Но это я сейчас сомневаюсь, а тогда все было иначе.

Когда Генри показал во всех подробностях, как и когда использовать одиннадцать основных типов виляния, я не усомнился в нем ни на мгновение. Раз Генри сказал, что контроль вилянием был ключом к поддержанию Семейного счастья и безопасности, как я мог возражать? Семья будет счастлива, никуда не денется. И она будет счастлива, потому что я наконец-то это устрою.

Я следовал Пакту.

Я учился у Генри.

Я был лабрадором в полном смысле этого слова.

Я не мог помыслить, что этого недостаточно, что безопасность Семьи зависела от чего-то большего.

Только позднее я осознал, как много нужно сделать, чтобы защитить своих хозяев от внешней опасности.

И от них самих.

Никто точно не знает, где началось Восстание спрингеров. Точнее как… Ходили разные слухи, но это случилось слишком быстро, так что никто не был уверен. В мгновение ока спрингер-спаниели обнаружились почти в каждом парке страны, разнося весть.

Это было семь поколений назад, в собачьем 20687 году, когда стабильность людских Семей перестала восприниматься как должное, и собакам пришлось доказывать на практике, что они действительно верят в то, о чем говорят. Долг. Послушание. Жертвенность во имя хозяев.

И когда появились спрингеры, заявляя, что нормально вырывать поводки и нюхать ради удовольствия, большинство собак легко купились на это. В конце концов, многие уже начали разувериваться в людях, считая их безнадежными.

– Плохие псы винят своих хозяев, – таков был вердикт Генри. – Псы, которые верили в Вечную Награду, но уставали ежедневно за нее бороться, неизбежно попадали под влияние спрингеров. В конце концов, выйти из игры лучше, чем потерпеть неудачу.

Конечно, люди не заметили Восстания, из-за чего влияние оказалось вдвойне разрушительным. Насколько они могли судить, собаки вели себя как обычно. Приносили палочки. Мочились на фонарные столбы. Обнюхивали других псов.

Только в этом уже не было порядка. И цели. Вместо того чтобы приносить палку, дабы порадовать хозяина, они радовали самих себя. Они уже не обращали внимания на состояние тех людей, за которыми должны были присматривать, уже не вмешивались, когда им следовало, а если и вмешивались, то случайно, а не по умыслу. Им, как и прежде, еще нравилось людское внимание, но скорее само по себе, а не в награду за их усилия.

Но, как я сказал, люди не заметили. Они приписывали разлад в Семье другим факторам. Распаду местного сообщества. Длинному рабочему дню. Растущей секуляризации западного мира. Плохой диете.

Они не видели реальной проблемы. Что собаки перестали о них заботиться. Они не понимали, насколько больше у них было шансов сохранить счастливую Семью, если они выбирали лабрадора. Они не понимали, что судьба человеческого общества лежала в лапах нашего вида. Конечно, были и другие собаки, которые еще хотели внести свой вклад, но те были редеющим меньшинством. Большинство выбрали жить одним днем, а не ради своих хозяев.

И поэтому лабрадоры решили создать Пакт, ведь они опасались, что будущие поколения не останутся верными людям и тоже восстанут. Пакт закреплял принципы, которых когда-то придерживались все собаки: долг, послушание, защита – и делал упор на необходимости жертвовать земными удовольствиями ради обещания Вечной Награды.

В отличие от Восстания спрингеров, подробности Сопротивления лабрадоров хорошо известны.

Все началось в большом парке на севере Англии. Там было много лабрадоров – тысячи, говорят (хотя лично я всегда считал это преувеличением), и они собирались каждым утром возле утиного пруда.

Оскар, бывший пес-поводырь, был их предводителем. Как у многих лабрадоров, у него не было Семьи, о которой он бы заботился. Он посвятил свою жизнь одиноким людям-хозяевам, следуя тем же принципам. Семья, однако, стала центром философии Гуру Оскара. Она почиталась как самая прекрасная, хоть и хрупкая, сторона человеческого существования, а также как самая благодатная среда для собаки.

Разувериться в людях – значит разувериться в нас самих. Такова была основная мысль.

Гуру Оскар сидел каждое утро и излагал Пакт, который он сочинил, игнорируя перебивающих его спрингеров и других сомневающихся.

Все лабрадоры с Семьями, за которыми нужно было присматривать, последовали его совету неукоснительно и передавали знание о Пакте своим потомкам и каждому лабрадору, которого доводилось встретить.

Через два собачьих года большинство лабрадоров в стране согласились оставаться верными, что бы ни случилось, и продолжили посвящать всю свою жизнь счастью и безопасности своих людей-хозяев.

Так все и было. В каждом парке, на каждом углу в этой стране старики учили молодых правилам Пакта.

До этих самых пор.

Я должен признать правду. К худу или к добру, но я все изменил. Лабрадорам придется узнать подлинный ужас того, что это значит – поддерживать безопасность Семьи.

Первое, что понимают лабрадоры о человеческих Семьях – они зависят от повторений. Чтобы семья могла выжить, нужно установить и поддерживать суточный график.

Главный элемент этого графика – двухразовая прогулка в парке с Адамом. Каждый день мы выходили в одно и то же время и делали одно и то же.

Утром он сидел на скамейке и болтал с Миком. Вечером он бросал мне палки, а я приносил.

Но теперь график начал меняться. Тем утром Адам едва перекинулся парой слов с Миком, а вечером, когда мы пришли в парк, я заметил, что он не настроен играть. Я подошел к нему с палкой в зубах, но он даже не вынул рук из карманов. Это было очень странно. Как я уже говорил, обычно ему очень нравилось бросать палку как можно дальше и выше.

Вместо этого он стоял как вкопанный и все время смотрел на новый дом возле парка. Если честно, это не было совершенно новым поведением. С тех пор как строители начали трудиться над домом, примерно год назад, восхищение Адама росло. Сначала это был лишь случайный взгляд, легкое любопытство между бросками палки. Теперь, однако, это казалось одержимостью.

Пока я пытался вести себя как ни в чем не бывало, труся как обычно между цветочных клумб, я следил за ним, пытаясь угадать, о чем он думает. Потом стало понятно. Свет зажегся в одном из окон, и тень промелькнула за занавеской. Туда кто-то вселился.

Сделав круг по парку, я медленно вернулся туда, где стоял Адам. Я тяжело дышал, чтобы привлечь его внимание, но только когда я мягко уткнулся носом ему в пах, он выскользнул из транса.

– Нет, малыш, прекрати, – сказал он и пристегнул поводок.

Хэл и Шарлотта были в своих спальнях, когда мы вернулись домой. Кейт внизу смотрела новости.

– Мы пропустили передачу, – сказала она, собирая собачью шерсть с дивана. – Помнишь, ту, что хотели посмотреть.

– Да, – откликнулся Адам. – Какую передачу? – Он стоял перед ней, возле телевизора, и хотя Кейт не заметила, вновь погрузился в легкий транс.

– О той женщине, помнишь, что основала больницу в Африке.

– О, да, верно. – Он потер шею, уставившись в какую-то неопределенную точку на диване. А потом внезапно заявил:

– Его продали.

– Не поняла?

– Дом возле парка. Его продали.

Теперь только диктор в телевизоре оставался безразличен к поведению Адама.

– Так, – сказала Кейт, мягко кивнув, словно с этим жестом она поймет отсутствующий переход в разговоре.

– Он был выставлен на продажу всего месяц назад, а там уже кто-то есть. Живет в нем.

– Так.

– Но это невероятно.

– Дорогой, с тобой все хорошо?

Он не слушал.

– Я видел кого-то в окне наверху. Они въехали сегодня, этим утром.

– Так бывает. Люди покупают дома. Въезжают. Это не новость.

– Да, но этот дом. Ты его видела? Это самое уродливое строение на свете. В нем двойной гараж, боже правый.