О, Господи, и там ответственность! Что-то не нравится мне этот избирательный тур. А что делают с теми, кто его не прошел?

И вдруг я застыла, словно громом пораженная.

— Ты хочешь сказать, — медленно проговорила я, — что все разговоры о Чистилище и Судном дне — правда?

— Ну, в общих чертах — да. — Он внимательно посмотрел на меня. — Не могли же они на пустом месте возникнуть.

— А что…? — Я была просто обязана задать вопрос о тех, кто не прошел проверку — судя по его рассказу, именно это меня и ждет.

Но он вдруг яростно замотал головой.

— Э, нет, не пойдет. Теперь — моя очередь, — и с довольным видом кивнул на забор перед нами.

А я и не заметила, как мы дошли до конца парка. Черт! Вот как всегда — на самом интересном месте! В следующий раз нужно будет пару раз на боковые дорожки свернуть.

Ну, что ж, уговор дороже денег.

— Давай, спрашивай, — вздохнула я, и пошла в обратную сторону. Нечего время выигрывать, стоя у забора!

— Вопрос номер один, — сказал он, и я почувствовала себя человеком, смотрящим в дуло пулемета. Вот сейчас он в меня целой очередью и зарядит. — Почему в пятницу и понедельник ты одевалась на работу не так, как обычно?

Второй раз подряд я приросла к дорожке.

— ЧТО?

— Мне обязательно повторять свой вопрос? — вежливо поинтересовался он.

— Да нет, я расслышала, — буркнула я, поджав губы. — Я просто не понимаю, какая разница, что и когда я надевала.

— Мне интересно, — еще вежливее ответил он.

— Да ради Бога. — Я пожала плечами и покачала головой. — Переговоры с Франсуа были — вот и пришлось мне костюм с юбкой надевать.

Он вдруг издал какой-то странный звук.

— Ты для него надевала специальный наряд? — Повернув ко мне голову, он опять вперился в меня своим пронзительным взглядом, совершенно не глядя под ноги. Вот если сейчас споткнется и свалится — так ему и надо. Что он пристал ко мне с этим костюмом?

— Не для него, а для переговоров, — терпеливо объяснила я. — Когда я принимаю участие в каком-то важном мероприятии, я должна одеваться соответственно случаю. Мне еще повезло, что у нас в офисе строгий стиль одежды не принят. Вон Марине каждый день приходится, как на парад, одеваться, имидж фирмы поддерживать.

Он отвернулся от меня и шел некоторое время, глядя прямо перед собой. Я воспользовалась этим, чтобы быстро оглянуться по сторонам. Вот черт, еще и до половины парка не дошли!

Он уже вновь повернул ко мне голову.

— Кстати, о Марине. Что тебя с ней связывает? Мне — со стороны — кажется, что вы — очень разные люди.

Ничего себе — переходы. Марина-то чем ему не угодила?

— Ну, и замечательно, что разные. Одинаковым людям разговаривать не о чем. А Марина — человек очень интересный. Она в своей жизни всего сама добилась. Вот у нее ни рекомендаций, ни протекций — ничего не было; все своими руками. Не знаю, как у тебя, а у меня это уважение вызывает.

— А тебя не смущает, что она всего именно добивается? И, как мне кажется, любой ценой. У нее взгляд… хищницы. — У него даже губы скривились, словно в отвращении.

Вот здесь я уже всерьез рассердилась.

— Да что ты о ней знаешь? Она всем сначала такой кажется, ее просто узнать нужно поближе. Взгляд у нее хищный, да? У нее взгляд сосредоточенного человека, который взгромоздил на себя миллион дел, потому что может с ними справиться. Как у нее только энергии на все хватает? А ей еще и со мной не жалко этой энергией поделиться — после каждой встречи с ней я — словно батарейка подзарядившаяся!

— Ты хочешь сказать, что она тебя подпитывает жизненной силой? Значит, ты ее используешь? — прищурился он, окинув меня взглядом с головы до ног.

Я использую Марину? Я растерялась. Батюшки, неужели таки использую? Но ведь обычно она меня на встречи зовет, я сама не набиваюсь. Значит, я ей тоже зачем-то нужна!

Я поняла, что говорю вслух только после того, как он спросил: — Так для чего же ты ей нужна?

— Не знаю. — Я недоуменно пожала плечами, пытаясь вспомнить, был ли Марине хоть какой-то прок от каждой нашей встречи. — Обычно я ее просто выслушиваю.

— Ага. — Он расплылся в широкой улыбке. — А ты никогда не задумывалась, почему люди с такой готовностью рассказывают тебе о своих проблемах?

Я вытаращила глаза. С готовностью? Да им просто приходится! Я же о себе не люблю говорить, я слушать предпочитаю, вот и вынуждены они и за себя, и за меня болтать.

— Вот об этом и подумай, — бросил он мне с назидательным кивком. Нет, я его сейчас просто придушу! Но не успела я и рта раскрыть, чтобы сообщить ему, что и так постоянно думаю, без всяких советов, как в меня полетел следующий вопрос: — А почему тебе француз так не нравился сначала?

И это я Франсуа за инквизицию принимала? Да что же он дергает меня то в одну, то в другую сторону? И тут я расслышала впереди шум с детской площадки. Ага! Сейчас я ему быстренько на этот дурацкий вопрос отвечу, а там — и моя очередь подойдет его трепать.

— Ну, я бы не сказала, что он мне сейчас уже понравился. Но вначале… Он меня так разглядывал, словно я — кочан капусты, и чтобы до кочерыжки добраться, с него нужно все листья оборвать. Бесцеремонный он какой-то. В глаза постоянно заглядывал, как вечером в комнату без занавески — что же там такое делается? Да еще и комплименты свои направо и налево рассыпал. — От одного воспоминания меня передернуло.

— А почему ты комплименты не любишь? — тут же отозвался он, но я уже замахала пальцем у него перед носом.

— Нет-нет-нет! Твое время истекло, — торжествующе произнесла я, разворачиваясь у детской площадки в обратном направлении.

Он разочарованно вздохнул. Да? А мне как было останавливаться в самый драматический момент? С него и продолжим.

— Так что же происходит с теми, кто не прошел этот ваш тур? Их что, в ад, что ли? — Меня всегда больше интересовало, что происходит с неудачниками.

— Куда? — Он ошарашено глянул на меня и покачал головой. — Ох, Татьяна… Ты действительно в такое веришь?

— Сейчас, между прочим, моя очередь вопросы задавать, — возмутилась я. Но вопрос его задел меня за живое. Верю ли я? Я никогда не была особо религиозной личностью, но ведь если столько лет человечество твердит о расплате за все содеянное на земле, значит, что-то в этом есть… — Но все же, если ада нет, так куда их?

— Да конечно же его нет. Ну, ты только представь себе: за грехи свои тяжкие человек горит — вечно. Что может вечно гореть? Чем поддерживать этот вечный огонь? Оставим даже в стороне физические объекты, для которых это просто невозможно — и возьмем ваши выражения «Сгорать от стыда» или «Мучиться от жгучей боли». Как долго это длится? Человек всегда адаптируется к любой боли — и особенно быстро к моральной. Даже муки раскаяния не долговечны, так зачем же создавать столь неэффективную карательную систему?

— Ты не уходи от ответа. Что же с ними все-таки происходит? — Я определенно приободрилась. Как-то понравились мне его слова о неэффективности карательных мер — мне тоже всегда казалось, что наказание со стороны никогда не дает ожидаемого результата.

— Они… перестают существовать осознанно, — проговорил он, то и дело бросая на меня осторожные взгляды. — Они… рассеиваются. Становятся энергетической субстанцией, которая поддерживает жизнедеятельность остальных.

— Как рассеиваются? — задохнулась я. — Куда рассеиваются?

— Давай опять вернемся к аналогии, — быстро предложил он. — Куда девается пар из чайника?

— Как куда девается? Рассеива… Ты мне голову не морочь! То пар, а то — люди. Это что же получается: если вам кто-то не подходит, значит, в расход его? На удобрения? Чтобы других подпитывать? Это — фашизм какой-то! — Да пошли они, со своей жизнью загробной! Не буду я планктоном, которым счастливчики-киты питаются! Назад меня вернуть — валуном придорожным. Здесь, на земле, по крайней мере, на камнях никто не паразитирует.

Он молчал, пока я не отпыхтелась. Потом тихо спросил: — Тебе случалось видеть алкоголика, валяющегося на земле? Как часто ты его поднимаешь и ведешь к себе домой, чтобы отмыть и перевоспитать? А ведь он однажды умрет, валяясь в грязи.