Так и оказалась она – одной из первых, как обычно – на физическом факультете. Первое время она чувствовала себя полным чужаком в группе. Ребята с ней учились, в основном, приезжие, и они перезнакомились между собой еще во время вступительных экзаменов, в общежитии. Но затем их послали на месяц в колхоз, на уборку свеклы. В дальней, глухой деревне их устроили на раскладушках в здании деревенского клуба, где не то, что отопления с душем – водопровода не было. Умывались они у колодца, на завтрак, обед и ужин ездили в открытой грузовой машине в соседнюю деревню, в столовую сахарного завода, а по вечерам им строго-настрого запретили отходить от клуба более чем на двадцать шагов – местное население не очень жаловало приезжих.
Она, коренной городской житель, смотрела на эту жизнь на природе широко раскрытыми глазами – все казалось ей преисполненным романтики. Все – кроме работы в поле. Свекла сидела в земле и категорически отказывалась выходить на поверхность, сколько не тяни ее за ботву. В первый же день она поняла, что положенную норму ей не удастся сделать никогда. Сидя вечером в кузове машины, везущей их к месту ночлега, она едва не плакала от ломоты в спине, саднящей боли в руках и бесконечного унижения.
Спустившись с машины, она едва доковыляла до своей раскладушки, рухнула на нее и накрылась с головой одеялом. Лишь бы только никто ее не трогал. Не тут-то было! Ее вытащили из-под этого одеяла, заставили вымыть руки (А то царапины загноятся!), растерли спину (Это с непривычки – завтра и не вспомнишь!) и поволокли во двор – пить чай у небольшого костра. Там ее поздравили со вступлением в ряды борцов за урожай, сообщили, что только теперь она имеет полное право каждый день кушать борщ, и напомнили, что коллектив – это великая сила. Так что нечего кукситься – норму ей сделать помогут.
И действительно помогли. Не полную норму – никто бы в жизни не поверил, что чахлый горожанин смог наравне с деревенскими работать – но почти. Ей больше не было бесконечно стыдно домой с поля возвращаться. А по вечерам ее опять ждал чай, беззлобное подшучивание над ее растущим мастерством укрощения корнеплодов, бесконечные рассказы о всевозможных курьезах в общежитии…
Никогда прежде она ни с чем подобным не сталкивалась. Мать ее всю жизнь билась, пытаясь свести концы с концами, и на душевные разговоры с дочерью у нее не оставалось ни времени, ни сил. В семье было строгое распределение обязанностей, и пока они неукоснительно выполнялись, о чем было говорить? В школе ее воспринимали как некую физическую данность – всегда во всем правильную и ответственную, но также замкнутую и скрытную. Одно время, пока по литературе Чехова изучали, ее даже прозвали «Человеком в футляре».
А тут ее словно волной подхватило с берега, да и забросило среди игривых барашков – с летящими в лицо брызгами, слепящими глаза бликами солнца на воде – и она вдруг почувствовала, что та мягко, но надежно поддерживает ее со всех сторон.
Однажды приняв ее в свое лоно, великая стихия не отпустила ее и по возвращении в город. Ее не спрашивали, хочет ли она пойти в кино, в лес, на день рождения – ей просто говорили, где и когда все встречаются. И она не просто шла – бегом бежала, впервые почувствовав себя частью большой и дружной компании. Лишь только на время сессии она, как шутили ее одногруппники, «вновь уходила в монастырь» – запиралась дома с конспектами и учебниками, чтобы подготовиться, как следует, к экзаменам. Сдавала она их всегда первой и, выйдя из аудитории, отдавала томящимся в ожидании приятелям конспект, который те тут же раздергивали на шпаргалки.
Все пять лет студенческой жизни прошли для нее как один нескончаемый праздник жизни. И сейчас, в преддверии встречи со старыми друзьями, к ней вернулось ощущение радостного подъема. Муж, похоже, это тоже почувствовал.
– Ты уроки у детей проверяла? – спросил он в пятницу вечером.
– Что? – вскинула она глаза от листка бумаги, на котором записывала, где и когда должна встретиться с ребятами из доверенного ей списка по поводу денег на встречу, а с кем такая встреча уже состоялась.
– Я спрашиваю, ты уроки у детей проверяла? – повторил он.
– Нет, – пожала она плечами, – они же на продленке уроки делают. Учительница там на что?
– У учительницы их там три десятка сидит, – настаивал он, – и ей нет никакого дела, насколько качественно они домашнюю работу делают, лишь бы все написано было.
– А вот и неправда! – возмутилась она. – Елена Ивановна очень внимательно к ним относится…
– А тебе не приходило в голову, – поинтересовался муж, – что ее нужно время от времени контролировать, чтобы внимание ее и дальше не рассеивалось … из-за недостатка интереса со стороны родителей?
– Хорошо, – вздохнула она, – завтра проверю.
– Ты, что, забыла, – удивился муж, – что завтра мы едем в зоопарк?
– А ты не хочешь сам с ними съездить? – Она запнулась под его внимательным взглядом. – Нам же на рынок за продуктами нужно, а мне потом еще убирать и стирать…
– Ну, уж нет! – широко улыбнулся муж. – Если и поедем, то всей семьей, как договаривались. Давай лучше так сделаем: ты мне напишешь список того, что на рынке купить нужно – я сам туда съезжу, а дети тебе пока убирать помогут. А стирать уже вечером будешь.
Та, которую позже назвали Мариной, остолбенела. В ее семейной жизни никогда не возникало вопросов, кто должен заниматься хозяйством. Она с детства была приучена за домом следить, и просить у мужа помощи ей даже в голову не приходило – не годится мужчине у кухонной мойки в фартуке стоять. Что это на него нашло? У нее промелькнула мысль, что, может, и на него предстоящая встреча подействовала – воспоминания навеяла. Они же с ним вместе учились – там, в институте и познакомились.
Они действительно учились на одном потоке, но в разных группах. Ее группа была настолько сплоченной, что потребности в более широком круге общения практически ни у кого не возникало, но в лицо своего будущего мужа та, которую позже назвали Мариной, узнала намного раньше, чем познакомилась с ним лично.
Он был старше большинства однокурсников – учиться в институт он пришел по направлению со своего завода, на котором успел уже несколько лет после школы поработать. Учился он хорошо – не блестяще, но «хвостов» у него никогда не было – и очень активно занимался общественной работой. Практически ни одно собрание не проходило без его выступления. На трибуне он смотрелся хорошо – высокий, по-спортивному собранный, с широкими скулами и волевым подбородком, он никогда не читал свои речи по бумажке, и слова его были полны уверенности в своих силах и зажигательного молодого задора. Назвать его красавцем было трудно, но лицо его так и просилось на плакат, призывающий молодежь ехать на строительство БАМа.
С преподавателями он общался на равных – не стеснялся задавать вопросы на лекциях, аргументируя их примерами из своей рабочей практики – и не раз случалось, что те первыми подавали ему руку при встрече. С собратьями-студентами он держался ровно и приветливо, но, хотя и жил в общежитии, ни с кем особой дружбы не водил и принимал участие только в заранее запланированных мероприятиях, в течение которых как-то ненавязчиво всегда оказывался на переднем плане.
Та, которую позже назвали Мариной, впервые непосредственно столкнулась с ним во время последней производственной практики. К тому моменту темы будущих дипломов были уже распределены, и ей предстояло заняться изучением способов усовершенствования методов электротермической обработки. Вот для практического ознакомления с оными и направили ее на машиностроительный завод.
Перспектива увидеть своими глазами воплощение выученной на «отлично» теории в настоящем, живом деле привела ее в бурный восторг.
На заводе, однако, выяснилось, что наблюдатели там никому не нужны, в то время как рабочих рук очень даже не хватает. И ее приставили к настоящему станку, на котором настоящие детали подвергались электрозакалке. К концу первого дня у нее чуть не загорелся бак с маслом для охлаждения деталей. К концу второго ей объяснили, что, если она будет ждать, пока бак остынет, у всей смены «сгорят» премиальные. К концу первой недели оказалось, что цех, в который ее определили, работает по скользящему графику, и всю следующую неделю ей придется выходить в ночную смену.
