Литмир - Электронная Библиотека

– Зазовка! – прохрипела Аксинья, чувствуя, как каменеет в ней ужас. – Это я тебя кличу, Матушка леса.

Старые сосны заскрипели в ответ. Возмущенный, испуганный лес не желал укрывать собой зло, происходящее под его сенью. Но некуда было отступать. Аксинья встряхнула одурманенного, обмякшего Степку и толчком в спину отправила навстречу мертвой твари.

Мальчик покачнулся, сделал шаг, другой, его била крупная дрожь. Даже через немоту, страх и дурман он чуял волны смрада, расходившиеся от зазовки. Та гортанно вскрикнула, подалась вперед, потянулась к мальчику гнилой рукой, но пальцы царапнули пустоту. Не под силу ей было ступить на поляну: пусть лес и ослаб, но последнюю защиту держал исправно. Болотной твари оставалось лишь шумно принюхиваться к мальчику да скалить мелкие зубы.

– Пусть болото возьмет его вместо другого. – Аксинья скользнула к Степе и осторожно взяла за плечо – мягкое, по-детски круглое. – Он – родник новой жизни, чуешь, как бьется? В полную силу! Я отдаю его вам.

– Он твой? – прошипела тварь, черные глаза подозрительно блеснули.

– Я – Матушка, тут все мое.

Зазовка осклабилась, наклонила голову, грязные космы разметались по плечам.

– Недолго править тебе, гнилая душа.

Аксинья забыла как дышать. Каждый знал: болотная тварь ведает многое, да не делится ничем. А коль говорит, так тому и быть.

– Сама ты… гнилая… – пролепетала Аксинья.

– Я не гнилая, я мертвая, – откликнулась зазовка, оголяя черные зубы. – Это время мое вышло, и твое выйдет. А сердце скормят мертвой рыбе. Так сказала черная лебедица, а она все знает…

– Что ты несешь? – Где-то в отдалении затрещали ветки, кто-то бежал по лесу, не разбирая дороги, кто-то живой, пылающий праведным гневом – родня была близко, и Аксинья оборвала сама себя. – Я не разговоры вести тебя позвала, забирай мальчишку и уходи!

Степушка застонал, слабо дернулся, но воля тетки сломила бы и взрослого. Достаточно было немножко подтолкнуть его, чтобы мальчик оказался рядом с болотной тварью и застыл, окаменев от ужаса. Зазовка наклонилась к нему, высунула длинный черный язык и лизнула Степу по пухлой щеке.

– Сладкий… – Язык скользнул по мертвым губам, Аксинья могла руку отдать на отсечение, что двоился он, как у болотной гадюки. – Мы заберем его, – решилась зазовка. – Но и тот, другой… Он тоже будет нашим. Все будет наш-ш-ш-ш-е-е-е-е…

Заросли бузины затрещали совсем рядом, и на поляну выскочила Глаша. Время будто замерло. Аксинья видела, как медленно и тяжело поднимается сухая грудь названной сестрицы, как округляется рот, как сам собой вырывается крик. Самый отчаянный, самый страшный вопль матери, потерявшей свое дитя.

– Степа! – Ее голос всколыхнул весь лес.

Но мальчишка уже стоял перед болотной жижей. Гибкое тело зазовки подталкивало его к последнему шагу.

– Уйди! – выдохнула Глаша, бросаясь к ней.

Тварь обернулась – гнилой оскал растянул грязное, острое лицо болотной гадины. Клацнули мелкие зубки, тонкая рука легко толкнула мальчика в спину, и тот повалился вперед. Жижа булькнула, принимая его. Зазовка пронзительно захохотала и бросилась вслед за добычей на самое дно болота.

Олеся

Жижа булькнула, принимая в себя коренастое детское тело. Леся зажмурилась. Кому-то срочно нужно было бежать, тянуться к утопающему в болоте мальчику и тащить его обратно. Кому-нибудь, только не ей. Лежке, например, который застыл на два шага впереди, тяжело дыша и вздрагивая своим тонким, но сильным телом. Хвоя хрустела под его ногами, холодные капли начинающегося дождя оседали на волосах. Леся не видела этого, но чуяла запах и хвои, и его дыхания, и мокрого меха накинутой куртки, и даже страха.

Но Олег стоял, не шевелясь. Только старая Глаша ринулась к сумасшедшей сестре, и обе они застыли у кромки поляны за миг до того, как кто-то чужой, скрытый в тени, толкнул мальчика в топь. Эта фигура, вся состоящая из мрака и тлена, сковала Лесю страхом. От нее пахло холодом и стоячей водой, страхом и смертью. Паршивый запах, который не сулил ничего хорошего.

Потому Олеся и зажмурилась, отдавая миру право самому решить, что будет дальше. А когда шепот леса вдруг сменился отчаянный криком, и Леся открыла глаза, все изменилось. Одна секунда, а тела упавшего мальчика уже не разглядеть в болотной жиже. Одно мгновение, и темная фигура исчезла вслед за ним, оставив после себя лишь гнилостный смрад. Один миг, и Глаша вцепилась в растрепанные космы сестры, повалила ее на землю и принялась душить, шипя что-то бессвязное, яростное, полное ненависти.

– Тварь подколодная! – вопила она. – Гадюка дохлая! Сука смердящая!

– Отпусти, – хрипела Аксинья, пытаясь оторвать ее от себя, но тщетно.

В сухом старушечьем теле проснулась пугающая сила. Глаша прижимала сестру к земле, навалившись всем весом, ее пальцы впивались в шею Аксиньи так сильно, что побелели костяшки. Стоило на миг ослабить их хватку, как Глаша яростно завопила и принялась царапать лицо соперницы, не замечая, что та изо всех сил пытается ударить ее в живот вывернутой ногой.

– Разними их! – крикнула Леся, оборачиваясь к Лежке, но тот даже не смотрел на дерущихся теток.

Его глаза стали такими же прозрачными, как у Аксиньи. Черты заострились, он еще сильнее вытянулся, стал тонким и невесомым, еще немного, и слабый лунный свет начал бы проходить через него, не преломляясь.

– Олег! – Губы пересохли, Леся так испугалась, что даже облизать их не могла.

Лежка вздрогнул, встряхнул головой, прогоняя морок. Постояв так немного – только ветер шумел в кронах да хрипела придушенная Аксинья, – Олег ринулся к теткам, подхватил Глашу за локти и потащил. Вместе они повалились на землю.

– Уйди! – зашипела на него бабка. По впалым ее щекам расползлись багровые пятна.

«Как бы сердце не прихватило», – равнодушно подумала Леся, отходя подальше, чтобы не попасть под раздачу.

Дерущиеся бабки ее не тронули, а вот топь и мальчик, в ней пропавший, беспокоили все сильнее. Если подумать головой, не подпуская к разуму страх и сомнения, то Степушка, скорее, убежал по этой самой топи в лес, чем ушел в нее с головой, пока Леся стояла, зажмурившись.

– Степа! – позвала она, обхватив ближайшую осину рукой.

Лес зашумел, вторя ее голосу. Леся почувствовала, как нежно пульсирует под корой текущий сок, как дерево живет, повинуясь законам леса, незнакомым, но непреложным. Лес жил, осина жила, сама Олеся продолжала жить, а вот Степушка, скрывшийся из виду, не отзывался.

«Если потеряешься в лесу, что нужно кричать?» – спрашивали ее в детстве.

«Ау», – послушно отвечала она.

«Вот и кричи», – прошептал в ее голове чей-то чужой, вкрадчивый голос.

И она закричала.

– Ау! – Крик запетлял среди деревьев. – Ау! – Темнота леса обступала, Леся сделала шаг, влекомая чьим-то шепотом.

«Кричи… – повторял он. – Иди! – И еще. – Я жду!»

– Ау! – Олеся хваталась за следующее дерево и отпускала то, что оставалось за ее спиной. – Ау! Ау!

Она бы ушла далеко. Так далеко, как позволил бы лес, встречая каждую новую осинку, каждую новую сосну, каждый клен и березку, стоящую на ее пути, звонким отчаянным приветствием.

– Ау! Ау!

Неважно, сколько времени прошло. Если ты потерялся в лесу, то кричи. Кричи, что есть сил, глотай влажный дух леса, ступай на опавшую хвою, на гнилую листву и зови того, кто спасет тебя, кто отыщет и выведет. Забудь, что выхода нет, как нет тропы, ведущей из самой чащи леса, если он принял тебя своим. Кричи, покуда силы в тебе не иссякнут. Кричи и дальше, оборачиваясь этим криком, вторя сам себе, как эхо, пока не исчезнешь. Пока не забудешь, куда шел и зачем бежал. Пока не поймешь, что нашел искомое. Пока сам не станешь лесом. Новой осинкой, новой сосной, новым кленом, новой березкой. И кто-то другой обхватит тебя ладонью, истошно моля о помощи, не зная еще, что выхода нет. И не нужно его. Не нужно.

– Ау! Ау! Ау!

28
{"b":"660162","o":1}