— Не начну, Галя. Мне вообще в последнее время кажется, что ненормальных людей нет; есть те, кто мыслит обычно, и другие, кто мыслит по-своему. — Я задумчиво покачала головой.

— А я, значит, вообще — передовик производства: думаю не только по-своему, а еще и за двоих? — спросила Галя, насмешливо вскинув бровь. Вот это уже лучше: пока человек над самим собой смеяться в состоянии, никакие психические расстройства ему не грозят.

— Ну, Галя, ты же все сама знаешь: хорошего человека должно быть много, — ответила я в том же шутливом тоне.

— Спасибо тебе, Татьяна. — Она вдруг посерьезнела. — Если у меня опять бурные заседания в голове происходить начнут, можно будет с тобой еще поговорить?

— Конечно, можно, Галя, — с легким сердцем пообещала я. Таких представителей человечества, как Галя, любить совсем не сложно.

После обеда время прошло как-то незаметно. Занимаясь своими делами, я время от времени поглядывала на Галю. Если мы встречались глазами, я слегка вскидывала головой и тихо спрашивала: «Ругаются?». Она склоняла голову к плечу, словно прислушиваясь к чему-то, и так же тихо отвечала: «Да вроде притихли». После чего мы обе прыскали от смеха.

По дороге домой я чуть было не вышла на две остановки раньше, чтобы зайти в парк, но затем передумала. Сегодня у меня был сильный стимул попасть домой как можно быстрее.

Дома, сняв куртку и кроссовки, я поправила стоящие у вешалки тапочки — его тапочки — и отправилась на кухню. Нет, ужин подождет. Я пошла в спальню, открыла шкаф, вытащила оттуда вешалку с его костюмом, повесила его на дверцу шкафа и села на кровать, разглядывая его. Потянулась, поправила воротник гольфа, смахнула какую-то пылинку с лацкана пиджака… Вот так пусть и висит. Пока я спать не пойду. Глянула налево, в изножье кровати, откуда донесся его голос в то утро, когда я решила, что его у меня отобрали. Тогда же он появился — что бы я ни думала. И теперь появится. Когда-нибудь.

Обернувшись, я посмотрела на кресло, в котором он выслушивал мои первые откровения. Лица его тогда видно не было, только силуэт на фоне окна очерчивался. Взгляд мой упал на пакет с его старой одеждой, лежащий на его половине кровати. Нет, это воспоминание я сохраню на самый последний момент перед тем, как засну.

Выходя из спальни, я бросила взгляд на кухню. Так, там все в порядке: табуретка — у стола, чашка — на столе. Я прошла дальше, в гостиную. Остановившись на пороге, я принялась переводить с одного памятного места на другое. Край дивана — там я разговаривала с Мариной, а он поглаживал меня по руке, успокаивая. Кресло — оттуда он испепелял меня пронзительным взглядом, когда я — случайно — придумала ему имя. Окно — возле него он помогал… нет, вернее, мешал мне мыть окна.

Войдя в гостиную, я села на тот самый краешек дивана и, склонив голову к плечу, посмотрела на дверь. Вот так он проходил через нее на следующее утро после того, как мы вернулись из универмага. Я принялась старательно вспоминать, как он выглядел в каждом из своих нарядов…

Да, теперь у меня есть стимул каждый день пораньше возвращаться домой. А завтра я пойду в парк. Пораньше — так, чтобы успеть пройти по всем дорожкам, по которым мы бродили в день моего отгула, посидеть на скамейке у старого дуба, зайти в кафе. Я прищурилась, вспоминая, за каким столиком мы обычно сидели.

Да, и вот так каждый день — я не позволю себе потерять ни одно из воспоминаний. А теперь можно и на кухню — ужинать. И сегодня у меня будет вегетарианский ужин.

Перед возвращением на землю я долго думал, где же мне материализоваться. Время вечернее — значит, у Татьяны дома. Это-то понятно, но где именно? Мне не хотелось возникнуть прямо перед ней, как чертик из табакерки — я уже и так предостаточно испытаний ей на голову свалил.

В конечном итоге, я решил перейти в видимость в коридоре, возле входной двери. Где бы она ни находилась, у меня будет возможность — на этот раз — подготовить ее к своему появлению. Да и мне самому не помешает прислушаться — попробовать понять, в каком она настроении.

Вот так я и замер в самом начале коридора, настороженно вслушиваясь в признаки жизни в Татьяниной квартире. Сначала мне показалось, что ее нет дома — тишина вокруг меня стояла оглушающая. Я тут же занервничал — где же ее носит в такое-то время? Я бросил взгляд на вешалку… Нет, куртка, вроде, висит на месте, и кроссовки… Я замер, уставившись на тапочки, доверчиво стоящие рядом с ее кроссовками. Кого это она здесь в мое отсутствие принимала, обув в мои тапочки?

Из кухни до меня донеслось какое-то тихое позвякивание и поскребывание. Ну, конечно, где же ей еще быть, как не на кухне? Не решившись переобуться (мало ли, вдруг у этих тапочек уже новый хозяин появился), я на цыпочках прокрался в конец коридора и замер возле поворота на кухню. По дороге я мельком заглянул в гостиную — нет, там, вроде, все по-прежнему.

Простояв несколько минут в конце коридора и не услышав ничего нового, я осторожно заглянул за угол. Самым краешком глаза.

Татьяна сидела, как обычно, на диванчике — сгорбившись над тарелкой и медленно жуя что-то. Она смотрела прямо перед собой, опершись левым локтем о стол и рассеянно ковыряя вилкой в тарелке правой. На лице ее застыло какое-то странное выражение. Сначала я даже испугался — таким отрешенным оно мне показалось. Словно она опять в себя ушла. Но затем я заметил, как дрогнули в полуулыбке ее губы, и понял, что она углубилась не в себя, а в воспоминания. О чем это она вспоминает, улыбаясь? Или о ком? Уж не о том ли, кто уже к моим тапочкам пристроился?

Отвлекшись на мгновенье от созерцания ее лица, я тут же почувствовал присутствие коллеги. Ага, вот он — в углу между плитой и окном затаился. Стоит там, замаскировавшись, и рассматривает ее, небось, подлец. И что тут рассматривать — ужинает себе человек! А что она ест, кстати? Я чуть вытянул шею, вглядываясь в содержимое ее тарелки. Ммм, картошечка с салатиком… Я почувствовал острую потребность сглотнуть слюну.

И в этот момент я заметил две чашки на столе. И обе — с чаем. Да что же это такое? Меня всего пару дней не было — и что? Она уже кого-то к чаепитию ждет? Нет уж, лучше мне погодить с появлением. Если после всех этих сумасшедших дней, если после всех этих перекрестных допросов на лице у нее при виде меня появится разочарование… Я скрылся в невидимости и сделал шаг в сторону кухни.

Отставив тарелку и выпив в три глотка чашку чая, Татьяна вдруг перевела взгляд на окно.

— Вы точно чаю не хотите? — негромко спросила она. — Я сейчас выйду; может, мне все-таки оставить Вам чашку? Если да, поверните чайник, пожалуйста.

Оторопев, я уставился на чайник. Он даже не шелохнулся. Так это она моего заместителя чаем поить собралась? Они уже что, общаться начали — посредством чайника? Того самого чайника, который благодаря мне в этом доме появился? Пожалуй, дела обстоят хуже, чем я опасался. Может, ей и с ним говорить интересно? В самом деле, какая разница, кто ей про заоблачную жизнь рассказывать будет? Вот она его чаем и задабривает. Может, она еще и тапочки ему приготовила?!

Не дождавшись от чайника никакого ответа, Татьяна вздохнула и отнесла свою тарелку и чашку в мойку. Затем вернулась к столу и долго смотрела на вторую чашку. Подняла ее и обхватила пальцами, словно грела их о нее. Затем посмотрела в мой любимый уголок, тряхнула головой, досадливо поджала губы и, резко развернувшись, сделала шаг к мойке и выплеснула в нее содержимое чашки.

Почему-то именно это и оказалось для меня последней каплей. Я мгновенно материализовался, сделал еще один шаг и прямо с порога кухни негромко спросил: — А мне, значит, чаю здесь уже не предлагают?

Татьяна оцепенела над мойкой. Затем она — очень медленно — опустила туда чашку и повернулась ко мне лицом, на котором застыло все, кроме глаз. В глазах у нее опять — так же, как и в тот раз, когда мы впервые встретились лицом к лицу — вертелся какой-то водоворот. Я просто не успевал разобраться, какое чувство приходило на смену какому.