— Да, — троекратно “Да” и облегченный вздох матери с первого ряда скамеек, троекратно “Да” и разбитое сердце Гарри, безвольно положенное к ногам того, кто не смог принять, кому не дали возможности сделать этого.
Альфа видит, как пара поворачивается друг к другу лицом, как Луи, не снимая перчаток, опускает свои ладони на руки Джонатана, который, черт его возьми, чувствует себя героем вечера, игнорируя стойкий запах недавнего секса, исходящий от жениха.
Под клятву мужчины, которую тот чуть ли не выкрикивает, излучая беспрецедентный энтузиазм, под сухие в ответ слова Луи, Гарри вспоминает, как отказал ему в первую совместную ночь, когда Омега не подавал виду, прося сдержанно, но кричал всем своим существом, молил спасти его от нежеланного брака, просил взять его в мужья. Альфа помнит, как отмахнулся от глупой идеи, словно это ему ничего не стоило, будто он знал все наперед, принимая решение родителей Луи, как правильное — вернуть бы все назад, всего-то две недели, пойти и уговорить Джоанну, осыпать ее драгоценностями, задобрить, пообщаться с Троем и настоять на своем, возможно, принудить, да даже шантаж не казался сейчас чем-то низким. Сейчас бы Гарри сделал все, чтобы вернуть себе хотя бы пару дней на исправление ситуации, вот только Омега не хочет этого, прячась за черной вуалью, чуть качая головой всякий раз, когда мужчина собирается остановить Венчание.
“Отче наш”, обмен кольцами, одно из которых оказывается надето поверх черной ткани, точно на вторую кожу, что бесспорно показывает непринятие Луи происходящего, и все — союз двух сердец навечно перед Богом, людьми и самим собой.
В голове у Гарри пульсирует “Пока смерть не разлучит нас”, что он готов исполнить сию же секунду, вот только Омега поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза, пронзая ясным взглядом, пустым, мертвым.
— Спасибо, что не дал упасть мне в могилу, — пальцы, что недавно еле касались чужих, с силой сжимают крупные ладони, будто удерживая себя на месте, под оглушительное онемение всего зала, всех присутствующих. — Пусть нас двоих кинут на растерзание собакам, пусть небеса падут и Бог разгневается — мне важно только одно, что в сей последний раз я буду с тобой, — под писк матери и негодующий шепот толпы на фоне шокированного Джонатана, алтаря и священника, поверившего клятве, Луи поднимает фату, открывая, наконец, лицо, и ждет, приоткрыв губы в последнем вдохе перед тем, как первый брачный поцелуй достается любовнику.
Люди, возмущенные и негодующие, быстро, торопливо начали вставать с церковных лав и выходить из Собора, хотя до самых дверей оглядывались на пару. Тяга к сплетням не могла перебороть отвращения к двум людям, поправшим честь Церкви, в которую сами они ходили как в театр — себя показать, на людей посмотреть, обменяться новостями или какими то сочными событиями светский жизни, а вовсе не послушать проведи.
Только Лиам, который сидел во втором ряду, никак не мог заставить себя двинуться с места. Он долго смотрел на отчаянный, длительный поцелуй, когда Гарри поддерживал, кажется, ватного Омегу, который просто упал в его сильные объятия. Их руки с накрепко переплетенными пальцами, их общие слезы, которые катились по щекам, придавая поцелую вкус горький, соленый, нежность их губ, что ее Лиам, кажется, ощущал на своей коже.
Но все прекрасное — редко, и им из-за нехватки воздуха, переизбытка этой боли и нежности, слитых воедино, пришлось отстраниться.
— Вы плакали, — сказал Луи с нежнейшей улыбкой, на которую он только способен, стирая тонкими маленькими пальчиками со щек Альфы остатки влажности.
— Что Вы, — ответил Гарри шутливо и с не менее нежной улыбкой, — просто что-то в глаз попало, — он взял головку Омеги в свои руки и большими пальцами обтер его слезы под глазами. — Вам, гляжу, тоже, — Луи хихикнул, и Альфа прижал его лоб к своему показывая, что отныне — они единственное, что имеет значение во всем мире.
Джонатан плакал. Плакал, как ребенок, которому пообещали конфету, но только дали почувствовать ее вкус, сразу отобрали при всех, с позором и ощущением обиды. Он хотел кричать и звать маму, чтобы она решила эту проблему, но не посмел бы, пока рядом Гарри, который просто утопил бы его в чаше со святой водой или заставил бы жевать каменные плиты пола. Он боялся Гарри еще больше, чем боялся позора.
Джоанна же вышла еще как только начался поцелуй, вальяжно и облегченно махнув рукой. Теперь это были не ее проблемы. Пусть хоть переспят здесь. Не ее печаль, не ее забота. Трой смотрел, как разъяренный бык, но не смел подойти, потому что все три Альфы, которые собрались в Соборе, в ревнивом остервенении смотря на эту нежность, понимали, что даже скопом не смогли бы побороть Гарри, готового порвать за своего нежного мальчика, за своего Милого Луи хоть весь мир и людей вместе взятых.
========== Глава 8. ==========
Одному, другому, всем равно,
Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.
Этой горестной полуулыбкой
Ты оплакала себя давно.
Кто поймет? Рука поможет чья?
Всех одно пленяет без изъятья!
Вечно ждут раскрытые объятья,
Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!»
“Даме с камелиями” Марина Цветаева
Ночь началась неожиданно: день мучился, томил, потом настали сумерки, полные устрашающих, больших теней, которые широкими полосами падали на землю и погружали все во мрак. А ночь, несмотря ни на что, пришла неожиданно, и Луи обнаружил себя одним в квартире Джонатана, который яростно дышал и смотрел люто. Он схватил Омегу за тонкое запястье, точно оставляя там следы своих сальных пальцев.
— Ах ты ж чертова!.. — он начал орать на Луи, затаскивая его в свою комнату и кидая на большую кровать с хрустящими чистыми простынями, но это был не шелк кровати Гарри, а обычный хлопок. — Как ты мог так себя вести?! — он было уже замахнулся на Луи, когда Омега начал заливисто смеяться, что сбило настрой мужчины, и он озабочено посмотрел на мужа, не сошел ли тот с ума.
— Советую трижды подумать перед тем, как подымать на меня руку, — сказал он, упираясь на локти и смотря на сконфуженного Джонатана презрительно. — Хочу напомнить, что Гарри уже сидел, и если ты что сделаешь, то, боюсь, у него проснется неудержимая ностальгия по тюрьме.
— Ах ты ж!.. — он замолк, подумав о своей шкуре.
— Скажи это. Обещаю, что не буду говорить об этой мимолетной слабости Гарри. Порадуй себя, это мой свадебный подарок.
— Шлюха, — он проговорил это слово тихо, себе под нос, но Луи услышал и засмеялся робости мужчины.
— Даже не представляешь какая! А теперь снимай штанишки, будем исполнять супружеский долг, — Луи быстро справился со своими юбками, и хрупкое нежное тело Омеги возбудило Джонатана снова, но его непрекращающийся смех подрывал эго Альфы.
— Разведи, разведи бедра, я не достаю, — нервно говорил Джонатан, пристроившись сзади, а Луи буквально давился смехом, уткнувшись лицом в подушку. Он пыхтел, тяжело дышал, а Омега еле чувствовал что-то. Это было бы смешно, если бы не было так трагично. Или наоборот. Он не мог определиться, потому решил, что все-таки больше смешно, чем трагично. Во всяком случае, Луи никак не мог подавить (да и не сильно старался) в себе позывы смеха.
Что еще больше рассмешило Луи, так это скорость, с которой все свершилось. Он даже не успел толком насладиться комедией, как она закончилась. Слюнявые губы Джонатана исследовали его тело, скорей всего, наталкиваясь на могучие метки Гарри и следы утреннего приключения в карете, противное шептание и чвакающие звуки возле уха. Это было отвратительно, это было безвкусно и противно. Он всей кожей чувствовал слюни Джонатана на себе, и они жгли его повсюду. Хотелось лишь поскорее смыть с себя этот ужас.
Так он и поступил, когда Джонатан, походу, довольный собой, растянулся на постели с идиотской улыбкой, в которой читался триумф. Луи чуть не стошнило, он натянул на себя халат и пошел в ванную, где долго лил горячую воду и, казалось, старался снять с себя кожу. Он чувствовал, как два разных вида спермы плещутся в нем, и от этого хотелось плакать, рыдать. Он хотел смыть с себя грязь, позор. Луи снова хотел быть невинным чистым Омегой, достойным самого Лиама, но теперь он знал точно, что стал шлюхой. Возможно, дорогой, самой лучшей, но шлюхой. И опять без собственного выбора: его заставили.
