На пятый день, никакой перемены не про изошло в спартанском лагере Воины Леонида продолжали не обращать внимания на огромные неприятельские силы, готовые обрушиться на них.

Раздраженный Ксеркс двинул наконец мидян к ущелью. Сам он приказал воздвигнуть ему трон на холме и уселся, как в театре ожидая скорее увидеть представление, чем битву.

Мидяне со своими круглыми ивовыми щитами и короткими копьями натолкнулись на тяжелые щиты и длинные копья спартанцев. Живая железная стена отодвинула их и раздавила. Этот первый отряд был уничтожен. На другой день другое нападение — и тот же конец. Целые потоки войск сменяли одни других, но, обрушиваясь на спартанцев, были разбиты, как волны, набежавшие на подводный риф. На следующий день Ксеркс двинул в ущелье свое отборное войско, но и «бессмертные» не выдержали и отступили. Греки пользовались неопытностью персов в военном деле. От времени до времени спартанцы делали вид, что отступают. Персы бросались их преследовать, а тогда греки поворачивались к ним лицом и избивали их сотнями.

У греков было мало убитых. Длинное копье удерживало на расстоянии короткое. «Бессмертные» были уничтожены практически без потерь со стороны греков. Ксеркс, видя гибель своего отборного войска, три раза соскакивал с трона в гневе и ужасе.

Но предательская тропа извивалась по горе сзади спартанского лагеря. Нашелся изменник, указавший ее Ксерксу. Персы пошли по тропе ночью, рассеяли стрелами греческих союзников, охранявших вершины, и обрушились на спартанцев с тыла. Уже с утра мрачные предсказания дали знать Леониду о близкой гибели. Стражи, расставленные по холмам, сообщили ему, что гора захвачена неприятелем. Но закон Спарты повелевал умереть на месте. Договор со смертью был немедленно заключен.

Триста спартанцев отослали своих нерешительных союзников. Скудная трапеза была роздана воинам, но больше и не надо было людям, готовившимся к смерти.

— Мы будем ужинать в царстве теней, — сказал своим товарищам Леонид.

Спартанцы не стали ждать, чтобы на них напали с тыла. Они бросились из ущелья на передовой отряд персов и вырубили в нем кровавый коридор. Резня была такая, что копья их переломались. Тогда они выхватили мечи и продолжали поражать врагов, умирая. Леонид упал мертвый — и страшная схватка началась вокруг его тела. В древних битвах тело вождя имело то же значение, что теперь знамя: было честью захватить его и позором его потерять.

Четыре раза маленькое войско, превратившееся уже в небольшую кучку воинов, выхватывало тело своего вождя у налетавшего врага. Наконец им удалось унести его в ущелье Там они отошли на холм и построились кольцом, плотно прижавшись друг к другу. Снизу их пронизывали стрелами, а с горы обрушивали на них град камней. Не имея больше мечей, спартанцы стали защищаться кинжалами, сломав их, пустили в ход свои могучие руки, и, когда руки наконец не в силах были наносить ударов, они продолжали защищаться зубами.

На том месте, где они погибли, был воздвигнут железный лев, напоминавший имя Леонида, а внизу была сделана надпись:

«Путник, когда ты прибудешь в Спарту, сообщи там, что ты видел нас здесь павшими, как повелевал нам закон».

Проход был свободен, и персы двинулись на Афины, по дороге сжигая и опустошая селения и города.

Подойдя к Афинам, Ксеркс увидел, что город почти пуст. Народ толпами покинул его каменные стены, чтобы укрыться за деревянными стенами Фемистокла. Афиняне переправили женщин, детей, стариков на остров Саламин, в город Трезену. Там их встретили с большим радушием, как братьев, претерпевших несчастие. Трезенцы не только дали приют беглецам, но, следуя трогательному закону, повелевавшему относиться к детям беглецов с материнской нежностью, они позволили афинским детям безнаказанно рвать плоды во всех своих фруктовых садах. Они сделали еще больше: заплатили учителям за обучение детей. Маленькие афиняне могли читать по складам «Илиаду», поэму знаменитого греческого поэта Гомера, изображающую подвиги героев, в то время как их отцы продолжали совершать эти подвиги в жизни.

В Афинах осталось только несколько древних старцев, упрямых старожилов. Они продолжали утверждать, что Пифия разумела под деревянными стенами стены Акрополя, укрепили их и стали защищаться с той же смелостью и упорством, как триста спартанцев в Фермопилах. Когда персы подожгли наконец их деревянные стены, они стали бросать своими немощными руками огромные камни в осаждающих. Уничтожить этих старых героев можно было тоже только хитростью.

Как раз возле стен Акрополя возвышался острый уступ горы. Его считали неприступным и не защищали. Несколько смелых персидских воинов влезли на него, а с него на стену. Они выломали ворота, и персидское войско ринулось в Акрополь. Все защитники его были перебиты, здания ограблены, а сама крепость и храмы в ней сожжены.

Ксеркс торжествовал и послал в Сусы весть о взятии Афин, но на следующее утро победители были испуганы чудесным явлением. Оливковое дерево, посвященное богине Афине и сожженное накануне до основания, за ночь дало новый зеленый росток. Чудодейственные соки обновляли сожженный ствол афинского дерева, смерть вызывала воскресение, надежда снова зеленела среди безнадежности.

Но Греция находилась в большей чем когда-либо опасности. Кроме всех бедствий, которые рушились на нее со стороны врагов, среди самих граждан начались пререкания, споры и несогласия. Особенно сильны они были во флоте, соединившемся перед островом Саламином под начальством спартанца Еврибиада. Военачальники хотели отвести корабли к Коринфскому перешейку, потому что там — в случае поражения — можно было найти убежище для судов, а воины, сойдя на берег, превращались сразу в сухопутное войско. На Саламине же спасаться было некуда: со всех сторон море.

Один Фемистокл стоял за то, чтобы остаться на Саламине. Он один понимал, что спасение Греции зависело от сплоченности всех собравшихся здесь сил. Если бы этот узел оборвался, то каждый воин поспешил бы к себе, чтобы защищать свой город, и греческий флот, представлявший весь вместе силу, раздробившись, потерял бы всякое значение. Фемистокл спорил один со всеми и в этом неистовом, как настоящая битва, споре вел себя героем.

Военный совет был уже распущен, но он настоял, чтобы совет собрали снова. Он выдержал град ругательств, которыми осыпали его разгневанные военачальники, и, когда раздраженный его упрямством Еврибиад поднял палку, чтобы его ударить, он воскликнул:

— Бей, но выслушай!

Его выслушали, и ему удалось наконец убедить всех. Но этого было недостаточно. Надо было еще ускорить битву, чтобы не утомлять воинов и моряков долгим ожиданием. Чтобы заставить обе стороны вступить немедленно в бой, Фемистокл решился притвориться изменником. Он послал раба к Ксерксу и велел ему передать, что на другой день греческие триеры решили бежать и что, сделав внезапное нападение, персы захватят всех их в плен без всякого труда.

Ксеркс попал в западню. При свете предутренних звезд греческий флот увидел, что на него медленно и зловеще надвигаются персидские корабли. В одно мгновение всякая нерешительность исчезла. На верхушку одной из греческих мачт села сова. Это была любимая птица богини Афины. Греки решили, что богиня послала свою птицу в знак того, что надо начинать битву. Со всех триер раздался гимн в честь богов и героев, и бой начался при первых лучах восходящего солнца.

Персидские суда были слишком велики и тяжелы, чтобы свободно двигаться в узких проливах; они наскакивали одно на другое, не могли ни двигаться вперед, ни отступать. Подвижные и легкие триеры греков скорее летали, чем плавали. Они со всех сторон устремлялись на неприятеля, наносили ему удары клювами своих железных таранов, ломали их весла, молниеносно проходя вдоль борта.