Дома — поужинать (вот черт, продукты заканчиваются — придется скоро в магазин идти!) и спрашивать, спрашивать, спрашивать… Сколько бы он ни рассказывал, у меня только новые вопросы рождались. И каждая новая деталь вызывала во мне очередной эмоциональный взрыв: я попеременно испытывала то остолбенение, то возмущение, то недоверие, то нетерпение. И всегда — всегда! — он умудрялся остановиться на самом интересном месте и заявить мне, что уже бесконечно поздно и пора спать. Именно в такие моменты чаще всего и возникало во мне нетерпение. Когда он сообщил мне, что ангелам вовсе не нужно спать (так же, как и есть), я чуть не взвыла от страстного желания как можно скорее присоединиться к ним. Это сколько же дополнительного времени появится! Чуть не взвыла — вспомнив, что никогда не получала того, чего мне больше всего хотелось. Лучше об этом даже не думать — а то еще учуют как-то мои мысли и тогда уж точно меня к себе не возьмут.

И, конечно — как нетрудно себе представить — такое необычное поведение не могло не вызвать к себе внимания окружающих. Это ведь только считается, что белая ворона всегда в глаза бросается и неприязнь к себе вызывает. Ничего подобного! Пока она на самой дальней ветке облюбованного вороньей стаей дерева сидит и вперед не высовывается, стая ею даже гордится. Вон смотрите все, какая у нас диковина имеется! Так люди из заморских стран африканский тотем привезут и на самом видном месте в гостиной поставят. Гости дивятся, языками цокают, завидуют. А если этот самый тотем вдруг по комнатам ходить начнет, да еще и суждения высказывать по отдельным вопросам современной политической и экономической ситуации? Первая мысль — о колдовстве: сжечь порождение лукавого и квартиру потом святой водой опрыскать!

Вот так и я: давно уже осознала себя белой вороной, но сидела в тени, чтобы глаза никому не мозолить. А когда спорхнуть решила с привычного дерева, забеспокоилась моя стая: Что это с ней? Куда с места сорвалась? Чего перед глазами мельтешит? Безобразие! Полное пренебрежение к устоявшемуся порядку вещей и чувствам окружающих!

Первыми забили тревогу мои сотрудники. Это как раз понятно: они же меня каждый день видят — им перемены быстрее всего в глаза бросились. Когда я в первый же после отгула день рыкнула на подошедшую с каким-то вопросом — к краю моего стола! — Инну Братусь, а потом и еще на кого-то (я даже голову не подняла, чтобы глянуть, кто это был), они притихли, но… пока лишь озадаченно. Кто его знает, может, я опять временно в роботы записалась — в свете надвигающегося визита французского партнера. Когда же в начале обеденного перерыва я извинилась и сказала, что сегодня покину их, они уже переглянулись, но и только. Мало ли, может, весна пришла — я и решила по магазинам пробежаться, гардероб обновить. Но затем до конца дня с интересом поглядывали в мою сторону.

Но когда я и на следующий день ушла в обед из офиса, в спину мне уперлись уже настороженные взгляды. Когда мы спускались по лестнице, где он, как обычно, и материализовался, я чуть не зашипела, чтобы подождал до улицы. Когда я открыла было рот, он с любопытством покосился на меня, и во мне вдруг вспыхнуло бурное негодование. Да сколько можно, в конце-то концов? Сколько можно задумываться о том, что обо мне подумают, скажут, вообразят? Сколько можно прикидываться африканским резным божком — неподвижным и загадочным? Сколько можно жить своей жизнью — исключительно дома и в душе? Я решительно расправила плечи и чуть было не взяла его под руку. Слава Богу, вовремя одумалась. Вот что он подумает, меня — пока еще — очень даже волнует. Но когда мы вышли из офиса, мне показалось, что здание прямо накренилось вперед — они там все у окон собрались. И кто сказал, что сначала — хлеба, а потом уже — зрелищ?

Но первый настоящий шок я испытала на следующий день, в пятницу. Мы сидели в кафе, и я как раз пыталась объяснить ему очередную деталь своего детства, периодически размахивая руками за неимением слов. Глянув в сторону в поисках более-менее подходящего сравнения, я бросила взгляд в окно и… замерла на полуслове. Мимо кафе проходила Галя, нарочито не глядя в нашу сторону. В этом-то не было ничего необычного: что, только мне одной можно выйти куда-то в обеденный перерыв? Но на лице у нее застыло выражение, которое я никогда — абсолютно никогда! — на нем прежде не видела. Такое выражение появляется на лице у того, кого предал близкий человек. И, как это часто бывает, я мгновенно поняла — не подумала, а просто знала — что предательницей Галя сочла меня. Она и вышла специально, чтобы самолично удостовериться в моем предательстве.

Следующей мыслью в моей голове оказалась та, что сознание мое все-таки не выдержало его безумные рассказы и дало-таки трещину. Что за бред? Какое отношение имеет к Гале моя личная жизнь? Мы с ней, что, обет дружеской верности друг другу дали? И не расторгнут наш союз мужские чары? Мысленно покрутив пальцем у виска, я вернулась к своему рассказу. Но когда после обеда мы вернулись в офис, стул возле Галиного стола был развернут так, что она сидела почти спиной ко мне. Я вообще перестала что-либо понимать. И это — Галя, душа всего нашего коллектива? Добрейший, милейший человек, который всегда живет не умом, а сердцем? Что же это за тень ей в сердце заползла? Я решила подождать пару дней — может, это у нее в жизни что-то случилось, а я все к себе привязываю? Может, отойдет. А если нет, нужно будет с ней поговорить — она ведь пыталась меня в человеческий облик вернуть, когда я себя в роботы зачислила. Если она захочет, конечно.

В общем, не стану скрывать, выходные подошли очень вовремя. Выходя в пятницу с работы, я с удовольствием подумала, что впереди — два дня, когда можно будет говорить с ним, не выжидая часы в напряженной обстановке. И вечером можно будет засиживаться попозже — вот не дам я ему остановиться на самом интересном месте!

Говорили мы тем вечером действительно допоздна, но отнюдь не о том, о чем я думала. А еще меньше он.

Не успели мы добраться домой, как раздался телефонный звонок. Я как раз из остатков продуктов в холодильнике ужин себе на тарелке мастерила. Чуть эту самую тарелку не уронила. В преддверии очередной завораживающей истории из загробной жизни я практически полностью забыла о существовании окружающего мира, и звонок этот показался мне сигналом тревоги, предвещающим невиданное несчастье. Так сигнал тревоги на подводной лодке, наверно, воспринимается. Не буду я трубку снимать. Не хочу! Ко дну, так ко дну — дайте хоть договорить! Поставив чашки с чаем на стол, он вопросительно глянул на меня. Ну, ладно, ладно.

Оказалось, что звонит Светка. У меня тут же отлегло от души — вестником несчастья, по крайней мере, она еще никогда не была.

— Татьяна? Ну, слава Богу! Я тебе весь вечер звоню, волноваться уже начала. Ты где была-то?

— Э… Да вот гуляла… — выпалила я правду от неожиданности.

— Гуляла? — Я прямо по голосу услышала, как Светка переваривает это слово. — Сама, что ли?

Опять допрос! Мы, вроде, в свободной — уже — стране живем; человеку что, погулять нельзя, когда ему вздумалось?

— Свет, да что случилось-то?

— Да ничего не случилось. Олежка выздоровел уже, так что можно на выходные встретиться.

Светкин день рождения! Батюшки, да я, по-моему, обо всем напрочь забыла! Ну и что мне теперь делать?

— Свет, ты знаешь…, я эти выходные уже как-то распланировала….

— Да я не про эти! Марина ведь уехала. Вернется она как раз через неделю, так что на следующие можно и… Ты чего молчишь-то? — В голосе у Светки зазвучала охотничья настороженность.

Что-то мне и через неделю в свет выходить не хочется. Это же минимум полдня!

— Свет, да я не знаю… В конце следующей недели француз мой ненаглядный опять приезжает… Так что пока ничего тебе не могу сказать.

— Татьяна, — начала Светка очень вкрадчивым тоном, — ты мне голову-то не морочь. Я твое отношение к этому французу знаю. Или… может, что поменялось?

Вот и как с ней разговаривать, если она с полслова все чует?