— Татьяна, вставай, уже почти двенадцать часов, — насмешливо проворковал гармоничный голос.

Чего? Мозг встрепенулся и принялся обрабатывать полученную информацию. Результаты обработки его насторожили, и раздался сигнал тревоги. Двенадцать часов? Тело мое напряглось, глаза резко открылись. И несколько раз моргнули, не веря открывшейся им картине.

Прямо перед ними — руку протяни, достанешь — оказалось знакомое лицо. Прищуренные с любопытством глаза, изогнутые в плутоватой усмешке губы… Мои глаза метнулись вверх и вниз, присоединяя к этому лицу все остальное. Голова лежит на ладони руки, упершейся локтем в подушку. К голове прикреплено тело, покоящееся на боку, правая нога согнута в колене, за которое держится правая же рука. Я расплылась в торжествующей улыбке.

Ха! И кто это мне вчера врал, что ему все равно: стоять, сидеть или лежать? Я вспомнила, как перед сном вцепилась ему в руку, но он тогда сидел. На этой самой кровати, но сидел. У меня тогда еще мелькнула мысль, что так ему все-таки будет немного удобнее, чем в кресле. И что — аппетит приходит во время еды? По всей видимости, ночью я ослабила свою хватку, но ведь назад, в кресло он не сбежал! А очень даже вальяжно развалился на моей кровати и — судя по довольному выражению лица — весьма неплохо отдохнул. И чего было мне голову морочить, железную выдержку демонстрировать?

— Ну что, пока ничего в голову не взбрело? — вскинув бровь, поинтересовался он.

Вот вечно он к словам цепляется! И запомнил же! Я вспомнила свой сбивчивый лепет о том, зачем мне нужна его рука, представила себе, как это звучало со стороны — и, крепко зажмурившись, чуть не застонала. Это же надо до такой степени опозориться! Подержите ребенка за руку — ему в темноте страшно. И хорошо еще, если он только это в моих словах услышал. Да нет, не может быть. Он же — ангел, он выше всякой пошлости. Но мне определенно нужно следить за своим языком, а то еще что-нибудь ляпну ненароком, он и подумает, что я ему на шею вешаюсь. Вот тогда точно сбежит. Сам. А пока нужно как-то стереть из его памяти этот бред вчерашний.

— Что, уже действительно двенадцать часов? — Я нахмурилась. Ну вот, целый день у меня был, чтобы еще что-то у него выпытать — и не урывками — а я половину его проспала. Правильно родители говорят: ты, Татьяна, бестолковой родилась — бестолковой и помрешь.

— Почти. — Он опять прищурился, выжидательно следя за моей реакцией.

— Так что же ты меня раньше не разбудил? — буркнула я, старательно скрывая ужас от одной этой мысли.

— Зачем? — совершенно искренне удивился он. — В кои-то веки ты смогла выспаться, зачем же мне тебя будить?

— Зачем-зачем? — проворчала я, собираясь откидывать одеяло и вставать. Но вовремя остановилась. — Выйди, мне одеться нужно.

— Угу, — легко согласился он, спрыгнул с кровати и пулей вылетел в коридор. Наверно, совсем ему уже надоело ждать, пока я очнусь. Все, больше я сегодня время впустую тратить не буду. На все сборы — полчаса; как в рабочий день, когда просплю.

Умывшись и втряхнув себя в джинсы и свитер, я влетела на кухню. Заправив турку всем необходимым, я поставила ее на огонь. Раздумывая, чем бы позавтракать, я решила кое-что проверить. Покосившись на турку — вроде, кипеть еще не собирается — я повернулась к нему.

— Ты что на завтрак-то будешь? — спросила я, внимательно следя за его реакцией.

Он сидел, как обычно, на табуретке, но лицом ко мне, поставив на стол оба локтя и привалившись к нему спиной. Еще и ногу за ногу закинул — ступней покачивает. Услышав мой вопрос, он мгновенно отвел глаза в сторону, пожевал губами, качнул с досадой головой и вежливо ответил: — Ничего, спасибо. Я не голоден.

Он что, не ест? Вообще? С другой стороны, кто может ответить на вопрос, чем питаются ангелы? Я, например, не знаю. Но, мысленно просияла я, в отличие от большинства людей, у меня есть возможность это выяснить. Я открыла рот, чтобы спросить его об этом… и услышала уже доводящее меня до бешенства: «Об этом — позже».

Нет…! Да, кофе таки сбежал. Знала же, что нельзя отвлекаться, когда кофе варишь. Вечно он меня с толку сбивает! Перелив кофе в чашку, я повернулась, чтобы поставить ее на стол, и вновь наткнулась на его любопытный взгляд. Он даже голову к плечу склонил, следя за каждым моим жестом. Я опять открыла рот, чтобы объяснить ему, как замедляют утренние (равно, как и дневные) сборы всякие неуместные замечания. Но он снова опередил меня.

— Ты, кажется, хотела что-то спросить? — с невинным видом произнес он.

О… О! Похоже, сегодня мне позволено задавать вопросы. Об этом я не забуду. И ему напомню. При случае. Когда он опять кричать начнет о своем долготерпении.

— Чего ты на меня смотришь? — Это, конечно, не совсем то, о чем я хочу спросить, но начнем с малого. Пусть разговорится немного, а там уж я за него всерьез возьмусь. Мне эта «последняя жизнь» вчерашняя очень не понравилась. Пусть уж будет любезен сегодня дальше рассказывать. Ведь говорят же у нас: «Конец — это всегда начало». А то прямо как письмо на работе: «По истечении этого месяца Ваши услуги больше нам не понадобятся» — и дальше как знаешь.

— Любопытно. Когда ты что-то обычное делаешь, по дому, у тебя очень интересные движения.

Я опешила.

— Да ты же их тысячу раз видел!

— Видел, — согласился он, и удивленно покачал головой, — но никогда не присматривался. А теперь — интересно.

— Да что в них интересного? — спросила я, поворачиваясь к плите, которую придется сейчас отмывать, и пытаясь представить себе этот процесс со стороны.

— У тебя каждое движение — отточено. Но не угловатое, как у робота — плавное, изящное. И все эти движения словно отдельно от тебя существуют. Вот руки посуду моют, а по лицу видно, что ты — совсем в другом месте.

Я дар речи потеряла. Отточенное изящество во время уборки. С ума сойти! Себя-то я, конечно, со стороны не вижу, но вот мать… А я за ней хоть раз наблюдала? Гм, если честно — ни разу. А вот насчет отдельности, это он прав. Вот же наблюдательный! Я за это уборку и люблю: руки работают, а голове — полное раздолье: думай, не хочу. Но изящество?!

Домыв плиту, я в сердцах бросила тряпку в мойку. Вот пусть там и лежит! Первый раз в жизни! Интересно, это движение ему тоже изящным показалось? Усевшись за стол, я взялась за чашку с кофе.

— Если ты не голоден, я тоже завтракать не буду, — небрежно бросила я.

— Татьяна… — начал он, и в глазах его зажегся опасный огонек. Ах, ему, значит, можно делать, что хочется, а мне — в моем собственном доме — нельзя?

— Не буду, — с нажимом повторила я.

Он вдруг резко выпрямился и глянул на меня очень сверху вниз.

Ой!

— Я потом поем, мне сейчас не хочется, — быстро выпалила я, пока он кричать не начал. Вот же… манера! Нависнуть над головой и взглядом испепелять. Если он — выше, так что — мне червячком безропотным перед ним ползать?

— Я прослежу за этим, — обронил он сквозь зубы, не меняя позы.

Замечательно. Но после того как объяснит мне, почему ничего не ест. За этим прослежу я.

Я допила кофе, раздумывая, как вернуть его в разговорчивое настроение. Что я там вчера сделала, когда он из-за денег разозлился? Заговорила тише, чтобы ему нагнуться пришлось, ко мне прислушиваясь… Нет, вот этого не нужно: он и так на меня сверху уставился — как удав на кролика. Еще и позор мой вчерашний вспомнит — решит, что я опять ему глазки строю. А вот этого мне точно не нужно. Но заговорить тише — это мысль. Когда человек снижает голос, кричать на него в ответ как-то неудобно.

— Ну что, пошли? — пробормотала я, едва шевеля губами.

— Куда? — Он даже моргнул от неожиданности. Ха! Вот уже и не удав!

— Как куда? В парк. Ты же сам вчера говорил, что мы в парк пойдем. — Я тоже глазами заморгала. Так же, как и он. Пусть видит, что я ко всем его словам прислушиваюсь. И потом — действительно на улицу хочется, и чтобы никуда не бежать.

— Ну, пошли, — неуверенно отозвался он, подозрительно меня разглядывая.