Иногда ей удавалось до такой степени задеть меня, что с языка у меня срывались весьма неосторожные фразы. Как, например, в том разговоре о нашем жульничестве. Я тогда всерьез разозлился. И сболтнул в сердцах то, что давно уже не давало мне покоя. Татьяну интересовало, не ограничены ли мы в своей самостоятельности; меня же волновало, почему мы настолько автономны в своих действиях. Ведь мы же обсуждаем друг с другом уже законченные дела; ну, я, допустим, нет, но другие же обсуждают. Это даже приветствуется. Но почему только потом? Ведь лучше не прошлые ошибки разбирать, а попытаться предотвратить их. Нас же на земле — в любой момент — сотни, почему мы и друг для друга невидимы? Я ведь только по поведению человека могу догадаться, что кто-то им, пожалуй, уже занимается. Вот с Галей, например, у меня такая мысль мелькнула… Если это так, то почему бы нам не пообщаться? Каждый же день в одном офисе толчемся, по углам прячемся! И от своего дела ни один из нас не отрывался бы: вон обе — на глазах, можно и в одном углу собраться, опытом вполголоса обменяться. Я просто уверен, что за три года не раз с собратьями сталкивался! Почему же мы друг от друга засекречены? Нас что, разведчиками в тыл врага засылают?

А я-то думал, что, начав говорить с Татьяной, избавлюсь от вопросов, на которые у меня не было ответов…

Конечно, мы не могли только разговаривать. Нам ведь и на работу нужно было ходить. Честно говоря, эти перерывы доводили меня до бешенства — прерывалось ведь мое время задавать вопросы. У меня даже мелькнула мысль предложить Татьяне бросить к чертовой матери эту работу — после того, как я обнаружил, что могу вытаскивать из кармана любую нужную мне сумму денег. Но было в ее работе одно преимущество, от которого я бы теперь ни за что не отказался — поездки в транспорте. Особенно утром. Каждое утро я испытывал ощущение, которое было не просто новым для меня — мне просто не с чем было его сравнить. Всю ночь я валялся на кровати — обычно закинув руки за голову — размышляя над ее вчерашними ответами и обдумывая, о чем спросить ее на следующий день. Я пытался сформулировать свои вопросы в максимально неожиданном виде, чтобы еще раз дождаться от нее удивленного взгляда, задумчиво насупленных бровей, подергивания губ — и затем радостной улыбки, когда она, наконец, находила ответ. И потом, когда темнота за окном начинала чуть-чуть сереть, мне уже не терпелось спрашивать, слушать, смотреть…

Каждое утро я испытывал ощущение, что могу свернуть горы. Мне хотелось свернуть какую-нибудь гору. Кофе, наверно, действовал, но я не думаю, чтобы дело было только в нем. Я знал, что впереди у меня — моя часть дня, и маршрутка, в которой я смогу на вполне законных основаниях почти обнять ее за плечи, и кафе, в которое она сбежит из офиса, чтобы дать мне возможность материализоваться на лишний час. Кстати, когда я на следующее после того свободного дня утро попросил у нее кофе, одно только выражение ее лица стоило этой попытки. Не говоря уже о том, как побежала у меня по жилам кровь. Раздув ноздри, я отчаянно оглянулся по сторонам — куда, ну куда мне выпустить эту энергию? Сейчас же на части разорвет! Может, ее на руки и до лифта донести? Да какой там лифт! Вниз по лестнице, бегом! Потом я представил себе, как через пару пролетов исчезаю…, и раздается истошный визг. И вам тоже «Доброе утро!», дорогие соседи!

Кстати, тем же утром — совершенно это не планируя — я получил ответы на некоторые мелкие, но давно изводившие меня вопросы.

— А почему ты утром кофе первым делом варишь?

Она ответила мне, не поворачиваясь (в тот день она почему-то глаз от турки не отрывала; от просьбы моей, наверно, в себя приходила): — Ты что, запах не чувствуешь?

Конечно, я уже чувствовал запах. И совсем не так, как обычно. Во рту у меня появилось… предвкушение. Которое плавно сползло вниз, пощекотав горло и раздразнив желудок, откуда послало заманчивое обещание всем, без исключения, мышцам.

Разлив кофе по чашкам, она принялась мыть турку, и из меня — сам собой — выскочил еще один дурацкий вопрос.

— А почему холодной водой?

— Почему холодной? — удивленно отозвалась она, откручивая кран горячей воды.

— А почему ты раньше сначала горячую воду открывала? — Я уже чувствовал себя полным идиотом, но, если начал, то уже спрошу до конца. Она мне, между прочим, тоже глупые вопросы задает! «Если меня к вам не возьмут?» — это же надо такое придумать!

— Так потеплело же, — она даже глазами захлопала.

— Ну и…? — Ну подожди, дай дожить до вечера: ты от меня тоже такие ответы получишь!

— А тебе летом жарко не бывает? — Она окинула меня явно подозрительным взглядом.

— Ну, бывает иногда. А причем здесь вода на кухне? — Вот точно чувствую, что кто-то над кем-то издевается. Осталось только понять, кто над кем.

— А в холодный душ в такие моменты тебе не хочется? — улыбнулась она.

Похоже, я догадываюсь, кто над кем.

— На кухне?

— Нет, в ванной, — уже открыто рассмеялась она. — Когда жарко, коже холод приятнее; когда холодно — тепло.

Гм. Довольно логично. Вот нельзя было сразу так объяснить?

Так, экспромтом вопросы больше задавать не буду. От нее и при тщательной подготовке не знаешь, что в ответ ждать.

По дороге на остановку применения бурлящей во мне энергии не нашлось. Я внимательно следил за ее ногами (вдруг споткнется — подхвачу), незаметно поглядывал наверх (вдруг что-нибудь падать начнет — в сторону отдерну), с надеждой косился по сторонам (вдруг вчерашние мальчишки решили утром ее подстеречь — ммм…!). Ничего — хоть плачь!

Но, как совсем недавно пришло мне в голову, лучше неприятности предотвращать, чем исправлять. Поэтому, заходя вслед за ней в маршрутку и протягивая водителю деньги, я дал волю воображению. Вот садимся мы с ней в дальний угол — как сейчас! — и по дороге, сзади, кто-то не справляется с управлением и на всем ходу прямо в этот угол… Это я могу предотвратить. Я могу поставить барьер между ней и возможным ударом судьбы. Я могу прикрыть ее отдельной частью своего тела. У меня тут же взлетела рука и охотно утроилась на спинке ее сиденья. М-да, правда, остается проблема сходства с определенным общим знакомым, даже в мыслях называть его не хочу… Ну и подумаешь! Жест, возможно, похож, а вот намерения, за ним стоящие — принципиально разные. Я, в конце концов — ангел-хранитель, или кто? Я сделал это исключительно в целях ее безопасности. И могу это доказать. Вот дома же я руку ей за спину не закидываю! Там я просто рядом сижу, поскольку ей ничего не грозит…

А насколько же удобнее разговаривать, а? Может, и дома попробовать — в той же гостиной, хотя бы? Между прочим, с балкона элементарно может залететь шаровая молния! А я как раз со стороны балкона и сяду — как раз на пути стихийного бедствия…. Хорошо, что я вопросы заранее, ночью подготовил: можно и спрашивать, и одновременно дальнейшую стратегию разрабатывать.

В офисе я старался держаться к ней поближе. Точно не могу сказать, почему — просто напряжение в ней какое-то учуял. В первый же день, подойдя к своему столу, она швырнула сумку на стол, рывком отодвинула стул и буквально упала на него. Я понял, что лучше мне далеко не отлучаться. И даже быстро продумал новый путь отступления с пути особо любопытных коллег: если кто-то к ее столу подойдет, я к ней за стул нырну — буду за плечи удерживать, если она всерьез на кого-то накинется. И она рыкнула-таки на первого же подошедшего — вернее, подошедшую, ею оказалась Инна. Но этим все и закончилось, мне даже вмешиваться не пришлось. И чего она злится? Это я должен злиться — мое ведь время сейчас!

Когда в начале обеденного перерыва она встала и, глянув на край стола, кивнула в сторону выхода, я растерялся. Лица ее я не видел, поскольку стоял на посту у нее за спиной. Что же она задумала? И не спросишь же, пока не выйдем! Пришлось плестись за ней к двери и терпеть до лестницы. Открыв дверь, она повернулась лицом к коллегам и жизнерадостно сообщила: — Ребята, не обижайтесь — я вас покину сегодня. — Ну, это я уже и так понял, но почему?