Мысленно взлетев взглядом к скрытой в заоблачном сиянии вершине этой пирамиды, я шепотом спросила: — А самый главный — это Бог? Настоящий? Не просто высший символ добра и мудрости? — Он как-то странно глянул на меня и ответил: — Ну, конечно.
Разумеется, я задала пресловутый вопрос. Не успев задуматься о том, как он прозвучит. В конце концов, я — представитель слабого человечества, которому, чтобы элементарному жизненному опыту научиться, не одна жизнь требуется. В ответ на мое: «А какой он?», он как-то замялся, пожал плечами и ответил, что вот лично лицезреть как-то не сподобился. У меня от души отлегло: значит, не только мы, неразумные, не доросли еще. И тут же меня одолели обычные человеческие сомнения. А откуда тогда взялось это уверенное «конечно»? От его ответа мой мозг впал во второй подряд ступор. Откуда я знаю, что есть Президент?! Да я же его каждый второй день по телевизору вижу! Откуда я знаю, что тот, кого я вижу — Президент?! Потому что мне так по телевизору говорят? Гм. Э… Нет, ну это, знаете ли, уже вообще! Что за сравнения дурацкие!
Остальные чувства накатили на меня волной, одно за другим. Энтузиазм — от мысли, что и после смерти у меня будет выбор, чему посвятить свою жизнь. И не на веки вечные — сферу деятельности можно сменить, если душа чего-то иного попросила. Удивление — от того, что кроме работы в жизни у них ничего толком-то и нет. Кроме работы, осмысления приобретенного опыта, обсуждения ошибочных действий и удачных решений, подготовки к выполнению вновь поставленной задачи… М-да. Но удивление тут же сменилось уважением: это же надо — такая самоотверженность, такая преданность выбранной цели. Теперь понятно, почему они так внимательно присматриваются к людям — будущим кандидатам на ту или иную должность. Странно, что они вообще хоть кого-то из нас — безалаберных и непоследовательных — к себе берут.
И все же — все же! — где-то на самом гребне этой волны захлестнувших меня чувств прочно уселось снисходительное сочувствие. И вот это — интересная, как он сказал, жизнь? Достойная — да; полезная — вне всякого сомнения; эффективная — наверное. Но интересная? Как в яслях — с младенцами возиться: только-только научились они шнурки завязывать, как нужно уже их в детский сад провожать и новую группу несмышленышей в работу принимать. С другой стороны, все лучше, чем назад на землю валуном придорожным — у него и вовсе никаких эмоций нет.
Когда он упомянул о временной амнезии ангела-хранителя на период пребывания на земле, я вдруг задумалась. А что происходит с человеческой памятью после финальной смерти? Он опять начал осторожно подбирать слова для ответа. Мне тут же стало как-то не по себе. Обычно он вот так слова начинает растягивать, когда собирается еще раз мазнуть сажей по светлому облику загробной жизни, засевшему в моем сознании на генетическом уровне. Люди забывают? Ах, все-таки не все! И на том спасибо. В их памяти остается только стремление к доброму и светлому, темные препятствия на пути к оному, и достойные пути их преодоления? Мать честная! Я забуду всю свою жизнь?! Ну, теперь понятно: после такой лоботомии им ничего другого и не остается, кроме как работать, работать и еще раз работать. Сочувствие сменилось рвущим душу на части состраданием.
И вдруг мне в голову пришла мысль, от которой сострадание к несчастным ангелам мгновенно переросло в непонятно откуда взявшийся ужас.
— Я что, и про тебя тоже забуду?
Он молчал. Молчание — знак согласия. Он что, еще и согласен на такое? Вернется домой с сознанием выполненного, как следует, долга, отдышится, отдохнет, подлечит расшатанную человеческими психозами нервную систему — и назад, очередного младенца учить, как пуговицы на рубашке застегивать? И даже не поинтересуется, куда меня-то пристроили? Если вообще пристроили — а не на… подкормку отправили. Чего же он на меня каждый день орет-то, если ему все равно?
— Забудешь, — тихо ответил он. Лучше бы молчал — так у меня хоть тень сомнения оставалась. Впрочем… Минуточку, в ответе его какое-то многоточие прозвучало. Если мне не показалось.
— Ты уверен? — с нажимом спросила я.
— Абсолютно, — уверил меня он. Как будто я просила его об этом! — Но я не уверен, что не попробую… напомнить тебе о себе.
Хм. Вот так-то лучше. А я попробую запомнить его как следует. А потом и посмотрим, кто кого первым узнает. Есть что-то донельзя унизительное в том, насколько он уверен, что я сделаю и что — нет. Я окинула его внимательным взглядом в поисках отличительных черт. М-да, негусто.
— Слушай, а там ты тоже так выглядишь?
— Как так? — тут же взъерепенился он.
— Ну, так, как здесь? — Меня вдруг посетила весьма неприятная мысль. — Или вы там все — на одно лицо? — Ну, разумеется, если имена им не нужны, то и внешние отличия, наверно, ни к чему.
— Нет, мы — не все на одно лицо, — сделав глубокий вдох, очень спокойно ответил он. — Но здесь я, естественно, выгляжу иначе. Здесь я не должен привлекать к себе внимание, поэтому внешность у меня… ну, смазывается, что ли. Примерно, как яркий летний пейзаж на черно-белой фотографии.
Ну, насчет смазанной внешности я и сама уже давно заметила. Но как же я его узнаю — с таким камуфляжем? И кстати… Если он намерен напомнить мне о себе, значит, меня он как-то узнает. Как? Получается, что я не изменюсь?
— А у человека после смерти облик не меняется? — решила я уточнить — на всякий случай.
— Конечно, меняется, — удивленно отозвался он.
Да что же это такое? Ни на что нельзя рассчитывать!
— А зачем вам его менять? — Ну, понятно, зачем: чтобы после смерти человек не кинулся друзей и знакомых разыскивать вместо того, чтобы самоотверженно трудиться на благо… всеобщее благо.
— Да его не мы меняем, его люди сами меняют, — фыркнул он. — Это — буквально первое, что они делают, даже не узнав еще, что с ними дальше будет.
— Да почему? — Я уже совсем растерялась. Нам-то зачем такие пластические операции? В новую жизнь с новым лицом, что ли?
— А почему ты каждый день красишься? Почему вы стрижетесь — каждый по-своему? Почему одежду носите такую разную — каждый на свой вкус? — Он уже загорелся, как и всякий раз, когда у него появлялась возможность бомбить меня своими «Почему?».
— Ну, наверно, потому, что мы отличаться хотим, выделиться как-то из толпы. — Я задумалась. — Самовыразиться, что ли; сущность свою подчеркнуть.
— А теперь представь себе, — прищурился он в предвкушении, — что у тебя есть возможность изменить свою внешность — так, чтобы полностью в ней самовыразиться, полностью передать в ней свою сущность.
Я даже зажмурилась. Ммм, я смогу переделать себя согласно своему пониманию красоты? Я тут же начала мысленно составлять список необходимых изменений. В первую очередь, рост — мне просто осточертело на всех снизу вверх смотреть. Брови — потоньше, вразлет; губы — наоборот, чуть полнее; глаза чуть вытянуть и приподнять к вискам… Вот, кстати, мне всегда хотелось иметь зеленые глаза…
— Ты только не очень увлекайся, — прервал он мои творческие изыскания добродушно-насмешливым тоном. — Радикально изменить свою внешность у тебя не получится, ты ее только подкорректировать сможешь.
Я вздрогнула. А еще врал, подлец, что мысли мои читать не умеет!
— Ты хочешь сказать, что я буду выглядеть так же, но в улучшенном варианте?
— Примерно. — Он уже откровенно развлекался. Ну, и пусть; этот момент я обязательно должна прояснить.
— Примерно, как после нанесения макияжа?
— Именно.
— И краситься каждый день больше не нужно будет?
— Ну…, я думаю, нет. А зачем?
Ну что ж, и на том спасибо — ежедневная экономия времени тоже не помешает.
Когда девятый вал всей этой умопомрачительной информации схлынул, и я поняла, что сознание мое устояло под его натиском, в голову мне начали закрадываться сомнения. В том, что мне понадобятся все эти подробности; в том, что мне удастся реализовать все эти возможности — одним словом, в том, что я придусь у них ко двору. Все его упоминания о стремлении к доброму и светлому вызывали у меня чувство какой-то неловкости. Да никогда я к такому не стремилась! Если и было во мне нечто, достойное похвалы, оно носило определенно пассивный характер. Злобные волны я в мир не посылала, но ведь и добродушие и терпимость не проповедовала, никому даже не пыталась объяснить, что от крика и ругани на душе легче не становится. Я всегда старалась обойти злопыхательство стороной, а если уж и приходилось встречаться с ним нос к носу, я никогда не давала отпор — просто гасила собой эту вспышку, не давая ей распространяться дальше. И все. За такое награды не дают.
