Я хотела было возмутиться (вечер, между прочим — это мое время!), но все же решила ответить. Лучше довести этот разговор до конца, чтобы он потом капризничать не начал, отвечая на мои вопросы.

— Когда меня так близкие люди называют, я не против. Но их у меня немного. А когда малознакомые люди фамильярничать начинают, это… как вторжение непрошенное в мою жизнь. — Я произносила эти слова медленно, стараясь как можно точнее описать свои ощущения. И вдруг поняла, насколько ревниво отношусь к своему внутреннему миру. Интересно, а в нем я кто? Как я сама себя называю? Да никак. Ничего себе!

— А мне, значит, можно? — вдруг спросил он, пристально глядя на меня.

От неожиданности я вздрогнула.

— Что можно?

— Вторгаться? — уточнил он, чуть скривившись на этом слове.

Ну, это уже вообще!

— Да ты в мою жизнь три года назад вторгся — без всякого разрешения! — фыркнула я.

— Нет-нет-нет, ты не увиливай! Сейчас ты мне даешь разрешение на участие в твоей жизни, или мне продолжать… вторгаться? — Вот что-то не нравится мне эта настойчивость! Есть в его словах что-то, чего я не вижу — и о чем, судя по прошлому опыту, очень скоро пожалею.

— А если не даю, так что? — решила я выиграть еще немного времени на раздумья.

— Да ради Бога, я не напрашиваюсь. Ты только не забудь, что Анатолий — изощренно изобретателен и обладает неуравновешенным темпераментом. Так что за способы вторжения я больше не отвечаю.

Вот я знала! Я знала, что он что угодно себе на пользу вывернет! Ладно, я тоже умею к словам цепляться.

— Значит, вторгаться ты будешь в любом случае, но если я дам согласие на твое участие в моей жизни, у меня есть надежда, что это самое участие ты будешь со мной предварительно обсуждать? — Я как можно шире растопырила глаза и даже пару раз хлопнула ими — с видом невинной уверенности в его добропорядочности.

Он снова расхохотался.

— Договорились. — И продолжил, снова как-то неприятно прищурившись: — Вот давай и обсудим мое участие в твоей встрече с подругами. Насколько я понял по твоему лицу, тебе велено взять меня с собой.

Я поняла. Этот прищур, насмешливый тон, пристальный взгляд… Он решил, что мне уже не терпится им похвастаться. Для того и имя мгновенно придумала. А я еще боялась, что он решит, что я ему на шею вешаюсь! Вот теперь я буду говорить все, что думаю. Он, кажется, так хотел это узнать?

Я отставила в сторону свою чашку и помолчала, решая, с чего начать.

— Для начала. Я действительно только что проболталась о тебе. Но — возможно — ты и сам заметил, что я не умею врать, особенно девчонкам. Когда мне задают прямой вопрос, я либо не отвечаю, либо говорю, как есть. И имя тебе родилось само собой, а не для предстоящей встречи. И, между прочим, оно мне действительно нравится — оно тебе очень подходит, особенно в части неуравновешенного темперамента.

Он открыл было рот, но я подняла руку.

— Я не закончила. Мне очень нравится общаться с тобой, но это вовсе не означает, что ты обязан участвовать в моей социальной жизни. Так что ехать со мной тебе совершенно не обязательно. У меня есть неделя, чтобы придумать красивое объяснение твоего отсутствия — и в этом твое участие мне вовсе не нужно. Все.

Я собралась с силами, готовясь к ответной гневной тираде, но вдруг услышала: — Чаю еще будешь?

Я нетерпеливо кивнула, желая как можно скорее покончить с приступом неуравновешенного темперамента, но он спокойно встал и налил чай в две — две! — чашки. Ну и что это такое? На этот раз мне не нужно было что-то изображать — глаза сами собой захлопали.

— Ты же прекрасно знаешь, что я все равно с тобой поеду, — как ни в чем ни бывало продолжил он, прихлебывая чай. Может, мне еще о чем-нибудь сболтнуть — он, глядишь, и есть начнет?

— Я имела в виду, что тебе совершенно не обязательно кому-либо показываться, — уточнила я, поджав губы. С чего это мы такие непонятливые сделались?

— Если быть совсем честным, — проговорил он, делая паузу после каждого слова, — я был бы совсем не против познакомиться с твоими подругами. Главным образом — поприсутствовать как бы внутри вашего разговора. Если ты не возражаешь.

Последняя фраза словно окончательную завесу сняла с его странного поведения. Я решила говорить напрямик до конца.

— Тебя задело то, что я не спросила твоего согласия, прежде чем говорить об этой встрече?

— Тебя это удивляет? — Он вскинул бровь.

— Нет. — Больше он от меня звука не дождется!

— Тогда зачем…

— Что зачем? — Вот пусть сейчас только еще одно слово скажет!

Он опустил глаза. Вдруг он накрыл своей рукой мою и принялся осторожно разжимать мне пальцы, сжатые в кулак. Господи, когда я кулаки-то сжать успела?

— Ничего, — негромко сказал он, все так же не поднимая глаз. — Я просто неправильно тебя понял. Как обычно. Прости.

Ну почему я так не умею? Ну почему я не смогла просто извиниться за свой болтливый язык? Извиниться — и все, конец конфликту. Как он там мне внушал: три глубоких вдоха?

И вдруг — от облегчения, наверно — на меня навалился приступ нервного хихиканья. Я изо всех сил прикусила нижнюю губу, но хрюканье вырвалось-таки наружу.

Он вздохнул, поднял глаза к потолку, но подбородок и у него уже дрожал.

— А сейчас что такое?

Меня уже так трясло, что я с трудом выталкивала из себя слова.

— Ты… вообще… представляешь себе…, на что… ты… только что… напросился?

— На что? — Он улыбнулся, чуть пожав мне руку.

— У Светки тебе придется есть! — Я уже почти рыдала. — У нас полный отказ от угощения — это смертельное оскорбление хозяйке. И у те6я есть всего неделя, чтобы потренироваться.

На лице у него медленно проступило выражение такого ужаса, что я в прямом смысле слова рухнула на стол — лицом в его руку, лежащую на моей.

Возможно, потому, что мы только что — в первый раз — помирились, но выходные прошли как-то очень… тепло. Конечно же, мы опять говорили, но теперь у нас появились темы, связанные не только с моим прошлым и моим же — возможным — будущим. Одними разговорами сыт не будешь — и в субботу нам пришлось идти в магазин.

Для меня это само по себе стало большим событием. Мы отправились в ближайший большой супермаркет, где я устроила ему экскурсию вдоль каждой полки, объясняя, что на ней лежит, из чего это сделано и как его едят. Чем эта экскурсия стала для него, я даже думать не хочу. Выражение лица у него было просто непередаваемое. Я специально выбрала самый большой магазин, в котором даже большое количество покупателей совершенно необязательно постоянно сталкивается друг с другом.

Только лишь подойдя к мясному отделу, он позеленел, крепко сжал зубы, помотал головой и, круто развернувшись, пошел в обратную сторону. Я не возражала — в морозилке у меня все еще оставалось немного мяса. У рыбного отдела лучше ему не стало. Он замер у стеклянного контейнера с живой рыбой, с ужасом уставившись на его содержимое. Я дернула его за рукав, и он очнулся.

— Ты хочешь сказать, — тихо спросил он, глядя на меня с тем же ужасом, — что вы покупаете эту живую рыбу, и потом — дома — сами — убиваете ее, чтобы съесть?

— Я, например, живую рыбу не ем, — так же тихо ответила я, и потащила его дальше. Продавщица в рыбном отделе уже начала странно на нас поглядывать.

Возле рядов с колбасами и сырами он поднял руку.

— Не нужно, — быстро проговорил он.

— Что не нужно? — не поняла я.

— Рассказывать мне, из чего это сделано. Я… в целом… догадываюсь. Пошли отсюда.

— Ну, знаешь ли, — возмутилась я. — А мне нужно что-то себе купить?

— Покупай. Только не говори мне, что это.

Я быстро побросала в корзинку свой обычный набор продуктов, и мы отправились дальше.

Но самое главное, похоже, потрясение ожидало его в ликероводочном отделе. Он остановился у стеллажей со спиртным, медленно переводя все шире открывающиеся глаза с ряда на ряд.

— Да-да-да, — быстро произнесла я. — Это — алкоголь, и его пьют. На праздники. Тебе это делать необязательно.