Они как раз шли по направлению к концу парка. Я дернул Татьяну за рукав — в сторону входа. Умница, сообразила! Глянув на часы, она сообщила французу, что им лучше вернуться к воротам, где к ним и присоединится ее «близкий друг», о котором вчера шла речь.

Француз пришел в такое возбуждение, словно ему пообещали исполнение его самого заветного желания. Я еще больше насторожился. Что-то не так давно он хотел с одной Татьяной разговаривать, ему в ней все было интересно. Не может нормальный человек так радоваться перспективе знакомства с неизвестным ему другом малознакомой ему женщины. Ну хорошо, он заметил в ней приятную перемену, предположил, что произошла она под моим влиянием — но ему-то какое дело? Я никак не мог понять, что интересует его в Татьяне — чувствовал только, что есть в этом интересе какие-то подводные течения…

Направляясь к входу в парк, они продолжали разговор. Вновь прислушавшись к нему, я чуть не взвился. Франсуа спросил ее, что она думает о добре и зле… и о загробной жизни! И Татьяна уже начала отвечать! Сейчас она такого понавысказывает, что я потом до вечера не разгребу! Я отбежал на пару шагов назад, мгновенно оглянулся по сторонам (слава Богу, никого!), тут же материализовался и громко окликнул ее.

Она резко обернулась и обожгла меня возмущенным взглядом. Ах да, конечно, мы ведь договорились «встретиться» у входа. Но как она не понимает? У меня ведь не было другого выхода! Я не мог ждать, пока они доберутся до ворот, беседуя на столь опасные темы. Я просто обязан был вмешаться! Если Франсуа по какой-то причине нацелен на такой разговор, лучше мне с ним поговорить — у меня хоть какой-то опыт скрытности есть!

Франсуа тоже обернулся, пристально посмотрел на меня, затем почему-то оглянулся в сторону входа, потом по сторонам… и вновь повернулся ко мне. Я был почти уверен, что он сейчас спросит, как я нашел их в самой середине отнюдь не крохотного парка. Но Татьяна уже начала представлять нас друг другу, и он промолчал. Вместо этого он крепко пожал мне руку, чуть усмехнулся в ответ на мое еще более крепкое рукопожатие, вцепившись взглядом мне в лицо. И спустя всего пару мгновений глаза его вспыхнули, словно его глубоко обрадовало то, что он там увидел.

Вскинув с насмешливым вызовом бровь, он сообщил мне, что они с Татьяной беседовали о религии, и если эта тема не кажется мне неприятной… И после первой же фразы я понял, что меня в нем настораживало. Прежде я лишь смутно улавливал это «что-то», поскольку наблюдал за их с Татьяной разговорами со стороны. Теперь же, когда он обратился прямо ко мне, пристально глядя мне в глаза, я почувствовал, что под каждой его фразой лежит, как минимум, еще одна — и отвечать нужно на обе, точно так же одновременно. Своей самой первой фразой он дал мне возможность обойти тему религии, если я сочту ее опасной для себя… И сейчас, прищурившись с интересом, ждал моего решения.

Я принял вызов. Но сначала дал слово Татьяне. Мне не хотелось, чтобы она почувствовала себя лишней в этом разговоре, который — в чем я уже не сомневался — окажется не простой легкой беседой между двумя только что познакомившимися людьми. Вот пусть она и забросит нас на это минное поле — а там уж пусть выиграет более умелый игрок! Что-то он хочет у меня выведать… Так ведь и я сюда за тем же пришел!

Татьяна с натянутым смешком сообщила ему, что я — психолог и умею делать неординарные выводы из самых банальных фраз. При этих словах она многозначительно посмотрела на меня. Я едва подавил раздражение. Ну что она делает? Неужели она не видит, что он с ползвука понимает подспудный смысл любой реплики? И как и следовало ожидать, глаза его загорелись совсем уже охотничьим огоньком, и он — вкрадчиво — сообщил мне, что интересуется всем необычным. В этой фразе я расслышал явное обещание. Ну что ж, мы к необычному тоже с любопытством относимся.

Мы одновременно перевели взгляд на Татьяну. Она заговорила. Сначала она запиналась, словно более подходящие слова подбирала, но потом голос ее окреп. И хоть говорила она недолго, внутри меня все ярче разгоралось какое-то новое, доселе неведомое мне чувство. Татьяна не раз вызывала у меня удивление (видит Бог, я мог бы сказать: не одну сотню раз!), возмущение, восхищение, сочувствие, нежность и — чего там греха таить! — ревность, вот к этому самому, стоящему здесь и нахально уставившемуся на нее… Но сейчас во мне тихо плескалась гордость: вот, значит, о чем она размышляла все те разы, когда взгляд ее устремлялся куда-то ввысь.

Она не стала говорить о загадках мироздания, о смысле жизни, о превосходстве то ли духа, то ли материи — она обратилась к вопиющим противоречиям, заключенным в любой религии, к ее напыщенности и наглядности, к ее формальности и назидательности. И, конечно же, упомянула о пастырях душ — одно название чего стоит! Мне они всегда представлялись то ли редкими грамотеями, к которым безграмотный люд обращается для составления письменного прошения к высшей власти, то ли не менее редкими зрячими поводырями, которые одни только и могут вывести толпу слепцов к пище, воде и безопасности крова.

Когда Татьяна замолчала, француз глянул на меня — и мне послышался удар гонга.

— Вы разделяете мнение Таньи на священников, Анатолий? — спросил он, улыбкой приглашая меня к поединку.

Весь последующий разговор напомнил мне фехтовальную дуэль.

Я сделал выпад, согласившись с мнением Татьяны и добавив, что священников мало интересует совершенствование каждого отдельно взятого человека из их паствы.

Он уклонился, выманивания меня на открытое пространство — поинтересовался, не хочу ли я сказать, что люди скорее склонны к пассивному подчинению высшей силе, чем к активным поискам своей собственной личности, как-то ненавязчиво подчеркнув последнее слово.

Я насторожился. Но, в конце концов, большинство людей говорят о личности так же, как о судьбе, Боге или правительстве — не вкладывая в эти слова никакого особого смысла. Я отметил, что обычные люди, как правило, обращаются к высшей силе в случае опасности или тяжких испытаний — словно к милиции, когда к ним бандиты в дом ломятся.

Увлекшись развитием атаки, я допустил оплошность, которую он тут же заметил, спросив, признаю ли я существование необычных людей.

Я мысленно чертыхнулся, но отступать мне не хотелось. Психологу ведь положено анализировать поведение людей и находить в нем что-то необычное. Вот его поведение я бы точно необычным назвал. То ли он и сам много об этом размышлял (вон каждое мое слово ловит!), то ли пытается что-то иное за моими речами расслышать. Ладно, приподнимем чуть-чуть занавес над отношениями личности и общества (в случае чего, сделаю оговорку, что выводы мои основаны на наблюдениях за психологически неустойчивыми людьми) и посмотрим, как он на это отреагирует. Я сказал ему, что, осознав себя личностью, человек больше не вписывается в схемы поведения, принятые обществом. Сейчас он начнет рассказывать мне, что жить вне общества можно только на необитаемом острове…

Тут и Татьяна что-то добавила, но — к своему глубокому стыду — должен признаться (только не ей!), что я не обратил на ее слова внимания, с нетерпением ожидая ответа француза.

Он подсек меня неожиданным и едва заметным движением — спросил, не разумно ли в таком случае признать и существование необычных священников.

Я отступил, чтобы дать себе время на раздумья. Если бы я только мог понять, к чему он ведет! Поясняя свою мысль, он словно сигналы мне какие-то неведомые посылал. Необычные священники, мол, не к высшим силам мысли людей обращают, а внутрь их самих.

Я осторожно заметил, что путь самосовершенствования люди проходят, как правило, в одиночестве, поскольку он уникален для каждого человека. И самое главное — не удержался я — с какой стати такие искатели личности считают себя вправе направлять людей на этом пути?

И вот как раз в этот момент он и нанес мне весьма чувствительный удар, предположив, что такое право необычным людям может давать сама высшая сила.