Вернувшись на пару минут в ванную, чтобы расчесаться, я влетела на кухню. Он сидел у стола, на все той же табуретке, подперев голову кулаком и звякая ложкой о чашку.

Но вместо чувства облегчения меня прошибло холодным потом. Что, если это… мираж? Что, если обезумевшее сознание подсовывает мне именно ту картину, которую мне очень хочется увидеть? Ведь видят же воду в пустыне умирающие от жажды люди? Они даже журчанье ее слышат. А вот дотронуться до нее не могут. И разве он не исчез, когда я на него бросилась?

Я ступила два шага вперед, глубоко вдохнула и ткнула пальцем ему в руку, чуть повыше локтя. Шерсть. Шерстяной свитер. А ну, еще раз. Вроде предплечье под вязаной шерстью. Мягкое. А если еще раз — для проверки? Ой, не очень-то и мягкое. Хорошо, что он испарился, прежде чем я с ним драться начала…

— Ну что, не обманул? — насмешливо спросил он, скосив на меня глаза, но позы не меняя.

— Ты чашку-то отдай, — проворчала я, — а то разобьешь сейчас.

— Но мы же договорились, что я буду чем-нибудь греметь, — удивился он, но, тем не менее, положил ложку на стол и откинулся на табуретке, развернувшись всем туловищем в мою сторону.

Я схватила чашку с ложкой, отнесла их в мойку, поставила на огонь турку с кофе. Это действие вновь напомнило мне о том, как началась вся эта история. С ума сойти! Всего пару часов назад я вот так же готовила кофе в полной уверенности, что это — последний акт моей свободной воли, и что моей нормальной жизни пришел конец. Теперь же — когда этой жизни действительно пришел конец — я готова зубами вцепиться в того, кто попробует вернуть ее в прежнее русло.

Когда кофе закипел, я перелила его в чашку. А чем я завтракать-то буду? Ах, да. У меня же вчерашние салаты остались. Вот спасибо родителям, что в гости пришли — теперь пару дней готовить ничего не нужно. Я пошла к холодильнику и… замерла, взявшись за его ручку. Ну и кто я после этого?

— Ой, прости, пожалуйста, — сказала я, поворачиваясь к нему. — Ты что есть-то будешь?

Фу, кажется, не обиделся! Он смотрел на меня с явным любопытством, прищурившись и склонив голову к плечу. В ответ на мой вопрос, у него дернулись уголки рта.

— А ты?

— Ну, у меня вчерашний оливье остался… — неуверенно начала я.

— Тот, пересоленный? — Разговор этот его определенно развлекал. Скажите, пожалуйста! А он откуда знает, что салат пересолен? Он что, его пробовал?

— Я могу тебе бутерброды сделать, — предложила я сквозь зубы. Хорошая хозяйка лишней работы не боится — вот мать бы порадовалась! Вот только не приведи Господь, чтобы она узнала, откуда этот гость взялся!

— Татьяна, я вовсе не голоден. — Точно ночью салат попробовал. Неужели он действительно настолько пересолен? — Давай завтракай быстрее и пошли. У меня есть к тебе предложение.

Опять предложение? Я насторожилась.

— Какое?

Он закатил глаза.

— Садись и ешь, а я пока расскажу.

Я быстро насыпала в тарелку салат. Вот красота, и разогревать не надо! Пряча миску назад в холодильник, я заметила там свои злополучные пирожные. Нужно вытащить — вдруг он сладким соблазнится. Да и я должна, в конце концов, их попробовать.

Сев за стол, я сказала: — Ну, давай, рассказывай, — и принялась за завтрак.

Он помолчал какое-то время, с интересом наблюдая за тем, как я отправляю еду в рот и тщательно ее пережевываю. Я чуть не подавилась. Да что он уставился, в самом деле, как в цирке на фокусника — где же там кролик прячется?

— Ну, не тяни, обещал же.

Он тряхнул головой и посмотрел на меня: — Понимаешь, как я тебе уже говорил, на улице я обычно нахожусь в видимом состоянии. Поскольку теперь прятаться от тебя мне не имеет смысла, мы могли бы поехать на работу вместе — не просто рядом, в одной маршрутке, а вместе. По дороге, кстати, можно и продолжить разговор. Как тебе такое предложение?

Я быстро запихнула в рот остатки салата, глотнула кофе и ответила: — Подходит. Тогда нам бегом выходить нужно.

Он недоуменно нахмурился.

— Почему?

Допивая кофе (а ну их, эти пирожные!), я объяснила: — Потому что в этом случае нам лучше пойти не на мою остановку, а — через дворы — на конечную. А там идти минут на десять больше.

Теперь он еще и глазами захлопал. Вот бестолковый! Что же тут непонятного?

— Если мы сядем в маршрутку на конечной, то мы сядем. А сидя, к твоему сведению, разговаривать намного удобнее, чем стоя, когда на одно плечо тебе кто-то локоть поставил, а на другое — голову пристроил.

Он с облегчением рассмеялся. Интересно, что он там себе вообразил в моих словах?

— Ну, хорошо. Хотя, честно говоря, мне всегда очень нравилось стоять рядом с тобой в этой толпе и прикрывать тебя, чтобы меньше толкали.

— Спасибо, — тихо сказала я.

— Да не за что. Подожди… Ты чего… такая? — растерянно спросил он.

— Я… уже и не помню, когда меня кто-то… защищал. Я, наверно, с виду такая грозная, что никому такая мысль и в голову не приходит, — попыталась отшутиться я.

Он хмыкнул и прочистил горло. Затем качнул головой и продолжил: — Теперь, есть еще одна проблема. Обычно я перехожу в видимое состояние на улице: когда ты из подъезда выходишь или за угол сворачиваешь. Сегодня мне тоже так сделать? Тогда сейчас мне нужно будет ненадолго исчезнуть.

— Нет! — запаниковала я. И только потом подумала. — Э… ты знаешь, наверно, ты прав. Лучше, чтобы соседи пока не видели, что мы вместе из дому выходим.

— Сплетен боишься? — В глазах у него загорелся какой-то непонятный огонек.

— Да не сплетни меня волнуют! — возмутилась я. — Но когда в следующий раз приедут родители, они могут с этими соседями в лифте столкнуться. А вот эти разговоры мне совершенно не нужны.

Он вскинул бровь.

— Вот, кстати, об этом я бы с удовольствием по дороге послушал.

— О чем? — не поняла я.

— Почему ты так родителей боишься.

— Я? Боюсь? — Я даже растерялась. — Да с чего ты взял?

— По дороге, Татьяна, по дороге. Пошли, а то действительно опоздаем. — Он встал.

— Да подожди ты! Давай сначала подумаем, тактику разработаем: что делать, если кто-то в лифт подсядет; кто первым выходить будет, если внизу кто-то лифта ждет…

Он рассмеялся.

— Татьяна, я три года сам как-то справлялся с такими — и не только — проблемами! Так что не суетись — просто веди себя как обычно.

С моей точки зрения, эта фраза — прямейший путь к тому, чтобы человек начал совершать неестественные поступки. Впрочем, мы уже действительно начинали опаздывать. Перед выходом из квартиры был один неприятный момент, когда он вдруг исчез — меня от паники дрожь бить начала. Но я тут же услышала рядом очень тихое: «Спокойно, Татьяна, я здесь», глубоко вдохнула и вышла на лестничную площадку. Чуть дверь не забыла запереть — он меня за руку дернул. Как он раньше с моей рассеянностью справлялся, ума не приложу! Если бы не он, я бы, наверное, уже голову где-нибудь оставила…

Если бы меня спросили, чаще ли я спускаюсь в лифте одна или с кем-нибудь из соседей, я бы в жизни не ответила. Никогда раньше я над этим не задумывалась. Сегодня же, войдя в лифт, я затаила дыхание — и заметила это только тогда, когда он остановился на первом этаже.

Когда двери лифта открылись, я замешкалась: вышел он уже или меня пропускает? Вышла — но с каким-то странным ощущением. То ли он впереди, то ли рядом, то ли еще сзади топчется — голова сама собой оборачивается. То же самое и у входной двери: я не знала, что делать — подождать, пока он ее откроет, или самой открыть и придержать, чтобы он успел выйти. Кто столько книг про невидимок написал? Что за дурацкая мечта человечества? Как по мне, так эта невидимость одни только проблемы создает.

Свернув за угол дома и оставив позади соседские окна, я быстро оглянулась по сторонам. Почти никого. Какая-то женщина впереди семенит — но спиной к нам. Две мамы малышей за руку в садик тащат — а те не выспались: упираются, капризничают. Мамы эти точно по сторонам смотреть не будут. А, вон, справа, еще стайка школьников в нашу сторону направляется, но они, вроде, своим разговором заняты, да и кустарник здесь довольно высокий…