Удивительно, как естественно сочетается в этом теле дикое желание сплющить в бесформенную массу другого человека с абсолютно бездонной нежностью к нему. Закрыв глаза, я с удовольствием продолжил анализировать свои ощущения.
Вдруг Татьяна чуть оттолкнула меня лбом. Что опять не так? Отодвинувшись, я озадаченно посмотрел на нее. Она еще сильнее откинула голову, нетерпеливо подергивая бровями. Замечательно. Господи, я же не просил, чтобы она навечно онемела! Пусть молчит, когда ей всякая чушь в голову лезет — но сейчас, когда я не понимаю, чего она хочет, могла бы и высказаться! Она привстала на цыпочки и потянулась вверх, с неумолимостью судьбы приближая свое лицо к моему.
Так вот где лежит основная опасность физических контактов с человеком! Нам подробно описывали каждый из них, привлекая наше внимание, в основном, к тому, как избежать их или — по крайней мере — свести к минимуму, но никто ни разу не упомянул о том, насколько неизбежно один из них влечет за собой другой. Я понял, что, если сейчас не нагну навстречу ей голову, мне придется отклоняться до тех пор, пока она не загонит меня в какой-нибудь угол на этой кухне — и там все равно добьется своего. Я смирился.
С последующим мои аналитические способности явно не справились. Нахлынувшие ощущения просто задавили их массой. Единственное, что я успел — это мысленно снять шляпу перед умением этого тела действовать по ситуации…
Вдруг Татьяна отшатнулась от меня. Неужели это тело начало действовать по ситуации слишком решительно? — метеором пронеслась у меня в голове паническая мысль. Я открыл глаза и увидел отражение своей паники в ее взгляде. И взгляд этот внезапно принялся метаться во все стороны. Я попытался проследить за ним и… похолодел. Меня не было. Меня не было видно. Защитные рефлексы не покинули меня в момент тяжкого испытания, выхватив меня в самый критический момент прямо из зубов подступающей катастрофы. Понятно. Разум, конечно, сильнее плоти, но, если у ангела-хранителя он отказывает, в действие вступает резервная система защиты. О надобности внедрения которой самого ангела никто не спрашивает. Чтобы он даже и мечтать не смел о чем-то помимо своей задачи… Я развел руки Татьяны в стороны и отошел к окну.
Где тут же и материализовался. Без малейшего усилия со своей стороны. Да они что, издеваются, что ли — отцы-архангелы? Я ясно увидел единственную открытую мне дорогу: всю жизнь находиться рядом с Татьяной — говорить с ней, хранить ее, заботиться о ней — и лишь изредка позволять себе дотронуться до ее руки или погладить по волосам. И почувствовал себя глубоко польщенным столь незыблемым доверием моего руководства к устойчивости моей психики. Правда, она меня и так уже наверняка полным идиотом считает. Ну и как мне объяснить ей, что я здесь ни при чем — что меня заранее оградили от любых излишеств, мешающих исполнению служебного долга? Она же мне опять не поверит!
Так и есть. Пристально глядя мне в глаза, она двинулась в мою сторону и, остановившись в каком-то полушаге, прошипела: — Ты зачем это сделал?
Я в отчаянии замотал головой. Вот сейчас же, прямо сейчас, стоит мне хоть на секунду дать себе волю, я опять исчезну. Ведь не в первый же раз это повторяется…
— Не в первый раз? — Она озадаченно посмотрела на меня. Я напомнил ей про аналогичный случай в парке и сбивчиво объяснил, что в случае эмоционального всплеска у меня срабатывают защитные рефлексы. И затем с трудом выдавил из себя признание, что понятия не имею, как их нейтрализовать.
Она улыбнулась. Я чуть не задохнулся. Почему она всегда приходит в такой восторг, когда мне приходится признавать пределы своих возможностей? Она же — женщина; ей положено радоваться сильному защитнику! Но она уже делилась со мной — медленно, тщательно выговаривая слова, словно со слабоумным разговаривала — своей новой теорией: эмоциональный всплеск следует только за неожиданным действием — и тут же предложила мне ее проверить.
Я подозрительно покосился на нее. Откуда ей знать о воздействии неожиданности на ангела? Если бы я исчезал после любой неожиданности, то, находясь рядом с ней, я бы из видимости в невидимость каждые пять минут перепрыгивал. С другой стороны, ее прежние теории оказывались весьма плодотворными…
Разумеется, она не стала дожидаться моего ответа. Она подступила ко мне совсем вплотную и с блаженной улыбкой закинула мне руки за шею. Я пристально смотрел ей в глаза, боясь даже мимолетно глянуть вниз, на свое тело. Судя по тому, что глаза ее не стали метаться из стороны в сторону, я пока еще не исчез. Она высвободила одну руку и провела кончиками пальцев по моему виску, щеке, подбородку — вслед за ними по мне прошла легкая волна дрожи, рухнув потом куда-то в область коленей. Интересно, она то же самое чувствовала, когда я в кино гладил ее по руке? Я подставил щеку под ее ладонь — я бы вовсе не возражал, чтобы она повторила эту часть эксперимента. Судя по тому, что она не ткнула пальцем мне ни в глаз, ни в нос, я опять не исчез. В глазах ее появился какой-то непонятный вызов — и она медленно придвинула ко мне свое лицо, чуть прикоснувшись губами к моим губам. Судя по ее улыбке, я вновь остался на месте — но на последних остатках самоуважения.
Она вновь начала наклоняться ко мне. Да она что, издевается? Чтобы не раствориться в воздухе самым позорным образом, мне нужно полностью сосредоточиться на мысли, что здесь проводится научный эксперимент по определению воздействия эмоционального состояния ангела на степень его присутствия в видимой реальности. Но этот эксперимент, между прочим, на мне проводится! Я же могу и перейти критический порог эмоционального напряжения! Она чуть крепче прижалась к моим губам. Ну, все, пусть пеняет на себя! Я начал было отвечать ей, но она откинула голову и внимательно посмотрела на меня. Ах, она еще и проверяет уровень наполненности меня эмоциями! Нет уж, поздно! Эксперимент дошел до критической точки и пошел дальше — вразнос. Я оторвал руки от подоконника, обнял ее за талию, рывком привлек к себе и… И будь что будет.
Через мгновенье она чуть вздрогнула. Черт-черт-черт!!! Неужели я все-таки…? Я попытался высвободиться, чтобы посмотреть на себя, но она совершенно бессовестным образом вцепилась мне в волосы, не давая пошевелить головой под угрозой частичного облысения. Наверно, она просто от моего энтузиазма вздрогнула, потому что почти сразу после этого закрыла глаза — для того, должно быть, чтобы сосредоточиться на строгом соблюдении условий эксперимента.
Спустя… черт его знает, сколько времени я чуть отодвинулся, чтобы отдышаться, и сразу же заметил отсутствие видимых признаков своего присутствия.
Я чуть не взвыл.
И сразу же материализовался.
Она этого, похоже, даже не заметила.
Хоть это утешает.
Следует признать, что успешное (в целом) завершение этого опасного для уровня моей самооценки эксперимента привело к весьма серьезным последствиям. Для начала оно привело меня в некое желеобразное состояние, в котором меня можно было черпать ложкой и заливать в любую форму. Чем Татьяна тут же и воспользовалась. Чтобы опять перекроить на свой лад мои и так недавно приобретенные привычки.
Для начала она, словно между прочим, поинтересовалась, как случилось, что я приехал домой на другом такси. Я расслышал в ее тоне глухие отголоски обидного недоверия, но ради мира и спокойствия в доме рассказал ей о своих мытарствах в гостинице — в то время, между прочим, пока она наслаждалась приятной беседой с французом. Надо признать, что о последней части своих приключений я поведал ей с известной долей гордости за свою сообразительность.
Как только я вошел во вкус повествования, она вдруг поинтересовалась, почему я сижу не так, как в транспорте. Сбитый с толку неожиданным вопросом, я спросил, что она имеет в виду. Глянув на меня большими невинными глазами, она сказала: «Ну, как ты в маршрутке сидишь?». Ничего не подозревая, я расцепил сложенные на груди руки и закинул — по привычке — левую руку ей за голову, на спинку кровати. Одним молниеносным движением она уложила голову мне на грудь — и еще поерзала, устраиваясь поудобнее. Я замер, глядя на ее затылок и с ужасом ожидая не увидеть под ним ничего, кроме кровати. Но ничего, обошлось! Похоже, дело все-таки не в неожиданности. Я нервно прыснул. И тут же почувствовал себя довольно глупо в позе римского раба, которого бросили распинать на полдороге. Осторожно — для пробы — я согнул руку и опустил ее ей на плечо. Опять ничего не изменилось. Кроме того, что Татьяна наставила на потолок указательный палец и буркнула, чтобы я так и сидел до утра.
