Спустя какое-то время ему ответно завыла королева. Судя по смягчившемуся голосу волчицы, Шерхан определил, что она прощает королю обиду. Голос волка обрёл созвучие, уверенность. По радостным завываниям волчат можно было понять, что всем понравился мир, который с прощением королевой короля приходил в их семью. Примирительный вой волчицы, переставшей злиться на своего короля, означал, что она с детёнышами слышит его, ощущает их близость. Королевская чета скоро со своими принцами, принцессами соберётся на королевский совет и там решит назревшие вопросы своего королевства.

Король, довольный голосом королевы, завыл так восторженно, что всем жителям леса стало ясно, как горячо он любит свою напарницу.

Тут же с северной окраины леса подняли радостный вой молодые волки, дозором обходящие границы своей территории. Спустя мгновения из глубины рощи к родителям, старшим братьям один за другим присоединились несколько подростковых голосов. За ними отозвались волчата-сосунки. Волчата не выли – этому родители их ещё не научили – то ли скулили, то ли смеялись. То и другое происходило одновременно. Они, пискляво срывая связки, одновременно тявкали, скулили, визжали. По тому, как раздаются голоса сосунков – разных высот, тембра, настроения, – создавалось впечатление, что это о себе дают знать вовсе не детёныши волчьего племени, а какие-то чужеродные существа, которые никогда не научатся выть по-волчьи.

Когда умолкли волчата, в густые сумерки, ломая тишину, вновь врезался сильный, магический тон королевы волчьей стаи. По зычному вою, тембру, дикой неповторимой музыке, тревожно отражающейся в нём, можно было догадаться, что она встретилась с королём и очень довольна восторжествовавшему миру в их семье.

Когда сделал это открытие, казалось, Шерхан был поражён проницательностью своего ума, пониманием психологии внутрисемейных отношений волков. Слушая эту гамму диких, мелодичных, имеющих своё предназначение голосов, он растворялся в своём сознании. Ему не верилось, что между членами волчьей стаи могут сложиться такие тонкие, трепетные чувства, намного тоньше, чем в семьях людей.

Приставил руку к уху и сосредоточился, пытаясь оказаться на волне завываний волчьей семьи. Он очень хотел к ним присоединиться. Своим меняющимся сознанием, своим завыванием слиться с голосами королевской семьи. Ему мешало то биение скачущего в груди сердца, то собственное прерывистое дыхание, то неугомонный шум ветра над козырьком скалы.

Шерхан застыл, приоткрыв рот, пытаясь приобщиться к голосам волчьей семьи. Он оцепенел, позабыв о своём существовании и своей извечной боязливости перед волками. Вдруг из его гортани вырвался такой зычный голос, что на минутку, застигнутые врасплох, волки замолкли. Оторвавшись от своего сознания, от самого себя, ничего не слыша вокруг, неожиданно погрузился в магию таких волшебных звуков волчьего семейного оркестра, а доминантный волк, ревнуя к сопернику, завыл так мощно, что всё живое вокруг замерло в оцепенении. К требовательному зову вожака присоединилась и вся семья. Шерхан не помнил, как подхватил нужный тембр, высоту голоса, как встал на четвереньки, подвывая волчьей стае, втягиваясь в их семейный хор, стараясь перекричать доминантного волка.

В этом перевёрнутом состоянии души из глубин сердца он получал такую огромную информацию от волков, что понимал весь волчий язык. Подсознательно, без особого труда разгадывал, о чём поёт волчья семья.

Главарь волчьей стаи сообщал о том, какой он сильный, отважный. Нет зверя, подобного ему, в этой округе. Он голосом предупреждал всех своих соперников, рисковавших быть растерзанными, чтобы немедленно покидали границы его территории. А королева Бике вначале отчитывала своего хозяина за невнимательность к ней, заносчивость, высокомерие, грубые манеры. Но потом её голос смягчался, становился тёплым. Она переходила на объяснение безграничной преданности и любви к нему, пела о своей семье, о родных степях, горах, лесах…

Песня волчьей королевы тугой волной неслась над дремучим лесом и горами. Где-то там, в глубине леса, в вышине тёмной ночи, на мгновение застыла, зацепившись за гриву мечущегося с юга на север каравана туч. Потом с большей уверенностью полетела, переливаясь с голосами наступающей ночи. Она, набирая высоту, стремилась в бескрайность бархатистого темно-синего неба. Неожиданно Бике остановилась на немыслимой высоте и душераздирающей ноте.

Как показалось Шерхану, королева осознанно оборвала песню любви, посвящённую своему королю, своей семье, не допев до конца, когда вмешался чужак. Вместе с недопетой песней в небытие могли уйти воспоминания о прошлом его племени, подсознательная память Шерхана. Сколько ни просил небеса, чтобы вернулись утерянные воспоминания, подсознательная память, сколько ни обращался с мольбами к духам волчьего племени, они не внимали мольбам. Всё возвращалось в память с песней волков, с приобщившейся к ним его песней. Он осознавал: непримиримая вражда, не прекращающаяся тысячелетиями между его племенем и племенем волков, началась по вине его племени. Только теперь понимал, что в состоянии её приостановить.

В роще с замершими волчьими голосами, эхом отражающимися в горах, устанавливалась жуткая тишина. В предчувствии какой-то неминуемой природной катастрофы, явлений прошлого умолкло всё: окружающий мир, звери, птицы, голоса наступающей ночи…

Шерхан думал, что давно перестал выть. Он трясся перед неминуемой бедой, но подсознательно давно не контролировал себя. С песней волчьего племени вошёл в такое шаманическое состояние, в котором его голос мог замолкнуть лишь с замирающими голосами волчьего племени. А он, отпрыск древнего племени волков, безостановочно продолжал петь.

У Шерхана вспыхнула мысль, если сейчас же он не возобновит песню и его не поддержит волчья семья, то наступит конец ему, природе, этим волкам – всему живому на Земле. Показалось, что он запел с новой силой. Тогда к нему присоединился голос доминирующего самца. Своего вожака поддержала и королева стаи. Неожиданно в подсознание Шерхана свежим потоком стали вливаться их голоса, сотрясая воздух. Они были такими древними, понятными ему, душераздирающими и такой величины, что сердце затрепетало. Королева выла таким могучим голосом, на такой длинной, драматической волне, что у Шерхана из груди вместе с волчьей песней стали вырываться обрывки человеческого плача. Плача раскаяния, плача умиротворения.

Шерхан неожиданно замолк, окаменев на четвереньках. У него перехватило дыхание, захлопнулись все клапаны, перекрывающие доступ воздуха в лёгкие. Будто ответный звериный рёв, адресованный одному ему, загипнотизировал его, отнимая у него голос, жизнь. Он не сопротивлялся этому лишению, лишь бы они вернули ему подсознательную память о прошлом его племени. Шерхан стал догадываться: король и королева волчьего царства своим пением способны преподнести ещё не такие сюрпризы. Он приложил ладошку к уху, застыл в ожидании возвращения к нему пения его предков.

Вдруг волчица с удвоенной энергией, вдохновением, силой и тембром в голосе возобновила свою прерванную песню. Её подхватил вожак, а потом один за другим все члены семьи. Эта перекличка волчьей семьи переросла в большой волчий хоровой оркестр. В этом оркестре он, как невидимый дирижёр, стал тонко улавливать, различать все нюансы голосов взрослых и их детей, воспоминания своего племени.

Альфа-самец тянул особенным, густым басом, с ударными тонами «о-о-о», утверждая, кто в стае его вожак. А королева, подпевая королю, тянула голос мелодичнее, нежнее, протяжнее. Она выла баритоном «у-у-у», подчёркивая, что она его единственная, преданная королева. Переярки, родившиеся весной прошлого года, выли неумело, брали высоко. Их лёгким не хватало воздуха, а голосам – мощи, выдержки. Вот из-за чего они неумело срывались с тембра. Начинали кашлять, чихать, в отчаянии устраивать нервные перебранки между собой.

Каждый волчонок, перекрикивая своего собрата, пытался показать среди сверстников и сверстниц силу и смелость, продемонстрировать, что именно он или она являются будущим королём или королевой волчьего племени. Вначале сложно было разбираться в голосах детёнышей. Они выли, друг с другом обиженно переругивались, плакали, восторгались своим щенячьим пением. Шерхан продолжал думать: «Пусть они что угодно делают, только не перестают петь».