Нет! Он внук царя. Он сын царской дочери. Разве для того родился Кир в царской семье, чтобы остаться пастухом? Нет!

Но, когда вырастет, он возьмет к себе и Спако, и Митридата.

Он долго стоял у окна и смотрел на гаснущие вершины гор. И словно видел маленькую хижину, утонувшую в темной зелени, и людей, живущих там. Он стоял и плакал, прощаясь и с горами, и с лесами, растущими на них, и с дорогими сердцу людьми, которых он покидает.

Кир стоял и плакал, потому что ему было тогда всего только десять лет.

Кир умел сидеть на коне. Этому он научился почти тогда же, когда научился ходить.

Спутники его, царские телохранители, которые должны были проводить Кира до отцовского дома, ехали сзади. Хотя и не считали они мальчика наследником мидийского царя — все-таки по отцу он перс и принадлежит народу порабощенному, — но было что-то в поведении Астиагова внука такое властное, что мидяне опасались обидеть его.

Мальчик был задумчив и молчалив. Дорога шла на взгорье, солнце палило. Горы все теснее и выше поднимались по сторонам, заслоняя Экбатаны.

Когда Кир оглянулся в последний раз, за спиной уже не было ничего, кроме желтых с лиловыми трещинами скалистых уступов.

Тогда Кир вспомнил о своих спутниках и придержал коня.

— Что вы знаете обо мне? — неожиданно спросил он ехавшего справа всадника.

У воина забегали глаза.

— Может, они что-нибудь знают?.. — кивнул он на своих товарищей.

— Да и ты знаешь, — отозвался тот, что ехал слева.

Это был молодой парень с бронзового цвета улыбчивым лицом. Он, лихо красуясь, сидел на лошади. Его бронзовый чешуйчатый панцирь и шлем блестели на солнце, за спиной был виден колчан со стрелами, у пояса позвякивал кинжал.

— Так скажите, что вы знаете обо мне! — потребовал Кир.

Тот, что ехал справа, ответил уклончиво:

— Что можем мы знать? Царь велел проводить тебя в Персию. К родителям.

— Ты говоришь: к родителям. А если мои родители царского рода, так почему я оказался у пастуха Митридата? Если бы я был внуком царя Астиага, я бы рос во дворце.

— Иногда лучше не ведать прошлого, — вздохнул тот, что был слева. — Хоть и вырос ты в пастушьей хижине, а все-таки, поверь, твой дед — царь!

— Дед… — не глядя на Кира, проворчал тот, что ехал справа. — Лишь благодаря заступничеству богов ты и жив-то остался…

— Разговорились! — прикрикнул на них бородатый всадник. — Чего развязали языки?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мой дед Астиаг искал моей смерти? — спросил Кир, и глаза его стали узкими и острыми.

— Увы! — подхватил тот, что ехал слева. — А что умалчивать? Об этом все знают. — И прежде чем бородач успел остановить его, крикнул Киру в лицо: — Он хотел убить тебя!

Кир вздрогнул:

— Как, убить? За что?

— Ха-ха! — воин усмехнулся и покачал головой. — За что? За то, что ты сын его дочери!

— Довольно шуметь, — сказал бородач. — Уж если они все разболтали, так я расскажу тебе, царевич, все по порядку…

И он обстоятельно — со всеми подробностями, со всеми слухами и домыслами — рассказал Киру, как и почему он, царский внук, оказался у пастуха Митридата.

Кир слушал не прерывая. Тонкие черные брови его сошлись над переносицей, сливаясь в одну линию. Молодой лучник, ехавший слева, хотел было со смехом вмешаться в рассказ, но, увидев эту тонкую черную линию бровей, вдруг прикусил язык. «До чего же он похож на царя Астиага!» — мелькнуло у него в голове, и неясный страх заставил его придержать коня и пропустить Кира вперед.

— Так он хотел меня убить? — опять спросил Кир, когда бородач умолк.

— Да. Это все знают. Только не выдавай нас Астиагу.

— Так он хотел меня убить! — повторил Кир.

— Да. Ты спасся чудом.

— А Гарпаг почему не убил меня?

— Не мог. Не хотел.

— Не хотел?

— Нет. Он пожалел тебя.

— Гарпаг меня пожалел… — прошептал Кир еле слышно.

И надолго замолчал. Теперь он знал о себе все.

Слух о том, что к Мандане и Камбису возвращается сын, далеко опередил Кира. В деревнях, через которые проезжал Кир, народ выходил на дорогу и глядел на него с волнением и любопытством.

— Это сын Камбиса? — спрашивали они у всадников. — Это правда?

Мидяне свысока смотрели на персов:

— Это сын Манданы, дочери Астиага.

Но персы повторяли друг другу:

— Это сын Камбиса! Сын Камбиса! Он перс… Наш… Наследник мидийского царства — перс!

И этот радостный шепот летел далеко вперед по долинам и каменистым нагорьям персидской земли, по деревням и городам, до Города Пасаргады, до самого дома Камбиса и Манданы.

Взволнованные, они верили и не верили этому. Они знали, что их маленький сын умер и похоронен в царской усыпальнице. Они столько лет проклинали Астиага за эту смерть!

А теперь им говорят, что их сын жив, что их мальчик возвращается в дом своих родителей и что он уже здесь, близко!

Камбис сел на коня и в сопровождении небольшой свиты выехал навстречу Киру.

Выехав из городских ворот, Камбис приказал оставить его одного.

Ему хотелось, чтобы никто не мешал ему, когда его первый взгляд встретит сына. Какой он, этот мальчик? И действительно ли это его сын? Неужели боги все-таки свершили чудо, вернув ему ребенка?

Камбис так задумался, что когда поднял глаза, то увидел, что всадники уже близко. Первый же взгляд решил все. Да, этот стройный мальчик с горделивой осанкой и черной изогнутой линией крутых бровей — его сын. Он почувствовал это всей своей кровью. «Боги свершили чудо. Сегодня же принесу им жертву».

И он тронул коня навстречу Киру.

Мандана не задумывалась и не сомневалась. Плача от такого неожиданного счастья, она приняла Кира в свои объятия, как только сын в сопровождении отца остановился у родного порога.

На дворе собралось много людей — пришли родственники, друзья. Шум, говор, восклицания счастливый смех… Это был великий праздник в семье Камбиса. И вдвое великий праздник для всех персов. Но об этом они говорили тихо, опасаясь мидийских ушей.

— Сын Камбиса будет царем Мидии — он наследник Астиага. А ведь сын Камбиса — перс! Перс! Перс!

Когда мальчик отдохнул от тяжелого пути, от шума встречи и от объятий родственников, мать стала спрашивать о том, как и где он жил? И почему не убежал раньше к своим родителям? И почему не дал им знать, что он жив, когда они считали его погибшим?

— Я обо всем узнал совсем недавно, — отвечал Кир, — а о том, что царь хотел убить меня, узнал только дорогой.

— Мальчик, царь — твой дед! — с упреком прервала его Мандана.

Ей хотелось, чтобы Кир забыл о страшном решении Астиага. Разговоры об этом были опасны. И ведь не убил же все-таки отец ее сына!

— Царь — мой дед, — упрямо повторил Кир, — и он приказал убить меня. А Гарпаг не убил. И Митридат не убил. А Спако меня вырастила… и…

Здесь голос Кира задрожал, и он опустил ресницы, чтобы скрыть набежавшие слезы.

— Она очень добрая… Я очень люблю ее.

— Но ведь не она твоя мать! — поспешно прервала Мандана. — Мать — это я. Я! Разве я меньше любила бы тебя?

— Разве ты был бы меньше счастлив у нас? — мягко упрекнул и Камбис.

Мальчик быстро взглянул на мать, на отца и, овладев своим волнением, снова начал рассказывать:

— Мы пасли быков в горах. Там большой лес. Очень густой. К стаду выходили волки. Но отец не боялся их. Он их отгонял бичом. И я не боялся. А когда я, бывало, запоздаю и приду домой поздно, мать… Спако ждет меня. Она никогда не ляжет спать, если меня нет дома. Я очень люблю ее.

— Неужели ты, мой сын, никогда не сможешь признать меня матерью? — спросила Майдана. — Ведь я не виновата, что так случилось Отец отнял тебя, он вырвал тебя из моих рук!

— Мы любили тебя, сын, и умершего, — тихо вздохнул Камбис.

Киру стало жалко этих пока еще чужих ему людей. Вот они плачут теперь перед ним. Им больно, что он любит Спако, что Митридата называет отцом. А как он может забыть Спако и Митридата, как он может перестать любить их, если даже не они его отец и мать? Жестокие слова готовы были сорваться: «А почему же мои родители не защитили меня, почему отдали на смерть? Почему не вырвали меня из рук деда и не укрыли от гибели?»