Слава Богу, в разговор опять вмешалась Татьяна. Она дала мне несколько спасительных мгновений, чтобы собрать воедино разбежавшиеся во все стороны мысли. Откуда он знает об обратной связи между нашим миром и человеческим? Люди, даже на последнем этапе своего земного существования, никогда не получают явное ей подтверждение. Я похолодел, вспомнив о том, как возмущался, что мы с коллегами не можем общаться во время пребывания на земле. Уже не в первый раз я пожалел о своих желаниях — в тот самый момент, когда они реализовались. Неужели не только я один материализовался здесь на постоянной основе? Но и в этой мысли что-то не клеилось. Если он — мой коллега, то где же хранимый им человек? Я вон Татьяну на полчаса не могу из поля зрения выпустить. Да и потом — чего ему передо мной-то скрываться? Ну, не беглый же он, в самом деле! При одной только мысли о таком, у меня мороз пошел по коже. Да не может быть, я бы о таком знал!
Но самое главное — я почему-то был почти уверен, что узнаю коллегу-ангела даже при мимолетной встрече. Выделяют же как-то люди соотечественников в любой туристической толпе! А когда я смотрел на Франсуа, внутри у меня ничего подрагивать не начинало. Глянув на него еще раз — для проверки — я вдруг заметил, что он добродушно улыбается Татьяне, которая беззвучно открывает и закрывает рот. Что я уже пропустил? Быстро прокрутив в памяти последние фразы разговора, я чуть в прямую панику не ударился. Высшая сила посылает человеку своего помощника? После этого ему осталось лишь назвать этого помощника ангелом-хранителем. Так, по-моему, у нас там, наверху, большие проблемы. У нас где-то идет утечка информации. Я бы даже сказал, что очень солидная такая течь. А сейчас этот разговор нужно немедленно сворачивать. Пока я не разберусь, что здесь происходит.
Я повел примирительно рукой в его сторону и согласно закивал: высшая сила, мол, все может. Татьяна, похоже, учуяла мое настроение (а может, ей мысли мои передались) и предложила продолжить разговор в кафе. Я бросил на нее взгляд, полный признательности — за столь высокое мнение о моей изворотливости. Отлично! Она утром не могла мне про кафе сказать? И что мне теперь делать? Чтобы этот гость заморский за нас с Татьяной платил?! Да ни за что! Может, мне сделать вид, что я обронил что-то, и вернуться назад на пару мгновений? Пожалуй, нет — он и так уже слишком много о необычности рассуждает — не стоит масла в огонь его сообразительности подливать. Но в кафе этом и уединиться-то негде! Обеденный зал — маленький, официантки его взглядами во все стороны простреливают. На улицу мимо бабушки в гардеробе не прокрадешься — она тут же крик поднимет, что вот, мол, удрать собрался, не заплатив. Ага, придумал, я скрываться не буду — скажу ей, что куртку у нее брать не буду, что хочу выйти, чтобы… чтобы… чтобы покурить! Я приосанился, чрезвычайно гордый собой. Слава Богу, на мне хоть та же самая одежда после материализации появляется. Хорош бы я был, если бы вышел на минутку и вернулся в другом (ммм, розовом!) свитере…
Когда мы уселись за столик, и француз взялся за изучение меню, Татьяна пробормотала мне, едва шевеля губами: — Если ты хочешь вымыть руки, сейчас самое время, — косясь, почему-то, в дальний угол обеденного зала.
Я чуть было вслух не возмутился. Только мне нужно руки вымыть? С чего это они только у меня одного выпачкались? И тут до меня дошло: если у нее в квартире руки моют в отдельном помещении, то и здесь наверняка нечто подобное имеется. И там-то как раз можно и исчезнуть за деньгами… Ха! А я-то раньше сообразил, как выйти из этой ситуации. Я победоносно улыбнулся.
Первой говорила с официанткой Татьяна. Продиктовав девушке все, что она собралась съесть (я уже не в первый раз задумался, куда в ней вся еда девается), она вскинула бровь в мою сторону. Вспомнив, что в этом кафе картошка почему-то называется по-другому, я решил не рисковать — не спрашивать же официантку, что входит в состав каждого блюда в этом меню. Я чуть взмахнул рукой, едва заметно ткнув большим пальцем себе в грудь — выручай, мол, Татьяна, сделай и мне заказ.
— Ты уверен? — озабоченно спросила она. У меня потеплело на душе — вот есть же редкие моменты, когда она вспоминает о том, что мной вовсе не обязательно командовать!
У меня мороз пошел по коже, когда я представил себе, как француз прислушивается к моим гастрономическим расспросам. Нет уж, я лучше сегодня Татьяне волю дам — она ведь и вкусы-то мои знает.
— Сейчас я абсолютно ни в чем не уверен. Так что пользуйся моментом!
Она заказала все то, что я уже пробовал — с благодарностью отметил про себя я. Но на последнем пункте ее заказа благодарность моя начала вдруг испытывать удушье. Вместе со мной. Опять она мне руки выкрутила? Да еще и в присутствии посторонних лиц — когда я ни отказаться, ни скандал устроить не могу? Ладно, Татьяна. В ближайший час на твоей улице праздник — я пройду и через это… Но затем, доброжелательно помахав Франсуа ручкой на прощание — рано или поздно — мы вернемся домой. И вот там-то мы и выясним, кто в чем уверен!
Француз закончил свой заказ вином. Три бокала. Я замер. В памяти у меня всплыли слова Татьяны о том, что отказ от угощения означает смертельную обиду. Она, правда, и сама пару раз отказывалась, когда Франсуа ее вином угощал. Ну да, и что из этого вышло? Он все равно это чертово вино заказывал, и она его пила. Хотел бы я посмотреть, как он меня попытается заставить! Не попытался. Татьяна пришла мне на помощь, сказав, что я вообще не пью вина, и он тут же перестал настаивать. В отношении меня. Татьяне он, подлец, заказал все же бокал. Что-то я не понял, кто здесь ее близкий друг? Я? Так с какой стати он ее спаивает — да еще и в моем присутствии? Татьяна, однако, быстро согласилась, и мне не оставалось ничего другого, кроме как молча пыхтеть от негодования.
Но долго возмущаться мне не пришлось — нам принесли еду. Некоторое время они обсуждали особенности своих национальных кухонь (я благоразумно помалкивал, стараясь не вслушиваться в замечания француза по поводу мясных блюд), потом он задал мне вопрос, который, по-моему, и Татьяну в тупик поставил. Какой-какой вегетарианец? Он пояснил. Вот что, он не мог сразу так выразиться? Я ответил, что мяса не ем вовсе, а прочей животной пищи предпочитаю избегать — по мере сил. Пока у меня хватает этих сил бороться с Татьяной, мысленно добавил я.
И они тут же — вдвоем! — принялись разубеждать меня. Мои аргументы против поедания мяса не произвели на француза никакого впечатления. Он сообщил мне, что этика вегетарианцев всегда казалась ему сомнительной, поскольку они отказываются есть мясо животных, которые определенными звуками ставят их в известность о том, что испытывают боль, когда их забивают — но не испытывают ни малейших угрызений совести, поедая растения, которые никоим образом не оповещают их об испытываемых при этом чувствах. Затем он добавил, насмешливо глядя на меня, что человек потребляет продукты жизнедеятельности природы, даже вдыхая воздух. Знал бы он, что мы вдыхаем! Я возразил ему, что, поедая растения, человек потребляет только ту их часть, которая затем восстанавливается, вновь вырастая. Он фыркнул и спросил, в чем тогда состоит проблема в потреблении молочных продуктов и яиц. Меня передернуло. Татьяна же горячо его поддержала. После чего возникшие у меня подозрения в отношении надвигающегося на меня десерта окрасились и вовсе уж в мрачные тона.
Поэтому, когда передо мной оказалась тарелка с этим тортом, я понял, что сейчас самое время исчезнуть — за финансовой поддержкой. И торопиться назад мне вовсе незачем — глядишь, к моему возвращению Татьяна и мой торт уплетет. Она ведь при виде сладкого урчать начинает. Я даже решил последовать ее совету и отправиться в ту сторону, куда она мне в начале этой трапезы кивала — чтобы она не насторожилась и не забыла о десерте, высматривая меня у входной двери.
В дальнем углу обеденного зала я обнаружил две двери, перед которыми и замер в нерешительности. Надписей на них никаких не было — только рисунок. На каждом рисунке был изображен человечек, но они были разные. Пока я озадаченно рассматривал их, не зная, какую же из дверей мне открывать, из одной из них вышла женщина и, как-то странно глянув на меня, быстро прошмыгнула мимо назад, в обеденный зал. Меня спасло то, что на этой женщине была надета короткая юбка — переведя взгляд с нее на рисунок на двери, я понял, в чем состояло отличие между двумя человечками. На одном из них была нарисована юбка, на другом — просто две ноги. Может, художник имел в виду две ноги в брюках? Ага, значит, в одну дверь заходят те, кто одет в брюки, а в другую — только женщины, придерживающиеся классической формы одежды. А почему такая дискриминация в их адрес?
