в конце концов решено объявить Атальбранду войну. Присутствующие поклялись, что они и подвластные им люди доведут эту войну до конца.

— Возвращайтесь назад к словоотступнику Атальбранду, — сказал мой отец посланцам из Лесё, — и передайте ему, что мы не принимаем его подачку золотом, а отберем у него все его богатство вместе с его землей и жизнью. Сообщите ему также, что мой сын Олаф отказывается от его дочери Идуны, так как в нашем доме не принято жениться на гулящих девках. Стейнару скажите, что он вор невест, и самое лучшее, что он может сделать, — это покончить с собой или же найти свою смерть в битве, ибо, если мы поймаем его живым, он будет брошен в яму с гадюками и принесен в жертву богу Одину, богу чести. А теперь — убирайтесь!

— Мы уйдем, — ответил один из посланцев. — Но прежде мы хотели бы сказать, что вы, Торвальд, и ваши люди сошли с ума. Некоторое зло действительно было причинено вашему сыну, хотя, возможно, и не столь большое, как вы считаете. И за это зло вам предлагается полное возмещение и рука дружбы, на которую вы плюете. Так знайте же, что могущественный конунг Атальбранд не боится войны, и на каждого человека, которого вы сможете взять в свою Дружину, он найдет двоих, которые поклянутся ему быть верными до смерти. Кроме того, он советовался с оракулом, и тот сказал ему, что никто из вашего дома не останется в живых.

— Убирайтесь сейчас же! — прогремел голос отца. — Иначе вы останетесь лежать здесь мертвыми.

И они ушли.

В этот день на сердце у меня было тяжело, и я попросил Фрейдису дать мне совет.

— Беспокойство витает надо мной, словно каркающие вороны, — обратился я к ней. — Не нравится мне эта война из-за женщины, которая ничего не стоит, хотя она и нанесла мне тяжкую обиду. Я боюсь будущего, так как оно может оказаться гораздо худшим, нежели все то, что случилось в прошлом.

— Тогда постарайтесь познать это будущее, так как уже известное не кажется страшным.

— Не совсем уверен в этом, — ответил я. — Ну, а как можно узнать это будущее?

— Через голос бога, Олаф. Разве я не являюсь одной из жриц Одина, кое-что знающей об этих тайнах? Вон там, в его храме, он, возможно, скажет что-нибудь, если вы отважитесь все это выслушать.

— Ну что ж, я отважусь. Я не прочь послушать голос бога, правда им будет сказана или ложь.

— Тогда пойдем и выслушаем этот голос, Олаф.

И мы отправились к храму. Фрейдиса, имевшая право входить в него, открыла дверь. Мы вошли и зажгли лампу перед фигурой сидящего Одина, вырезанной из дерева. Алтарь бога — возле него, я стоял рядом с ним, а Фрейдиса припала к земле у статуи. Она стала бормотать руны, затем замолчала, и меня охватил страх. Помещение было большим, слабый свет едва достигал сводчатого потолка. Вокруг меня были одни только бесформенные тени. Я ощутил, что существуют два мира, один телесный, другой — мир духов, и что я нахожусь где-то между ними. Фрейдиса, казалось, заснула, я не слышал даже ее дыхания. Затем она тяжело вздохнула, повернула голову, и я при свете лампы заметил, что ее лицо было мертвенно бледным.

— Чего ищешь ты? — спросили ее губы, движение которых было едва заметно. Голос, исходивший от нее, был не ее собственным голосом, а, скорее, мужским, глубоким, с незнакомым мне акцентом.

Затем прозвучал ответ голосом Фрейдисы:

— Я, ваша жрица, хотела бы узнать судьбу этого юноши, стоящего возле алтаря, юноши, которого я люблю.

На некоторое время воцарилась тишина, затем заговорил первый голос, опять губами Фрейдисы. И я видел, что статуя пребывала в неподвижности, оставаясь тем же, чем и была, — куском дерева.

— Олаф, сын Торвальда, — проговорил глубокий голос, — является нашим врагом, как и его предок, могилу которого он ограбил. И его судьба будет такой же, как и судьба его предка, так как в них живет одна и та же душа. Он добьется всеобщего преклонения благодаря рукояти меча, украденного им у мертвого, будет добиваться побед, хотя и выступит против нас, но наше проклятие не будет действенным против него. Великую боль испытает он — и великую же радость. Он бросит прочь скипетр ради любви и поцелуя женщины, но все равно обретет еще большее могущество. Олаф, которого мы проклинаем, станет Олафом Благословенным. Все же в конце концов мы одержим победу над его телом и теми, кто будет держаться рядом с ним, проповедуя мечом и без него. Среди них должна быть упомянута и ты, женщина, а также другие, те, которые причинили ему зло.

Голос смолк, и наступила тишина, настолько глубокая что вынести ее я больше не мог.