Постояв так несколько мгновений, она закрыла глаза, потрясла головой и снова открыла их. Сейчас в них стоял страх. Это она моего появления так испугалась? А я-то переживал, что у нее в глазах разочарование появится…

Вдруг она пошла прямо на меня. Деревянными шагами. Я замер в нерешительности, растерянно глядя на нее и не зная, как мне на это реагировать. Подойдя ко мне, она вдруг сделала глубокий вдох и со всей силы ткнула мне пальцем в грудь. Поморщившись, я вспомнил, как в самом начале она — вот так же — норовила синяков мне наставить. И чуть не рассмеялся. Она, значит, решила, что я опять ей померещился? Ненадолго же ее веры в меня хватило…

Страх в ее глазах вдруг сменился жгучей яростью. Выбросив вверх указательный палец (слава Богу, в сантиметре от моего подбородка!), она тихо и угрожающе произнесла с расстановкой: — Если — ты — сейчас — только — попробуешь — исчезнуть… — и бросилась мне на шею.

Ужинала я медленно, стараясь представить себе ощущения моего ангела в тот момент, когда он столкнулся с едой в первый раз. Я старательно пережевывала ее, пыталась разделить вкус, запах и осязание — ничего не получалось. Слишком знакомо и привычно мне все это было; язык отказывался воспринимать овощи как нечто новое и неисследованное. В конце концов, мне даже смешно стало: я пытаюсь вспомнить его ощущения. Нужно было раньше его спрашивать, а не воображение сейчас в ход пускать.

Но когда еда на тарелке закончилась, во мне все же возникло некое необычное чувство: желудок замер в растерянности. Загрузившись овощами, он замер в ожидании более существенного подкрепления. Да, судя по всему, не стать мне вегетарианкой. Но уж один раз моему организму придется смириться.

Я отставила тарелку и взялась за чай. После первого глотка, поняв, что подошла финальная часть трапезы, желудок мой обиженно поежился и перестал взывать к разуму. Я залила в него еще два больших глотка — нечего фокусничать, если тебе объем работы уменьшают!

Кстати, об объемах работы. Ангелу-заместителю (я очень надеялась, что он все еще за мной присматривает) я тоже старалась в последнее время как можно меньше проблем доставлять, но ему, наверно, обидно наблюдать за тем, как настойчиво я стараюсь не забыть каждую мелочь, связанную с моим ангелом. Нужно дать ему понять, что его присутствие меня вовсе не раздражает — он же не виноват в том, что не он мне нужен.

Покосившись на другую — полную — чашку чая (судя по всему, сегодня она опять моего ангела не дождется), я глянула на окно и тихо спросила: — Вы точно чаю не хотите? Я сейчас выйду; может, мне все-таки оставить Вам чашку? Если да, поверните чайник, пожалуйста.

На мгновенный ответ я даже не надеялась, но чайник не шелохнулся и через несколько минут. Как же мне удалось тогда заставить его подать мне знак? Да нет, дело не во мне — скорее всего, у ангела-заместителя наша еда вызывает такую же брезгливость, какую испытывал к ней поначалу и мой ангел. Сколько же мне понадобилось изворотливости, чтобы заставить его хоть что-то попробовать! Потом — понятное дело! — все пошло намного проще.

А вот ангела-заместителя уговаривать мне совсем не хотелось. Не хочет — значит, не хочет. В конце концов, голодным-то он не останется. Насколько я поняла, этим ангельским каннибалам энергетическая субстанция и твердую пищу, и напитки заменяет. Ну и пусть воздухом питается!

Отнеся грязную посуду в мойку, я вернулась к столу и посмотрела на полную чашку. Как же мне не хочется выливать ее! Ведь, возможно, прямо сейчас — прямо через несколько минут — он возьмет и появится… Я смотрела на чашку, мысленно обращаясь к нему: «Ну, давай же! Сколько можно? Чай же стынет!». Я взяла ее в руки (Ну вот — действительно чай уже остыл!) и глянула в пустое пространство между холодильником и кухонным уголком, почти ожидая, что он сейчас — прямо оттуда — и ступит в видимость…

Пустота упрямо оставалась пустотой. Нет, пожалуй, и сегодня он нигде не появится. Видно, у ангелов вопросы о профессиональной пригодности решаются не быстро. Отругав себя в сердцах за наивное нетерпение, я повернулась к мойке и вылила в нее остывший, никому не нужный чай. Сейчас посуду помыть — и можно спать идти. На кровати меня ждет пакет с его старой одеждой и запахом — а значит, много-много воспоминаний…

— А мне, значит, чаю здесь уже не предлагают? — послышалось у меня из-за спины раздраженное ворчание.

Я замерла. Я вдруг вспомнила Галин рассказ о том, какие скандалы устраивают ей голоса в голове. Этот голос тоже прозвучал так, словно кипел от злости — но определенно вне меня. И в ответ ему в моей голове не раздалось ни звука — там вообще какое-то затишье образовалось, словно перед ураганом.

Нужно обернуться. У Гали голоса ругаются, а у меня ограничиваются короткими, емкими фразами. Или вообще мимолетными движениями — как с чайником. Если я позади себя ничего не увижу, если этот заместитель научился его голос копировать…

На всякий случай, чтобы не поддаться искушению — я поставила чашку в мойку и медленно повернулась. Он. Не такой, как в первый раз — скорее такой, каким был в последнее время. Стоит на месте и настороженно смотрит на меня. И ни единая черточка в его лице не шевелится. Словно манекен.

Во мне начала подниматься безудержная радость, но я ее до поры до времени притушила. Ничего не понимаю, это — он или галлюцинация, подсунутая мне усердно тренируемой памятью? Галлюцинация должна была бы мне улыбаться и говорить что-то приятное.

Закрыв глаза, я тряхнула головой и… снова увидела его в двери кухни.

А если это он — так почему замер на месте, словно не решается обратиться ко мне? Может, он явился только для того, чтобы сообщить мне, что все кончено? Может, ему там более интересную работу предложили? Или — наоборот — отпустили, чтобы попрощаться?

Я вдруг ужасно испугалась. Если его от меня отстранили, тогда еще ничего; я уж как-нибудь дождусь конца жизни. А если он сам себя от меня отстранил? Да что он там замер, как чурбан деревянный?!

Не успев подумать, что делаю, я вдруг пошла вперед — с единственным желанием либо развеять это видение, либо заставить его сказать мне то, с чем оно пришло. Так, сейчас все выяснится. Набрав в легкие побольше воздуха — чтобы было чем завопить в случае галлюцинации — я дотронулась до него пальцем. С силой. Чтобы почувствовать сопротивление материального тела, если таковое там имеется.

Сопротивление явно присутствовало. Он скривился — значит, тоже почувствовал физический контакт. Скривился?! Он скривился, потому что я к нему подошла? Он предпочел бы сообщить мне о своем решении издалека, чтобы потом быстренько сбежать? И на этот раз насовсем?

Так. Большой глоток воздуха подойдет и для того, чтобы высказать ему все, что я думаю о трусах, предателях и заезжих ловеласах… Но не успела я и рта раскрыть, как он вдруг сжал губы, словно изо всех сил усмешку сдерживал. И в глазах появилось то самое выражение, с которым он на меня по дороге к родителям смотрел — когда я нервно перебирала в памяти все немногочисленные факты его биографии.

Ах, ему весело?! Я здесь веду безукоризненно-нравственный образ жизни, иду навстречу любым пожеланиям собратьев-людей, стараюсь облегчить быт его коллеге-ангелу, ежеминутно вспоминаю каждую секунду, проведенную рядом с ним — а он надо мной смеяться будет? И это после того, как пропал на шесть дней — и что хочешь, то и думай?

Я почувствовала, что сейчас удушу его. Даже если мне это только покажется. Но удушу в объятиях. Так мне удастся дать выход и злости, и радости. И пусть потом докажут, что это не случайно произошло!

А если он опять в невидимость выбросится? Я ему выброшусь! Вот тогда точно задушу. Без предупреждения, правда, нечестно…

Чтобы он отнесся к моим словам серьезно, я подняла указательный палец и отчетливо проговорила (чтобы не говорил потом, что опять меня неправильно понял!): — Если — ты — сейчас — только — попробуешь — исчезнуть…

После чего я изо всех сил обхватила его за шею, прижавшись к нему всем телом. И тут же почувствовала его запах, его шею у своей щеки, его руки у себя на спине…