Я недоверчиво, но молча, вскинула бровь.

— Ты меня про такси спрашивала, — уже спокойнее продолжил он. — К твоему сведению, когда я внутрь попасть не успеваю, мне приходится ехать на крыше. Какая физическая сила нужна, чтобы меня оттуда не сдуло — на скорости сто шестьдесят км/ч?

Я уставилась на него во все глаза. На крыше? Лежа, что ли? За что он там держится?

— Я хотела бы на это посмотреть, — задумчиво произнесла я.

Он чертыхнулся и отвернулся, тяжело дыша. Вдруг он вскинул голову, бросил, прищурившись, взгляд по сторонам и повернулся ко мне.

— Посмотреть? А ну пошли вон туда.

Я посмотрела направо, куда он кивнул головой. Там, почти у самого забора, стояло несколько больших деревьев, скамейка возле одного из них и… больше ничего.

— А что там? — подозрительно спросила я. Мы что, через забор полезем, чтобы на улице какую-нибудь машину отловить?

— Увидишь-увидишь, — зловеще буркнул он.

Ну и ладно. Через забор я не полезу, а заставить он меня не сможет. У них насилие не принято. Я все помню. И ему припомню, если забудет.

Он подвел меня к скамейке и, велев оставаться на месте, направился к дереву возле нее. Это был огромный старый дуб. Наверное. Дерево было однозначно старое — у него ветви были толще, чем деревца, посаженные лет пять назад возле моего дома. Нижние ветви росли параллельно земле — на высоте полутора человеческих роста. Ни на самом дереве, ни под ним зелени даже вблизи не просматривалось — поэтому я и решила, что это был дуб; вокруг него обычно никакая растительность не выживает.

Я тут же сделала два шага вперед. Я знаю: вчера я тоже просила его оставаться на месте — и он слушался. Но я же просила. Вежливо. И объясняла, почему прошу. А он мне: «Стоять — я сказал!». Вот не буду. Из принципа. Пока разговаривать, как следует, не научится.

Он остановился под одной из ветвей и поднял голову. Ну-ну. Он чуть присел, спружинился и, легко взвившись над землей, повис на ветке, зацепившись за нее руками. Ну, если меня подсадить, я тоже так повисеть могу. Немного. Там кора слишком шершавая, рукам больно. Он качнулся несколько раз, вперед-назад, ритмично взмахивая ногами и вдруг — взлетел над веткой, выжав на ней стойку на руках. И, вытянувшись струной, замер. Головой вниз. Спиной ко мне. Затем, чуть качнувшись — я, охнув, дернулась вперед — он повернулся, переступив руками на ветке, и оказался лицом ко мне. Головой вниз. И снова замер, расплывшись в торжествующей улыбке.

Я попыталась сказать что-то вроде: «Хорош хвастаться!», но слова, столпившись у меня во рту, упрямо отказывались покидать его. Несмотря на отвисшую челюсть. Вдруг я почувствовала, что что-то уперлось мне в ноги. Осторожно скосив глаза вниз, я увидела, что стою прямо перед скамейкой — где он и велел мне стоять. Когда я отступить-то успела? Не сводя с него глаз, я опустилась на скамейку, настойчиво ощупывая ее руками — мне нужно было почувствовать под ними что-то надежно-реальное. Что это было?

Он вдруг качнулся вниз (черт, сейчас же свалится!) и — на полпути к земле — оторвался от ветки и легко приземлился на ноги. И даже не пошатнулся при этом, черт бы его побрал! Повернулся, тряхнул с видимым удовольствием головой и направился назад, ко мне.

Я следила за его приближением, и с каждым его шагом все крепче вцеплялась в скамейку. Куда подевалась привычная уже щуплость? Откуда взялась эта уверенная, пружинистая походка? Я уже заметила, что когда мне приходится смотреть на него снизу вверх вниз, он кажется значительно выше и… крепче как-то. Но сейчас… В развороте плеч, в посадке головы, во всей осанке его пульсировало нечто… впечатляющее. Да что же он меня в заблуждение два дня вводил, пыль в глаза пускал? Ой, теперь я с ним ни за что больше ругаться не буду. А то как запульсирует опять это нечто…

Он уже подошел ко мне, широко улыбаясь. От него прямо волнами исходил непонятный восторг.

— Хочешь, я тебя туда подсажу?

— Не надо, — быстро ответила я, и заерзала, поплотнее усаживаясь на скамейке. Туда он меня подсадит только вместе с ней. Если выдернет ее сначала из земли. А если выдернет?

— Да брось ты. Не бойся, я тебя не уроню. — Склонив голову к плечу, он прищурил один глаз, окинул меня взглядом и протянул мне руку.

Нет. Только вместе со скамейкой. Я впилась в ее край всеми пальцами.

Он вдруг мгновенно нагнулся и подхватил меня на руки. Без скамейки. Это я ее с перепугу отпустила, или он меня от нее оторвал без малейшего видимого усилия?

— Я не хочу на дерево, — в панике залепетала я. — Немедленно поставь меня на место. У меня по физкультуре никогда больше тройки не было. Мне даже разрешили через «коня» не прыгать. После того, как я с него чуть не упала. — Я говорила все быстрее, и вдруг взвизгнула, взлетев в воздух.

Он тут же поймал меня, крутанулся на месте со мной в руках (у меня все перед глазами поплыло; вот никогда я не любила эти карусели!) и, откинув голову, восторженно рассмеялся.

— Потрясающее ощущение, — заявил он, на мгновенье крепче прижав меня к своей груди…, и вдруг я повисла в воздухе. Просто зависла над землей, на том же самом месте, не видя вокруг себя никакой опоры.

Мгновенно простившись с жизнью, я замолотила руками и ногами, пытаясь перевернуться лицом вниз. Вот как в такие моменты голова быстро работает! В какую-то долю секунды я вспомнила, что коты всегда приземляются на лапы, и остаются живы, упав хоть с девятого этажа.

По-моему, с девятого, если выше — не знаю. Надо и себе попробовать…

Перевернуться мне удалось, но опустилась я на ноги, и довольно плавно. Пошатываясь на ослабевших ногах, я старательно дышала. Через минуту он материализовался — совсем рядом — и от неожиданности я чуть не отпрыгнула. Хотя куда бы я отпрыгнула на этих ватных ногах? Разве что носом в землю. Вот бы уж он повеселился! Обойдется. Это же надо — американские горки мне на голодный желудок устраивать! Да вот, кстати, я же есть хочу! Или уже не хочу? Да нет, кажется, немножко еще хочу.

— Пошли в кафе, — проворчала я, для проверки переступая с ноги на ногу. Вроде дойду. Нет, ну какое свинство, а? Я ведь — человек, мне только по земле ходить положено; а после таких сюрпризов у меня ноги чуть не отнялись. И что мне потом — в инвалидную коляску? Ничего себе, хранитель!

— В кафе, — недоуменно нахмурился он. На лице у него застыло какое-то странное выражение — он словно прислушивался к чему-то. — Ах, да. Подожди, мне ведь исчезнуть на минуту нужно.

— Ты же только что исчезал! — Ну, это уже все границы переходит! Мало того, что меня в воздух подбрасывает, как монету: орлом упадет или решкой? — так он еще и про меня, изголодавшуюся, забыл, и исчезать начал ради собственного удовольствия. Без всякого предупреждения. Нет, спокойно. Я же с ним больше ни за что ругаться не буду.

— Это я… случайно исчез, — медленно проговорил он, глядя куда-то в сторону. И, глянув на меня, быстро добавил: — Подожди, ничего не спрашивай. Мне нужно подумать. Сядь, посиди пока.

Он отошел к тому же дереву, оглянулся по сторонам и… хотелось бы мне сказать, растаял в воздухе. Нет, неправда. Если бы он таял в воздухе, мне было бы не так страшно. Вот сейчас потихоньку растаял — скоро потихоньку появится. Он же просто исчезал. Мгновенно. Словно насовсем. Нет-нет-нет, он сказал: на минуту. Это шестьдесят секунд. Я набрала в грудь побольше воздуха и начала считать.

Появился он опять на двадцатом счете. Так же неожиданно. И не под деревом. Рядом со мной. Я опять вздрогнула и выпустила воздух. Он вынул руку из правого кармана и протянул мне ладонь, на которой лежало несколько купюр.

— Хватит? — спросил он с самодовольной усмешкой. Ах, вот ему о чем подумать нужно было! Судя по всему, названную мной сумму он умножил… на три, что ли? Ну, подожди ты у меня!

— Хватит, — улыбнулась я в ответ. Кротко. — Если ты со мной кушать будешь.

Усмешка тут же слетела с его лица. Вот так тебе!

— Татьяна, я не буду кушать вашу еду. Вы трупами животных питаетесь, а растения химикатами отравляете.