В самом деле, они ведь так и не спросили меня о том, каким образом я представлял себе решение проблемы документального подтверждения своей «биографии». Я ведь сказал им, что у меня были соображения по этому поводу. Но ими никто не заинтересовался. Почему? Они решили, что их предложения прозвучат куда заманчивее? Я не стал тогда настаивать, поскольку не ожидал ничего, кроме самых крупных неприятностей. Вчерашний же поворот событий совсем меня с толку сбил…

Но теперь, когда я понял, что наказывать меня никто не собирается, я вдруг возмутился. Если с их точки зрения я не совершил ничего предосудительного, а совсем наоборот — настолько профессионально вышел из сложной ситуации, что меня даже на повышение решили направить, так, может, и к моим словам стоит прислушаться?

Я глянул на часы. Тьфу, я ведь и так знаю, что сейчас пять часов. Раньше восьми меня еще ни разу не вызывали — значит, у меня есть, как минимум, три часа, чтобы продумать свои аргументы…

У меня оказалось не три, а четыре часа, чтобы подготовиться к разговору. Больше всего я промучился над тем, как бы достойно отказаться от их предложений, не умаляя своей благодарности за столь лестное мнение о моих способностях. А также о том, рассказывать им о встрече с Анабель и о той информации, которой она меня снабдила, или нет. В конечном итоге, я решил воздержаться от каких бы то ни было упоминаний даже ее имени. Не хотелось мне выглядеть младенцем-обезьяной, который совершает какой-либо поступок только потому, что кто-то еще также поступил.

И потом, мне стало как-то неприятно при мысли о том, что у них могут возникнуть аналогии с причинами, которые побудили Анабель обратиться к ним с просьбой о пребывании на земле в видимом состоянии. Мне почему-то казалось, что она не особенно скрывала эти причины. Она и во время встречи с нами говорила о своих чувствах без малейшего смущения. Мне же вовсе не хотелось разглагольствовать о той… симпатии, которую я испытывал к Татьяне. Я вдруг поймал себя на мысли, что даже мысленно, наедине с собой, не могу выразиться определеннее. А ей я когда-нибудь говорил о своей… симпатии? Черт, по-моему, нет — но мне же казалось, что все мое поведение, мой тон, мои взгляды говорили за меня — яснее не придумаешь.

Так, значит, теперь у меня просто нет выбора: я должен вернуться на землю и высказаться, наконец, начистоту. Голова заработала еще отчаяннее.

В девять часов меня потянуло к двери, и я тут же сорвался с места.

В комнате встреч, как я окрестил ее про себя, меня встретила та же располагающая к доверительной беседе обстановка. Только возле столика стояло почему-то три кресла. Занято было только одно из них — моим руководителем. Я подошел к столику и замешкался, не зная, куда садиться. В конечном итоге, я сел в то же кресло, что и накануне.

— Итак, мой дорогой Ангел, — тут же заговорил мой руководитель, — сегодня я готов выслушать Вас. Что же Вы решили?

— В первую очередь, я хотел бы поблагодарить вас всех за столь высокую оценку моих действий, — начал я.

— Нестандартное мышление не может не вызывать у нас одобрения, — перебил он меня.

Я склонил в знак признательности голову.

— Однако насколько я понимаю, — продолжил он, — по Вашему тону, вслед за этой фразой последует сакраментальное «но»…

— По правде говоря, да, — согласился я, чувствуя, что он пытается сбить меня с подготовленных фраз. — Если в моих действиях вы не усмотрели ничего предосудительного, я был бы чрезвычайно признателен, если бы мне позволили вернуться к прежнему заданию. Ситуация там сложилась довольно неординарная…

— Неординарная, — вновь прервал он меня, — но не критичная. Нам кажется, что Вы могли бы ярче проявить себя в более напряженных обстоятельствах.

Я скрипнул зубами.

— Во время нашего первого разговора я упомянул о том, что у меня есть соображения по поводу развития этой ситуации, но затем мы перешли к обсуждению других ее аспектов. Теперь же мне, тем не менее, хотелось бы высказать эти соображения.

— Я слушаю Вас. — Сложив перед лицом ладони домиком, он внимательно смотрел на меня.

— Я хотел бы продолжить выполнение своего задания по нескольким причинам. — Я сделал глубокий вдох, чувствуя, что вот сейчас-то и начнется самое главное. — Во-первых, я уже хорошо знаком со своей подопечной, в то время как новому ангелу потребуется время, чтобы войти в курс дел. Во-вторых, мне она доверяет, в то время как новому ангелу придется вновь преодолевать ее скрытность и недоверчивость. И, в-третьих, непосредственное общение с ней, а также и с ее окружением, открывает — с моей точки зрения — небывалые возможности изучения человеческой природы.

— Я не стал бы утверждать, — заметил он, вскинув бровь, — что мы испытываем недостаток в информации подобного рода.

— Но сколь многие из нас имеют возможность исследовать человеческую жизнь изнутри, а не в роли пассивных наблюдателей? — возразил я, чувствуя, что ступаю на скользкую почву. Не дождавшись ответа, я продолжил: — Более того, мы, как правило, сосредотачиваемся на доверенном нам объекте; здесь же я буду иметь возможность тесного общения с разными людьми, находящимися на разных этапах становления личности. Не принесут ли такие сведения пользу в отношении более точного определения момента, когда человек становится нашим подопечным?

— С этим трудно спорить. — Он чуть развел руки, отдавая должное моим словам. — Но, если мне не изменяет память, к моменту отзыва перед Вами уже стояли весьма существенные практические трудности. У Вас есть предложения по их разрешению?

— Есть. — Я немного помолчал, следя за его реакцией. На лице его опять нельзя было прочесть ничего, кроме вежливого интереса. — Моя «биография» уже прошла первичную проверку среди отдельных людей, но документально она ничем, конечно, не подтверждена. И я подумал…, что… возможно… у вас есть возможность снабдить меня… нужными документами. Насколько мне известно, действительно необходимыми являются паспорт, идентификационный код, диплом о высшем образовании и — здесь я не уверен — какой-то документ о стажировке.

— Мой дорогой Ангел, — театрально всплеснул он руками, — что навело Вас на мысль о такой возможности?

Что-то вдруг подсказало мне, что на этот вопрос нужно отвечать прямо: не темня, не увиливая и ничего не скрывая. Что-то промелькнуло в его тоне, в нарочитости жеста, в слишком широко раскрытых от удивления глазах.

— Честно говоря, — медленно произнес я, не зная, не окажутся ли мои последующие слова роковой ошибкой, — на эту мысль меня навело не что-то, а кто-то.

— И кто же? — Он весь подобрался, и в глазах его зажегся какой-то непонятный огонек.

Ну, все, была — не была. Если я сейчас подведу Анабель под расследование, она от них отобьется; такие хваткие дамы от чего угодно отбиваются. А французу полезно будет немного понервничать — уж слишком он жизнью доволен. И, в конце концов, он сам к нам с Татьяной привязался, сам на откровенный разговор вызвал — нечего ему всеми прелестями жизни наслаждаться, пока у меня Татьяну отбирают.

— Ангел-хранитель французского коллеги моей подопечной, который уже несколько лет общается со своим человеком в видимости, — ответил я, отчетливо произнося каждое слово.

— Ага! — Мой руководитель откинулся в кресле, уперев подбородок в согнутые пальцы одной руки, и опустив другую на подлокотник. — Ну что ж, в конечном итоге, руководитель Анабель оказалась права.

— Что? — Мне показалось, что в данный момент галлюцинация возникла у меня. Слуховая.

— Она с самого начала была уверена, что Вы заговорите о встрече с Анабель. — Он действительно улыбался. Я всегда знал, что слуховые и зрительные галлюцинации в процессе развития болезни дополняют друг друга, но не так же быстро! — Что Вы, собственно говоря, начнете с этого. Но Вы почему-то молчали. В разговоре она несколько раз пыталась подтолкнуть Вас к рассказу о знакомстве с ангелом-хранителем, ведущим нетипичный образ жизни, но Вы упорно отказывались апеллировать к уже существующим прецедентам.