– Как, как случилось, что ты внезапно все увидела с другой стороны? – заикался я и ни минуты не сожалел, что ее псы для нее значили больше.

– Алан вытащил меня из этого. Мы должны были вместе вести одну передачу – он пришел в студию и все утро слушал, как я провожу эфир. Я старалась показать себя, быть еще совершеннее, чем когда бы то ни было. Когда спустя три часа я абсолютно без сил закончила, я спросила с виду небрежно: «Так что, как тебе?» – и само собой, я ожидала восхваление своих комментаторских способностей, таланта, харизмы. Он сказал лишь: «Самонадеянная дура, ничего настолько отвратительно бесчеловечного, неличного я уже давно не видел. Это настолько ужасно, что мне было стыдно за всех комментаторов, и я был зол, что кто-то подобный вообще позволяет себе каркать своим менторско-склизким голосом на радио». Установилась гнетущая тишина. Он сказал мне то, что я все время чувствовала, – моя внешняя наигранная самоуверенность на мгновение развалилась, в то время как внутри все смеялось и постоянно повторяло: дура, дура, дура, ха-ха. Алан пару минут смотрел на меня, несколько раз, не веря, покачал головой и разразился хохотом: «Если обещаешь мне, что ничего не поменяешь в своем репертуаре, мы вместе будем самым сенсационным радиодуэтом». Ошарашенная и оскорбленная до глубины души, я была неспособна выдавить из себя ни единого приличного слова, я не смогла найти подходящую фразу, которой бы его поджарила. Я влепила ему символический поцелуй, чтобы его одолеть, продемонстрировать свое презрение, но он ответил мне хорошей пощечиной, я даже закачалась. Я таращилась на него, у меня кончились все аргументы и единственное, что у меня получилось, был визг: «Крети-и-и-и-и-ин!!» Он радостно рассмеялся и, довольный, отметил: «Ого, в тебе есть и настоящие эмоции. Слушай, либо ты смиришься, либо мне на тебя плевать, и можешь забальзамировать себя и выложить в музее».

У меня во второй раз почти остановилось дыхание, я бы никогда не смог такое сказать. Однако Андреа, взглянув на меня, начала улыбаться.

– Быть со мной, наверное, было ужасным мучением, – пожалела она меня, протянула руку и впервые нежно и по-человечески погладила. – Иногда я пытаюсь провернуть это с Аланом, но, к счастью, он всегда посылает меня куда подальше, а если не отстану, хлопнет рукой по столу, и я успокоюсь.

– Я бы никогда не смог.

– Все, что я делала с тобой, было расчетом, корыстолюбием, чтобы выдавить из тебя то, что хочу слышать, и ты оказался там, где хочу я, – точно как моя мать и ее подруга поступали со мной.

– И я не был достаточно сильным, чтобы съездить тебе по физиономии, – немного сурово сказал я.

– Я была кем-то вроде надменной принцессы, которой нужно избавиться от чувства совершенства, а у тебя не было такой мужской бестактности, чтобы вытащить из меня это чувство.

Ричард с любопытством взглянул на Викторию.

– Сейчас вы ждете от меня признания, что я лишь престарелая принцесса, которая ожидает, когда кто-то развеет ее заблуждения и скажет, что она не молодая и красивая, даже не симпатичная, а озлобленная и раздраженная, – со смехом сказала Виктория. – Рассказывать о собственном поведении, которого человек обычно стыдится, – это победа. За это мне придется вас наказать.

– Наказать?

– Само собой! Слабость – лучший путь, как сделать себя лучше. Наказание – это что-то вроде наставления, благодаря нему человек быстрее преодолевает слабость.

– Все же у вас есть что-то общее с Андреа.

– Имеете в виду любовь к порядку или мстительность?

– Это одно и то же, – покорно махнул рукой Ричард. Однако вслед за этим он вновь увидел перед собой Софию, которая говорила ему: «Ричард, однажды ты найдешь меня», и в его душе поселилась радость.

– Хорошо, в этот раз вы победили, – подколол собеседницу Ричард. В этот момент он совершил нечто неожиданное – обнял Викторию. – С каждым мгновением с вами все больше и больше понимаю сам себя, свою жизнь – постоянно учусь, обнаруживаю, а вы открываете мне бесконечный простор познания и воображения. Я кажусь себе ребенком, пассивным, заскучавшим от бесконечного выбора забав и развлечений, которому кто-то сказал: иди, открой дверь, там тебя ждут свет и твоя настоящая жизнь.

Виктория замахала руками, забежала по колено в море и в платье села в воду. В ее беге, жестах, Ричард увидел нечто знакомое, близкое. Однако он не мог распознать, что именно. Он сел рядом с ней. Маленькие волны легонько приподнимали и качали их тела туда-сюда. Солнце скрылось за небольшое облачко и на несколько минут перестало палить. Он вспомнил короткую строфу стихотворения. Повернулся к Виктории.

– Я могу вам прочитать короткое стихотворение? Не знаю почему, но сейчас мне вспомнилось. – Виктория радостно кивнула и запрокинула голову назад.

Я бы хотел ласкать море,

Я бы хотел солнце греть,

Вернуть женщине красоту девушки,

А в себе найти жажду,

Которая удивит и смерть.

– Немного простовато, на мой вкус слишком поверхностно, но в моем возрасте такое хорошо слушается. Пришло время открыть вам следующую дверь. Возможно, простите меня.

Зависть посредственных – как чесотка, которая зудит все больше и больше, что уже невозможно терпеть.

Виктория с любопытством посмотрела на Ричарда, как будто хотела рассказать ему что-то тайное, но все еще не была уверена, настал ли тот нужный момент. Нечто мешало ей, поэтому она вновь выбрала определенный компромисс.

– Я любила истории и студентов, которые их со мной разделяли. Но институт перестал быть местом, где рассказываются истории и появляются жизненные позиции. Преподаватель утратил статус значимости, исключительности и единичности. Такой преподаватель для обленившегося общества является неспокойным элементом, который привносит в систему высокую вероятность отклонения. Ширма демократии полна фальши, воздушных замков, иллюзий о неизменности, постоянстве, регулярности. Как будто рутина и посредственность были самым большим гарантом нашего благополучия: с утра в школу, на работу, в контору, пять дней в неделю, по выходным быстро на дачу, отдыхать, есть, пить, покосить траву в саду и в понедельник опять: дети в школу, мы на работу, зимой в горы, летом на море, на велосипед, на дачу… жизнь идет, кажется бесконечной, но сущность ускользает. Люди укрепляются во мнении, что они счастливы, довольны, а пока видят вокруг себя похожее, им кажется, что это свойственно человеку: ведь именно такая она, реальная жизнь!

Если поблизости появится некто, кто отличается и угрожает их спокойствию, они бросаются в бой: клевещут, доносят, критикуют. Их обеспокоенность понятна, а что, если окажется, что они не жили ту самую «правильную» жизнь. Ни за что на свете они не хотят допустить своего разочарования, а тем более промашки. – Виктория сделала патетическую паузу, и Ричард вновь неожиданно заметил русскую театральность.

Я вошла в здание университета и почувствовала странное спокойствие. Все вокруг было намного ярче, чем в последний раз.

– Здравствуйте, профессор, – вежливо поприветствовал меня вахтер, однако выражение его лица не было, как обычно, веселым, скорее печальным – да, в последнее время его беспокоил тазобедренный сустав, когда-то он активно играл в волейбол, очевидно, из-за этого у него были порядком изношены суставы.

Я поднималась по ступеням в свой кабинет. Шестнадцатилетний юноша, влюбленный в девушку постарше, девушка, напуганная из-за плохо подготовленного задания, двое ребят, которые ждут не дождутся вечернего футбола… ничего особенного. Я выключила фантазию, зашла в кабинет и поприветствовала коллегу.

– Добрый день, Лесан.

– Привет, Виктория, тебе нужно зайти к директору.