Амелия остановилась у окна и оперлась руками о мраморную столешницу: у нее больше не было сил говорить. Неподвижно глядя на ее искривленную от напряжения спину, Алан тоже не мог произнести ни слова. Мысли путались, к тому же его до крайности смущал страх, звучавший в голосах сестер, когда они рассказывали эту историю, – отчетливый, невыразимый ужас.

– Я раньше не верила в такие вещи, Алан, – сказала Карлота. Ее старшая сестра задумчиво смотрела куда-то вниз, ее руки покоились на столе. – В жизни не смотрела все эти передачи по телевизору – про призраков и все такое. Меня даже верующей сложно назвать. Но вокруг нашей семьи за эти последние годы на моих глазах происходили странные события. Надеюсь, ты не думаешь, что все это спектакль, разыгранный тремя сумасшедшими тетками.

– Но почему вы раньше про это не говорили? – спросил Алан: он сам удивился, как странно прозвучал его голос.

– Зачем? – откликнулась Карлота. – Чтобы ты принял нас за чокнутых? Ты и сейчас вряд ли нам веришь. Вроде бы и рад поверить, потому что мы твои знакомые и ты нас уважаешь, но все равно не можешь.

– Но я бы вам хоть как-то помог! – воскликнул он. – Я живу в соседнем доме. Мы бы вместе искали объяснение. Должно же оно быть.

Амелия не ответила. Ее сестра машинально барабанила пальцами по столу, затем внезапно выпрямилась и сложила руки перед грудью, словно собираясь помолиться.

– Если мы сейчас рассказываем тебе это историю, Алан, если мы так или иначе обратились к тебе за помощью, все это по одной-единственной причине: мы умираем от страха.

Алан насторожился. Какая-то мысль пришла ему в голову: он повернулся к Карлоте так резко, словно его подбросила вверх спрятанная в кресле пружина.

– Элизабет его видела. В тот самый вечер.

«Не дай ему забрать и ее тоже. Теперь она моя единственная дочь». В это мгновение слова, произнесенные Мэри Энн во время похорон Пенни, приобрели новый, более отчетливый смысл.

– Как… кого видела? Но это же безумие…

Это галлюцинация, вертелось в мозгу у доктора. Массовая галлюцинация, порожденная эмоциональным потрясением. В этом предположении имелась доля смысла, особенно если учесть, сколько верующих в одно и то же время видят чудо, неподвижно глядя в одну точку и ожидая появления ангела или Пресвятой Девы; тем не менее в каком-то уголке его сознания теплилось глубокое доверие к сестрам. Он знал их много лет. Много лет подряд разделял с ними стол, а также всевозможного рода споры и беседы. Ему нравилась Мэри Энн, быть может, он даже был влюблен в нее. И обожал обеих девочек.

– …рядом с качелями, – пробормотала Амелия.

– Что? – Алан с усилием прервал свои мысли.

– Она видела его возле качелей. Мы как раз поужинали, и она качалась на качелях. А вернувшись домой, заявила, что около клумбы с лилиями стоял какой-то человек. Молодой, но странный. По крайней мере так ей показалось, потому что выглядел он нечетко, расплывчато. Как выразилась Элизабет, ей будто бы вдруг понадобились очки для дали. Когда мы ее спросили, где именно он стоял, она ответила, что точно не знает: он начал перемещаться, услышав наши голоса, а когда она вновь посмотрела в ту сторону, его уже не было.

– Да, необычная история, – заключил доктор, помолчав. – Поднимусь-ка наверх, навещу девочку и Мэри Энн. Продолжим наш разговор в другой раз. Если вы уверены, что в доме кто-то бывает, одних я вас здесь не оставлю. Кто бы это ни был, мне все равно. Чуть позже мы все обсудим. Уверен, этому есть какое-то объяснение. А если его нет, мы его непременно отыщем.

Обе женщины кивнули одновременно. Амелия подошла к столу и принялась сосредоточенно убирать тарелки и чашки.

– Возможно, Элизабет спит.

– Хочу убедиться, что с ней все в порядке, – пробормотал доктор, направляясь к лестнице.

Он чувствовал себя так, словно ему в брюки залили два килограмма цемента. Все тело налилось тяжестью, а головная боль после некоторой передышки снова напомнила о себе, на этот раз более настойчиво. Он ступал по ступенькам медленно, осторожно. Все услышанное казалось бессмысленным и диким, тем не менее он не переставал напряженно о нем размышлять. Поднявшись наверх, повернул вправо и остановился у первой двери. Она была закрыта. Он повернул ручку и заглянул внутрь. Элизабет крепко спала, укрытая пуховым одеялом. Он подошел к ее кровати, наклонился и поцеловал в лоб. Осторожно, чтобы не разбудить. Прежде чем выйти, осмотрел комнату: стеллаж, уставленный детскими книжками и фарфоровыми куклами в бархатных платьицах, среди которых неуклюже громоздился мишка, которого два года назад сам Алан выиграл на ярмарке в тире. Он несколько секунд помедлил, любуясь безмятежным личиком Элизабет, затем, стараясь ступать как можно тише, покинул комнату. Еще две двери в глубь коридора, и он увидит Мэри Энн. Он тихонько нажал на ручку, предварительно дважды стукнув в дверь костяшками пальцев, чтобы предупредить о своем появлении. Чуть заметный порыв ветра коснулся его лица. Алан посмотрел на окно в уверенности, что это Мэри случайно оставила его приоткрытым; однако окно было закрыто. Мэри Энн лежала на кровати, длинные пряди ее волос живописно рассыпались по простыне, словно она плыла. Увидев ее, он улыбнулся. Она была бледна, но на белых щеках виднелись слабые пятнышки румян, а губы были подкрашены нежной розовой помадой. Он уселся на край кровати и взял ее руку.

– Алан… – пробормотала она. – Хорошо, что ты пришел.

– Привет, радость моя. Как ты сегодня себя чувствуешь?

Он прикоснулся ладонью к ее лбу. Затем провел двумя пальцами по щекам, отодвинул прядь волос, чтобы как следует полюбоваться ее лицом. Ее худоба стала еще более заметной. Должно быть, у Мэри Энн маковой росинки во рту не было со дня смерти Пенни, и это беспокоило Алана.

– Лучше… Я лучше себя чувствую, Алан. Прилегла немного: разболелась голова, но, надеюсь, эта ночь пройдет лучше, вот и стараюсь не спать. Таблетки, которые ты мне прописал, помогают отдохнуть, хотя я от них отупела.

– Ничего, это нестрашно. Принимай одну таблетку перед сном и одну утром. Будешь себя лучше чувствовать.

Мэри Энн протянула руку и прикоснулась к щеке Алана. Одеяло сползло, и краем глаза доктор заметил, что на ней белая ночная рубашка, под которой ничего нет. Сквозь прозрачную ткань просвечивали груди. Он отвел глаза, но она перехватила его взгляд.

– Спасибо, что ты нас навестил. Я очень благодарна тебе за все, что ты для нас делаешь.

– Не надо ни за что меня благодарить, Мэри. Я всегда в твоем распоряжении.

– Знаю, – проговорила она чуть слышно. – Спасибо.

Интересно, как надлежит ему поступить? Если он накинет на нее одеяло, она поймет, что он видел ее полуголую; если же оставит все как есть, она все равно об этом рано или поздно узнает и подумает, что он нарочно рассматривал ее наготу и ничего не сказал. Все эти досужие мысли за долю секунды пронеслись у него в голове. Но вот она повернулась в кровати, и, к его громадному облегчению, одеяло вернулось в исходное положение.

– Сколько лет мы уже знакомы, Алан? – лениво спросила она. – Шесть? Семь?

– Около того. Я переехал сюда семь лет назад. В тот день ты привела в клинику Элизабет с гастроэнтеритом. Да, точно: семь лет прошло.

Теперь он вспомнил точно. Жена недавно умерла, и он переехал в Портленд с единственной целью: оказаться подальше от всего, что напоминало бы прежнюю жизнь.

– Ты лучше других понимаешь мои чувства, Алан… И всегда понимал лучше всех, потому что ты уже прошел этот крестный путь. Но со временем боль притупляется, правда же?

Алан опустил глаза.

– Конечно, Мэри. К ней привыкаешь. Это надо пережить, а ты сильная, радость моя. Сильная и молодая. Впереди целая жизнь. У тебя есть очаровательная девочка, уже почти девушка.

И вновь тот же ветерок, дрожание занавесок, пойманное краем глаза. Он повернулся к окну, уверенный, что они действительно шевельнулись, но ничего не увидел. Под потолком чуть слышно звякнула люстра.