– Матушка, прошлой ночью… – Я опускаю взгляд, не в силах признаться, во что превратились мои руки. – Думаю, я понимаю, о чём ты, – бормочу наконец, так и не набравшись смелости. – Это твой тятя должен был объяснить тебе, кто ты и на что способна, однако время поджимает. Не бойтесь, в Дубоссарах вам ничего не грозит. А если уж беда придёт на порог, доверься своему чутью. Лайя мала и вечно витает в облаках. В её душе нет той сильной веры, какая есть в твоей. Когда она смотрит в небо, я замечаю тоску в её глазах. Наверное, наша жизнь не про неё, однако Лайя сама сделает свой выбор. Я никому не позволю решать за неё. Я перешла в веру твоего отца, поверила в Элойким[13]. Мне хотелось, чтобы твоя сестра жила нашей жизнью, поскольку я верила, что это правильно. Но решать самой Лайе. Иначе ей ни к какому берегу не прибиться. Я больше не встречалась со своей стаей, лишь видела, как осенью они пролетают над Дубоссарами. Случается, они кружат над нашей хатой, глядя на Лайю, а временами я слышу лёгкий топоток по крыше и шелест перьев. Это всегда один и тот же лебедь… – Матушка утирает слёзы, стекающие по белой щеке. – Какой бы выбор ни сделала твоя сестра, Либа, убедись, что это – её собственное решение. Если они явятся к вам… – Она отворачивается и смотрит на Днестр, словно пытается разглядеть его далёкий исток. – Ей нужно познакомиться со своим народом. Ты – девочка серьёзная. Лайя младше тебя, да и в голове у неё ветер. И всё же мы с тобой не вправе решать за неё. Однажды это случится и с тобой, доня. Придёт день, и ты встретишься с семьёй твоего отца. Надеюсь, тогда ты не ошибёшься. В Купели много юношей, которые с удовольствием возьмут в жёны дочь будущего ребе… Сердце у меня ёкает. – Впрочем, сперва нам надо съездить туда и посмотреть, как нас там примут. – Матушка порывисто меня обнимает. – Мы просто хотим для вас лучшей жизни, Либа. И для тебя, и для твоей сестрицы. Ну-ка, дай свою ладошку. Только тут я замечаю, что до боли стиснула кулаки. Разжимаю руку и вскрикиваю: мои ногти длинные и почти чёрные. – Ох, донечка! – Матушкины зрачки расширяются. – Я должна срочно поговорить с твоим отцом. – Она удручённо качает головой. – Нельзя нам покидать тебя и оставлять наедине с подобным. Если бы только ребе не лежал теперь на смертном одре… – Она прикрывает глаза. – Либа, может статься, ты одна встанешь между Лайей и лебедями. Думаю, ты поймёшь, что делать. Помоги ей не ошибиться в выборе, слышишь, доня? Недаром же у тебя есть когти. Я неуверенно киваю. – Держи, Либа. – Матушка кладёт мне на ладонь перо, запятнанное бурой, давно высохшей кровью. – Если ты или Лайя попадёте в беду, всё, что ты должна сделать, это достать перо и произнести имя Алексея Даниловича. Мы переговорим кое с кем в городе, чтобы за вами присмотрели, но если иного выхода не будет и вам понадобятся лебеди… Они прилетят на твой зов. Как бы там ни было, я – их крови. Однако улетать без Лайи они не захотят. Её жизнь в твоих руках, Либушка. Пригляди, чтобы сестра сделала верный выбор, это всё, о чём я тебя прошу. Вновь киваю и спрашиваю: – А Лайя-то знает? – Постараюсь побеседовать с ней до отъезда. Ты же знаешь теперь всё, что нужно. Мы любим вас обеих. «Одна – тёмненькая, одна – светленькая», – с гордостью повторяет твой тятя. Он любит вас одинаково. Если всё сладится, подберёт тебе хорошего жениха в Купели. Кого-нибудь, похожего на тебя. Бог даст, мы вернёмся за вами и сыграем свадьбу. Ты будешь самой красивой невестой на свете, донечка. В матушкиных глазах опять блестят слёзы. «А вдруг я не захочу уезжать из Дубоссар?» – мелькает у меня мысль. Вслух, впрочем, я этого не говорю. И так слишком много всего навалилось. Я уже и сама не понимаю, чего хочу. Скажем, хочу я быть хасидкой или не хочу? А медведицей? Меня передёргивает, точно от холода, я нервно потираю руки. Что, если мужчина, которого мне выберет тятя, окажется не похож на него? Будет запрещать мне читать Тору, учиться и задавать вопросы? Я уже открываю рот, чтобы спросить матушку, но тут она добавляет:
– Мы уедем ненадолго, всего на несколько недель. Надеюсь, вернёмся с добрыми вестями. Послушай меня, Либа, и запомни: всё возможно. Всё! В мире множество зверей, а в Кодрах – столько чудес, что и во сне не приснится. Люди не всегда те, кем они кажутся, а ты – куда прочнее, чем думаешь. Если вас постигнет беда, защити себя и сестрицу. 10 Лайя Я открываю окошко и выбираюсь на крышу. Перья ищу я в небе, снежно-белые перья. Матушка возвращается с Либой-сестрой из лесу. «Лайя, спускайся с крыши и помоги мне в саду». Ягоды собираем, пальцы и губы – алы, все в калиновом соке. Озирается мама, слушает шорохи леса, нюхает струйки ветра, словно чего-то ждёт. Хмуро молчит, и снова взгляд её шарит по небу. «Что с тобой, что с тобой, мама?» — «Просто хочу убедиться, что никого нет рядом». Мама меня обнимает, Шепчет в самое ухо: «Донечка, мне очень надо Поговорить с тобой». Спрашиваю: «О чём же?» — «Тихо, дитятко, тихо. Тятенька твой – медведь». В ужасе отстраняюсь. Надо бежать отсюда! Матушка, очевидно, повредилась умом. Но ничего не выходит — пальцы её вцепились в плечо мне, не оторваться: «Времени нет на споры. Слушай внимательно, доня! Ты ему не родная. Он только Либе тятя». «Не хочу я этого слушать, мамо, пусти, пусти!» — «Донечка, успокойся, сейчас я всё объясню». Что же мне остаётся? Очи рукой закрываю, сердце, как птица, бьётся. Тише, сердечко, тише. Мама мне на ухо шепчет о лебеде и медведе чудную, страшную сказку! «…В лесу густом пещера тёмная, ласкаю бурый мех и думаю о жизни новой, неизведанной, о той, которая лишь грезилась. Любила я его, как солнышко, как небо, как полёт стремительный, как ливень, речку, тучи грозные…» Всё льётся, льётся голос матушкин, а руки гладят мою голову. «Решила я, что мне не встретится другой такой же добрый, искренний, прекрасный, словно небо звёздное, что вот она, моя судьбинушка. Вскоре на свет народилась Либа, очаровательный злой медвежонок, темноволосый и сильный младенчик. Я тогда думала – нет её краше. Только когда родилась ты, Лайя, я поняла, что поторопилась. Обе вы – звёздочки на небосклоне, благословение всей моей жизни. Знай, что я – лебедица, доня, знай, что и ты – мой родный лебедёнок, пёрышко от моего крыла». Бьюсь я в кольце её рук неотвязных, кричу: «Прекрати, что ещё за бредни? Всё это выдумки, детские сказки! Не мучай меня, отпусти, ради бога!» Но пальцы у мамы крепче железа, не убежать мне от слов её чёрных. «Нет, Лайя, нет, это всё не сказки». Мама глядит мне в глаза, не мигая. В очах её вижу своё отражение, точь-в-точь как мои, огромных и серых. Как снег бела наша нежная кожа, как лён златой наши длинные косы. Помимо воли хочу услышать я продолженье её рассказа. Не вырываюсь, стою спокойно. Мама целует меня в макушку. «Знай, доня, моя прабабушка была королевской дочерью. Увидал её русский царь, полюбил, и они обвенчалися. Раз отправился он воевать с врагом, а она, его дожидаючись, родила прекрасного мальчика. Злые сёстры тут ей позавидовали И послали гонца в ставку царскую: Родила, мол, царица зверёныша, ликом страшного, и взглянуть нельзя! Закручинился царь и прислал наказ строгий – ждать до его возвращения. Но похитили сёстры царску грамотку, Объявили людям другой приказ: Посадить царицу в бочку с сыном-выродком Да и бросить их в море бурное. Пролетал над морем тем лебедь – предок твой, увидал в волнах и спас мать с младенчиком. И влюбился в тот же миг в царскую жену. От союза их пошёл наш лебяжий род. Царь же горевал-страдал о потерянной и молился, пока жил, о душе её. До сих пор ей люди здесь поклоняются, Называют своей святой заступницей, своей Анной-Лебедью легкокрылою. Почитают святой, ей молятся. За спасение её столь чудесное, в час великой нужды Богом явленное. Ибо в грозный час она выбрала, стала именно той, кем следовало. Как-то раз, так уж выпало: поругались мы было с Берманом, и сбежал в сердцах от меня он в лес. Алексей в тот час, твой родной отец, услыхал мой плач, прилетел ко мне. Не сдержалась я, согрешила с ним, но меня к тому, не неволил он. «О чём ты?» — вновь пытаюсь вырваться. «Тише!» — отвечает мама шёпотом, так, что я с трудом могу понять. «Берман с Алексеем нас застиг, в гневе обернулся зверем и… и убил отца он твоего. Умирая, тот в последний раз лебедем предстал передо мной. Берман в ужасе разинул пасть, всю в крови и перьях, — понял он, что убийцей оборотня стал, лебедя, такого же, как я, суженого моего загрыз. Меня как будто громом поразило, окаменела, взор мой помутился. Но вот вернулось зрение, и вижу, что Берман в человеческом обличье. Раздавленный стыдом за злой поступок, надумал он бежать как можно дальше. Той ночью он медвежью шкуру сбросил, поклявшись никогда не надевать и никогда к своим не возвращаться. Он для меня всю жизнь свою разрушил, не только для меня — для всех нас, доня. Вскоре стало мне ясно, что жду второго ребенка. Но до поры, покуда на свет ты не народилась, не знала я, не гадала, что дочь Алексея ношу. Ошибки быть не могло: те же льняные волосы, те же серые очи, та же лилейная кожа, нежнее лебяжьего пуха. Лайя, ты стала моим благословеньем небесным. Ты – нашего роду-племени, и я ни о чём не жалею. Стоило ради тебя пойти на ужас и смерть. Об одном, об одном я плачу и буду плакать до смерти: ты никогда не увидишь своего настоящего тятю, ненаглядного Алексея. Ты – лебедица, доня, совсем как святая Анна, и в час великой нужды, станешь тем, кем захочешь. Однажды родичи Бермана придут в Дубоссары за Либой. Берман род свой покинул, но когда умрёт старый ребе, должен будет возглавить общину. Наша Либа – отцу наследница, и муж её сам станет ребе. Мужчины медвежьей крови её не оставят в покое. Каждый свататься к ней начнёт, чтобы стать во главе медведей. Я не знаю, что выберет Берман, став наследником ребе. Если медведи явятся, убедись, что твоя сестрица с ними пошла добровольно. Не дай им её принудить жить не своею жизнью. Она начала меняться, изменишься скоро и ты. Ты можешь летать, моя доня, не слушай того, кто скажет, будто небо не для тебя. Пока же живи, как прежде, тихо, как мышка-норушка, только следи за тенями, что за спиной таятся. Возможно, места найдутся получше, чем наше местечко. Здешние люди косны, но зла никому не желают. Боятся всего на свете, однако не злы сердцами, и вас защитят с сестрою». Мама опять умолкает оглядывается на лес. У меня голова идёт кругом. Давит мёртвая тишина. «Выходит, тятя – не тятя?» — спрашиваю сквозь слёзы. Матушка треплет мне волосы и улыбается ласково: «Тёмненькая – одна дочь, светленькая – другая. Так говорит он с гордостью и любит вас одинаково». «Прилетят за мной гуси-лебеди и заберут? А знаешь, каждую ночь мне снится белый один, длинношеий…» — «Тс-с! – пугается мама. – Я, кажется, слышала что-то». Бежим что есть духу в хату. Внезапно у самой двери, она меня обнимает и, глядя в глаза мне, шепчет: «Становимся мы лебедями, когда небо в полёт призывает. Как только твой час наступит, встанешь и ты на крыло». Хочется ей рассказать, что я постоянно вижу лебедей, у реки гуляя. А бывает, что к нам на крышу прилетает один и тот же, черноглазый и снежно-белый. Но мама уже отвернулась и пошла торопливо в хату. вернутьсяЭлойким (ашекназ.) – одно из имён Всевышнего. |
