На протяжении всего времени, что они жили вместе, младший Аккерман много раз слышал от Кенни:

— В нашем мире уважают тех, кто наглядно показал, что нет никого сильнее. Сила — вот, что главное!

И когда он взглядом провожал Кенни, молча глядя ему в спину, Леви думал, что недостаточно силен. Настолько недостаточно, что дядюшке стыдно за него.

Младший Аккерман оттачивал навыки, стараясь прийти к совершенству. Тренировки закреплялись побоями местных бандитов, получением продовольствия и громкой славой, о нем — сильнейшем сопляке на районе.

А Кенни Аккерман будто совсем пропал из этих гиблых мест, где они жили. Никто не видел и не слышал о нем…

Несколько лет Леви пытался найти его, но результата не было. Он даже подумал, что дядюшка действительно сгинул, пока не случился инцидент с припасами. Тогда Кенни вещал от имени власти. Леви наблюдал за его работой и тем, как он расправлялся с обезумевшими босяками.

Он был близко, но не подошел к родственнику.

Тогда Леви боялся подойти к Кенни, хоть и хотел задать один очень важный, но простой вопрос. Единственное, что его останавливало, — ему казалось, что он знает на него ответ.

На самом же деле, тогда, когда юный Леви самостоятельно разобрался с очередным по счету ублюдком-торговцем, Кенни понял, что может оставить племянника со спокойной душой, — он точно не закончит, как его младшая сестра.

Но теперь, когда Леви услышал ответ, о котором он даже и подумать не мог, младший Аккерман почувствовал, будто что-то перестало связывать ему руки.

Эти оковы назывались — страхом перед родителем.

Хоть Кенни и не был его настоящим отцом, но он был тем, кто воспитал его и заботился о нем. Именно старший Аккерман открыл для него этот мир — пусть тот и был гиблым, соответствующим таким оборванцам, как он и сам Леви.

Сейчас бывший капитан понял, что его внутренний обиженный ребенок, наконец, перестал таить злобу на дядю.

Осознавая это, он смог вдохнуть полной грудью, и, внезапно, ему стало легче.

— Если что, требуй позвать меня. Уж я-то им всем глотки вскрою…

— Спасибо, Кенни… — с толикой воодушевления ответил Леви.

Кивнув, комиссар медленно отошел от стальных прутьев, разделяющих его и последнего человека, кто ему был хоть немного дорог, грустно смотря на племянника, словно видит его в последний раз. Удаляясь от камеры, он ни разу не оглянулся, не желая видеть, как затухает фитиль его жизненных сил.

Конечно, пусть в жизни Леви разрешилась давняя загадка, что терзала его сердце и разум, но новая слишком быстро напомнила о себе, не давая раствориться в эйфории.

До начала рабочего дня старший Аккерман сумел выяснить, кто из комиссаров по распределению взял дело племянника, дождавшись окончания утренней летучки.

Им оказался комиссар Мосс — мужчина был на несколько лет младше Кенни, и что было важно для последнего, не имел к нему резкой неприязни. Объяснив ему ситуацию, он решил вместе с ним ознакомиться с делом. Посмотрев на заявление жертвы, а после, решив встретиться с ней лично, Кенни расспросил коллегу о возможном исходе этого дела.

Пока жандармы вели бурное обсуждение, увлеченные, они и не заметили, как в кабинет комиссара Мосса, постучавшись, вошел высокий блондин в униформе, принадлежность которой выдавало в нем работника другой государственной структуры.

— Какого хера ты здесь делаешь, Белоснежка? — насторожившись и тут же выпрямив спину, словно готовясь к обороне, на духу выпалил Кенни.

— Доброе утро, комиссар Мосс, комиссар Аккерман, я — Эрвин Смит — майор разведывательного управления. Ознакомьтесь!

Проигнорировав оскорбление от старшего Аккермана, Эрвин Смит подал ведущему дело бывшего капитана разрешение о предоставлении доступа к нему. Комиссар Мосс с недоверием взглянул на документ, внимательно вчитываясь в содержимое.

На его памяти это был третий раз, как иные структуры имели власть над ходом расследования, которое он вел, и всегда — это означало серьезный прецедент.

Получив разрешение на копию документов, Смит удалился из кабинета.

— Черт!.. — недовольно протянул Кенни. — Если он здесь, значит, хочет, чтобы Леви опять был на крючке!

Когда на часах было «10:42» бывшему капитану Аккерману разрешили покинуть изолятор для дачи показаний и оформления дела о нападении, случившимся этой же ночью.

Аккерман шел впереди, выполняя указания, что отдавал жандарм. Подойдя к кабинету, сотрудник поравнялся с подозреваемым, и трижды постучал, позже услышав разрешение.

Войдя в кабинет, дежурный указал на стул, стоящий напротив стола, за которым сидел комиссар Мосс. Леви неспешно прошел внутрь, бегло осматривая убранства и послушно сел, ожидая дальнейших указаний.

Кабинет был небольшим. В нем едва могло расположиться два хороших стола, поэтому столы комиссара и стенографистки стояли почти впритык. Темно-зеленые обои — угнетали, навевая лишнюю угрюмость при одном только взгляде на стены.

В левом углу, у окна стоял небольшой шкаф из темного дерева, который хранил на своих полках отложенные до лучших времен дела. Он больше напоминал маленький гроб, чем офисную мебель. Его гротескный вид с резьбой по дверцам и шпилями на ручках из кованого железа контрастировал с остальным кабинетом, и создавалось впечатление, что его сюда привезли по ошибке.

Ведущий его дежурный отрапортовал, и после этого комиссар отыскал среди небольшой стопки бумаг нужную папку. Мельком глянув документы, жандарм начал допрос. Впервые за долгое время ему действительно было интересно услышать версию подозреваемого. Это дело приняло лихой оборот и вдохнуло нотку интриги в рабочую рутину.

Разумеется, версия Леви в корне отличалась от показаний потерпевшей, чему комиссар не особо удивился.

Еще до допроса, пообщавшись с потерпевшей, Мосс выяснил, что дамочка, написавшая заявление на бывшего капитана, была голубых кровей, что конечно не умаляло ее любви к веселью и выпивке. В купе с вздорным характером, она всегда считала, что может позволить себе любую пакость, чтобы потешить свое самолюбие.

Леви просто не повезло.

Сам комиссар Мосс предположил, что если Аккерман действительно не причастен к нападению, то полученные синяки можно объяснить тем, что эта женщина заработала их еще во время веселья, и если бы она вернулась в подобном виде домой, то ее похождения могли бы быть раскрыты.

На его месте мог быть любой.

Помимо уставшего голоса Леви, за ночь не сомкнувшего глаз, и комиссара, что изредка стучал колпачком ручки о затертую поверхность стола, в кабинете сидела молодая стенографистка, печатавшая на машинке каждое слово Аккермана, ни на секунду не прерывая монотонную симфонию, лишь изредка меняя бумагу.

Она была слишком светлой для этого кабинета — выбеленные волосы и кожа, полупрозрачные голубые глаза и одежда в бежево-коричневых тонах делали из нее сплошное белое пятно. Кажется, таких, как она называют — альбиносами.

Однако Леви за весь допрос бросил лишь один короткий взгляд на юную особу, подмечая, что еще не встречал таких людей.

— Месье Аккерман, вы признаете свою вину? — стандартно спросил комиссар Мосс.

— Нет. — Леви старался давать односложные ответы на протяжении всего допроса, чтобы его слова не могли интерпретировать в угоду дела.

— Готовы ли вы сделать чистосердечное признание?

— Нет.

— У вас есть тот, кого предупредить о том, что вы задержаны?

— Да, я бы хотел позвонить своей жене.

— К сожалению, вы этого сделать не можете. Говорите номер, я сделаю это сам.

Выслушав и набрав номер, комиссар ожидал, когда же хозяйка подойдет к трубке, но пока что были только гудки. Повторив процедуру набора номера телефона несколько раз, комиссар предположил, что жена Леви могла быть на работе, но сам Аккерман отрицал это, точно зная, что у нее был выходной.

Комиссар продолжил допрос, уточняя необходимые детали, попутно вновь набирая номер хозяина дома.

Начиная перебирать варианты, Леви никак не мог придумать стоящей причины для того, чтобы не взять телефон на протяжении часа, пока он давал показания, а сотрудник жандармерии занимался его делом и обработкой показаний потерпевшей.