Татьяна вновь заговорила глуховато-ворчливым тоном: — В смысле, давай сделаем вид, что субботы не было? — и я понял, что самая страшная опасность скандала миновала. Ну что же, теперь Марина у меня в должниках. Мне, правда, совершенно не хотелось сообщать ей об этом — кто ее знает, как ей захочется вернуть мне долг.

Услышав ответ Марины, я чуть было не подавился. Слюной. Которая обильно заливала мне рот, требуя поступления туда Светиного кулича. А вот это уже просто свинство! Мало того, что поесть не дает, так еще и разглагольствует не краснея о том, кого именно она подбирает! Я, значит, не бесхозный, да? Ну и ладно, пусть, как хочет, так и называет — лишь бы отстала. Ее последующие слова окрылили мое возмущение, превратив его в трепетную надежду. Значит, она больше не будет посягать на меня, если я дорог Татьяне? Она не намерена… кого-кого, тигра?… укрощать? Ве-ли-ко-леп-но! «Тигр» как-то лучше звучит, чем «бесхозный мужик». А то, что я — «парень что надо», я и сам знаю. Но Татьяна-то опять отмалчивается! Света с Мариной намекают, что она нашла во мне то, что так давно искала, но она и слова по этому поводу не проронила. Я просто должен услышать, кто я ей: дорогой тигр или бес… Без или.

Закончив разговор, она повернулась ко мне и задумчиво прищурилась. Ох, что-то не нравится мне этот оценивающий взгляд. Словно она пытается для себя выяснить, похож ли я на тигра. Зарычать на нее, что ли? Но перспектива избавления от пристального внимания Марины привела меня в такое благодушное настроение, что я мог разве что замурлыкать. А что, тигры тоже мурлычут — они ведь в душе кошки.

Она вдруг спросила меня подчеркнуто спокойным тоном: — Ты зачем поближе к телефону сел?

По правде говоря, в этот момент я чуть не зарычал. Нужен мне был этот телефон, как же! Но я решил показать ей пример искренности и прямодушия, сказав, что сел поближе к ней, а не к телефону. И пусть меня навсегда лишат права посещения земли, если сегодня я не заставлю ее высказать откровенно, что она обо мне думает. Хватит с меня намеков, да еще и от третьих лиц!

Я всегда знал, что открытость и прямодушие вознаграждаются. Татьяна отложила вдруг телефон и, прижав руку к моему лицу, провела ею по щеке. Именно так, как я хотел — пальцы у нее чуть-чуть подрагивали! Я, правда, хотел еще при этом поглаживать ее руку… Нет, не нужно — у меня и так уже мурашки по всему телу забегали. А она еще голову к плечу склонила и рассматривает меня, словно за ходом какого-то эксперимента следит. Она принялась водить пальцами вокруг моих губ. Ррр, сейчас меня как занесет… туда, где рефлексы в засаде затаились. Так, сосредоточиться на разговоре и на надежде выдавить из нее не уклончивый ответ на главный для меня вопрос.

Она передала мне слова Марины, водя пальцами по моим глазам, бровям, носу и лбу. Глаза у меня сами собой закрылись, подставляя веки ее пальцам, губы сами собой растянулись в улыбку чистейшего удовольствия. Интересно, а тигры улыбаются? Неважно. Контролировать лицо сил у меня не было; все они ушли на то, чтобы сосредоточиться на одной-единственной мысли, за которую я цеплялся, как за спасательный круг, как за заклинание — «Не отвлекаться от главного! Не отвлекаться от главного!». С каждым разом заклинание звучало все тише.

Я заговорил, отчаянно пытаясь заполнить образовавшуюся тишину: — Значит, ты не станешь из-за меня ссориться со своими подругами.

Она фыркнула, а я добавил, настоятельно демонстрируя ей, что значит говорить, ничего не скрывая, что меня совершенно не интересует Марина, но я буду только рад, если она не потеряет из-за меня подруг.

Она вдруг отняла руку и даже немного отодвинулась. Меня словно с пушистого облачка на землю сбросили. Что, обязательно вот так — внезапно, без предупреждения — столкнуть меня с вершин блаженства? Открыв в досаде глаза, я увидел ее внезапно напрягшееся лицо.

— Что случилось? — выдохнул я в испуге.

Она замялась и затем нехотя сообщила мне, что у нее есть ко мне какое-то дело. Мне показалось, что меня не просто на землю сбросили — на острые скалы. Вдруг, после всех этих разговоров с подругами, после моего настойчивого подталкивания ее к откровенности, она решила одним ударом разрубить это все усложняющееся недоразумение? Я похолодел. У меня мелькнула отчаянная мысль, а так ли я хочу услышать, что она действительно думает обо мне. Может, намеки и догадки — это не так уж и плохо? Если они дают надежду. И если она сейчас прихлопнет ее, как комара назойливого… что у меня останется?

Но остановить ее я уже не мог. Запинаясь, морщась и неловко глядя в сторону, она продолжила. — Да я как-то неловко себя чувствовать начинаю. С девчонками ты уже познакомился, и даже с Франсуа, хотя он мне — почти никто… — Ну хоть это утешает. — Я помню, что тебе не нравится, когда я за тебя принимаю решение… — У меня чуть не вырвался вопль возмущения, который я попытался скрыть за легким покашливанием. — В общем…, я даже не знаю, как сказать… — Я наклонил голову в ожидании сокрушительного удара. — Короче говоря, ты не очень против… познакомиться с моими родителями? Я не настаиваю. — Последнюю фразу она выпалила на одном дыхании.

Все. Хватит. Сколько можно меня, как мячик, все выше вверх подбрасывать, чтобы он все сильнее о землю на обратном пути ударялся? Я понял, что не встану с этого места — и ей встать не дам! — пока она не объяснит бесхозному тигру, кем он ей приходится.

Я заговорил медленно, отчетливо произнося каждое слово, чтобы дать ей время подумать, как следует, и не дать ей ни малейшего шанса понять меня неправильно.

— С родителями у вас знакомят только очень близких друзей, так?

Она коротко кивнула — молча.

Я скрипнул зубами, но продолжил: — И если девушка знакомит с родителями своего близкого друга-мужчину, то он становится чем-то большим, чем близкий друг, так? — Еще не договорив фразу, я понял, как напыщенно и глупо она звучит. Но я не мог просто спросить ее, любит она меня или нет. Еще возьмет и так же просто ответит: «Да» — и что из этого? Не могу же я спрашивать, как она меня любит. Как друга, как родственника, как собрата-человека или как…? Или как… кого? Как ангела? Спасибо, ангелов все любят. Как мужчину? Еще лучше — а если меня от одного только этого вопроса в невидимость вышвырнет? И потом, знаю я эту человеческую любовь: сегодня любят, завтра — ненавидят, послезавтра — не помнят имен друг друга. Нет уж, мне куда больше понравилась формулировка Светы: «Он — часть твоей жизни». От своей жизни не избавишься. Если не дурак.

Она опять молча кивнула. Да еще и голову опустила, представив моему взору только свою макушку. Значит, ни слов от нее не дождешься, ни по глазам ничего не прочитаешь. Нет-нет-нет, не выйдет! Я поддел пальцами ее подбородок и мягко, но настойчиво приподнял ей лицо. И чтобы вы не сомневались: она тут же закрыла глаза! Ну что мне теперь — растопыривать их, что ли? Так у меня рук не хватит все части ее тела в нужном положении удерживать. Я решил дождаться, пока она сама глаза откроет. Откроет-откроет, ее же любопытство замучает!

Так и вышло. Через пару минут она приоткрыла в тонкую щелочку один глаз. Я терпеливо молчал. Еще через несколько мгновений она приоткрыла и второй глаз, а потом широко распахнула оба. И вот так, глядя ей в эти круглые глаза, я задал самый важный для себя вопрос: — Скажи мне, правильно ли я понимаю, что ты хочешь познакомить меня с родителями, потому что считаешь меня чем-то большим, чем близкий друг? — И плевать мне, как это звучит!

Она снова дернула головой — кивнула или покачала? Нет, она и после смерти, во время избирательного тура увиливать от ответов будет! Я тихо попросил ее: — Скажи.

Я вырвал-таки у нее это «Да»! Оно прозвучало тонким, еле различимым писком, но совершенно однозначно. Ну вот, и трудно было сразу так сказать? Я почувствовал прилив бешеной энергии, как тогда, в парке — меня так и подмывало подхватить ее на руки, подбросить, поймать, покружить по комнате, сжать так, чтобы она охнула, и больше никогда не отпускать…