… и мне тут же захотелось сделать это еще раз! Мне захотелось вскарабкаться по это дерево повыше, перебрасывая свой вес с руки на руку; мне захотелось пройтись по земле колесом; мне захотелось… У меня все тело звенело от переполняющей его силы, которая требовала выхода. Как же все-таки здорово использовать ее просто так, а не для того, чтобы прятаться, скрываться, притворяться!
Глянув на Татьяну, я увидел, что она уже присела на скамейку и небрежно оперлась на нее руками. Вот черт, я тут развлекаюсь, а ей-то скучно, наверное. Да она же еще и голодная! Ладно, пора идти.
Подходя к ней, я вдруг подумал, что ей будет легче понять меня, если она и сама испробует это ни с чем не сравнимое удовольствие от власти над своим телом. А я ей, конечно, помогу. На легкоатлетку она совсем не похожа, стойку вряд ли осилит, но весу-то в ней — с цыпленка, так что покачаться на дереве вполне сможет. Мне так хотелось, чтобы она разделила со мной этот восторг!
Я предложил помочь ей взобраться на дерево, но она вежливо отказалась, нетерпеливо ерзая на скамейке. Вот точно уже злится, что поесть не может! Ну, и кто ее заставлял утром в гордую позу становиться? Ничего-ничего, пусть теперь потерпит немножко — зарядку всегда перед едой делают. Это же всего на пару мгновений — покачаться туда-сюда и, может, подтянуться разок-другой. Я протянул ей руку. Ну вот, опять упрямится! Да что она за человек такой? Неужели сама не понимает, что чем дольше сидит здесь — лишь бы доказать мне, что по-моему не будет — тем позже поест. Ну, все, больше я ее уговаривать не буду — она же слов не понимает.
Я подхватил ее на руки. Ну вот, я же говорил — цыпленок! Задохнувшись, она вдруг отчаянно залепетала что-то о своей нелюбви к физкультуре — с детства. Она что, боится, что я ее не удержу? Опять мне не верит? Ну что ж, если одной демонстрации ей недостаточно… Я подбросил ее в воздух (честное слово, баскетбольный мяч больше весит!) и… чуть не оглох от пронзительного визга. С ума она, что ли, сошла? Сейчас милиция набежит! Представив себе, как отвечаю на вопросы о паспортных данных в отделении милиции, я поймал ее одеревеневшее тело, быстро обернулся на месте, оглядывая окрестности, и рассмеялся — от всего вместе взятого.
— Потрясающее ощущение, — признался ей я, не совсем понимая, о чем именно говорю: об ощущении своей силы, об ощущении безграничности своих возможностей, об ощущении ее тела у меня на руках… Хм. Последнее ощущалось, пожалуй, особенно ярко. Я крепче прижал ее к себе, анализируя углубившееся чувство всесилия. И вдруг…
Я перестал видеть свои руки. Татьяна осталась на том же самом месте, в той же самой позе. Но меня рядом не было. В смысле, я-то знал, что никуда не делся, но меня не было видно. Рефлексы сработали — непроизвольный выброс в невидимость. Почему?
В той же самой позе оставалась Татьяна совсем недолго. Она не менее быстро обнаружила мое отсутствие — вернее, видимое отсутствие. И, решив, что опять осталась одна, принялась, как обычно, искать выход из ситуации. Весьма решительно искать. Всеми конечностями. Она изо всех сил колотила ими по воздуху — со своей точки зрения. С моей же, она колотила ими по воздуху и по моему телу, отдавая мне явное предпочтение. Нет, она все-таки своего добилась! Со вчерашнего утра небось ждала этого момента! Нужно ее поскорее на землю ставить, пока она мне что-нибудь не сломала.
Как только она очутилась на земле — почти сразу — я вновь вернулся в видимость. Так, что же все-таки поменялось? Отчего сработала сигнализация? Я пропал из виду, взяв ее на руки. Нет, не совсем. Я подхватил ее на руки раньше — и ничего. Затем я подбросил ее… Может, перегрузка? Да ерунда — какая там еще перегрузка с ее весом-то? Когда я поймал ее, во мне возникло абсолютно незнакомое мне чувство. Нет, не такое уже и незнакомое. У меня и раньше в мыслях о Татьяне возникало некое ощущение собственности: я воспринимал ее как свою Татьяну, мне хотелось сделать что-то неприятное (очень неприятное!) тем, кто проявлял к ней чрезмерный интерес, меня трясло от желания отомстить тем, кто ее обижал. Но в тот момент мне захотелось прижать ее к себе — крепко и затем еще крепче — так, чтобы она больше ни на секунду от меня не оторвалась; да еще и лицом ей в волосы зарыться…
Ничего себе. Ангел-хранитель. Обезумевший от прилива физической силы. Решивший испытать ее на хранимом им человеке. Воспользовавшись его относительной слабостью. Воспользовавшись своим положением в гнусно корыстных целях. Немудрено, что рефлексы сработали. Немудрено, что она драться начала. Неужели поняла, что мне в голову взбрело? Так, отныне держать себя в руках — и держаться от нее подальше. Отвечать на все ее вопросы — вдумчиво, обстоятельно, не отвлекаясь на поворот ее головы и светящиеся любопытством глаза. И поглубже интересоваться различными аспектами человеческой жизни, приобретать уникальный опыт — на безопасном от нее расстоянии.
Вдруг я понял, что она что-то спросила. Ах, да, кафе. Вот она, возможность не только понаблюдать за определенной разновидностью человеческого общения, но и принять в нем участие — изучить ситуацию, так сказать, изнутри. И тут же я вспомнил, что для погружения в эту самую ситуацию требуется вполне конкретная экипировка.
— Ах, да. Подожди, мне ведь исчезнуть на минуту нужно. — Деньги. Куда ни глянь — повсюду нужны деньги. На меня нахлынуло сочувствие к людям — с известной долей восхищения. Как у них времени и сил хватает думать о чем-то нематериальном, если им постоянно — абсолютно на все — нужны эти самые деньги? Их же как-то добывать нужно! Хорошо мне — скрылся на мгновенье, сформулировал потребность и… Сколько, она говорила, денег нужно?
На этот раз я не стал трижды повторять, что собираюсь сделать — четко, в цифрах, определил в уме свою надобность и тут же вернулся в видимость. Рядом с ней, чтобы не заставлять ее больше ждать. Она уже, наверно, просто умирает от голода. Хорошо, что я побольше денег заказал. Вытащив из кармана купюры, я улыбнулся в ожидании произведенного впечатления. Вот-вот, пусть не думает, что я только на деревьях раскачиваться умею, как орангутанг, и на нее бросаться, как тот же самый орангутанг — на связку бананов.
Она очаровательно улыбнулась, потупив глаза (ну вот, можно же и так оценить мою заботливость — а то: спасибо-спасибо!), и… тут же сообщила мне, что денег хватит на двоих.
А вот об этом речь не шла! Я же сказал ей, что не могу есть эту их так называемую еду! Ей во всем одного объяснения недостаточно? Замечательно, поясню еще раз — и с подробностями. А то слишком уж они уверены в своем превосходстве над остальными формами жизни на земле. Друг друга кушать — ни-ни (и то не всегда!), зато всех остальных — от гусениц беззащитных до собратьев-млекопитающих — с дорогой душой! И при этом еще воображают себя лучше тигра какого-нибудь. Они, понимаешь ли, думающие хищники! Так природе же от этого не легче! Тигр хоть один на один со своей добычей сражается, а эти? В стаю сбились, обществом ее назвали, и давай думать — изобретать все более изощренные способы флору с фауной на клочья рвать. Еще и в рай после этого хотят — руки у них чешутся и там что-нибудь выкорчевать!
Она, судя по горящим глазам, опять со мной не согласилась. Предложила попробовать эту гадость. М-да. А что, если ей предложить… да вон, хотя бы, ворона по дорожке скачет. Сейчас мы ее отловим — вот и обед прямо на месте, и в кафе тащиться не нужно. А что — ведь то же самое мясо, да и теплое еще. Мало будет — я на дерево слетаю; когда я там на руках стоял, чуть выше что-то рыжее мелькнуло. Да и разнообразить меню можно: вон в двух шагах от скамейки травка свежая уже пробилась — ну чем не салат? Она ведь такого тоже никогда не пробовала. Но не захочет. А я почему должен? Хотя, пожалуй, есть кое-что…
Видно, на лице у меня отразились колебания, и она тут же вцепилась в меня мертвой хваткой. Пришлось договаривать. Она иногда ест — особенно, сладкое — жмурясь и причмокивая — но кофе… Его она пьет с абсолютно непередаваемым выражением лица. Меня уже давно мучило любопытство. Вот его я бы, пожалуй, попробовал. Но и только. Это — единственный компромисс, на который я бы пошел — и однажды; просто, чтобы не судить заочно.
