Повернувшись ко мне спиной, она мыла посуду — и ухом не вела. Словно я ни единого звука не проронил. Для того, небось, и отвернулась, чтобы похихикать от души над моим простодушием. Ну, подожди ты у меня! Посмотрим, кто у нас последним хихикать будет! Я тоже шутить умею.
Домыв посуду, она повернулась и — почему-то прищурившись — напомнила мне, что ей нужно сообщить Свете о нашем приезде. Как будто у меня выбор оставался! Что же я — зря, что ли, всю неделю всякой ерундой давился… Ну ладно, не ерундой. И — если совсем честно — если и давился, то с удовольствием. Ага, придумал. Завтра у Светы я сам картошку попрошу — с маслом! — вот и посмотрим, кто тогда глазами захлопает. Приободрившись, я сказал ей, что, если она не передумала со мной ехать, то я — и подавно.
В ответ она почему-то фыркнула и решительно направилась в гостиную. Мне очень хотелось принципиально остаться на кухне. Она мне в тарелку, по-моему, не всю картошку высыпала — можно было бы продолжить эксперимент; разумеется, только для того, чтобы не потерять настроя на глубинное восприятие. Но я решил, что мне лучше поприсутствовать при этом разговоре. От нее чего хочешь ждать можно: вот добавит мне сейчас — при свидетелях — очередную деталь биографии… Нет уж, пусть лучше в моем присутствии…
Но разговор оказался весьма коротким. Татьяна поздоровалась, буркнула: — Мы завтра будем. — И я чуть не подпрыгнул, услышав ответный радостный вопль. Как у нее-то барабанные перепонки выдержали? Настроение у меня определенно улучшилось. Приятно осознавать, что где-то твоего прихода ждут с нетерпением. Недаром Света мне всегда нравилась. Вот умеет она как-то расположить к себе людей. И не только людей. Нужно будет завтра каким-то образом дать ей понять, что я искренне благодарен ей за гостеприимство.
Татьяна уже положила трубку и устроилась поудобнее на диване, сложив руки на груди. И не сводила с меня пристального, напряженного взгляда. Судя по строгому выражению лица, она явно собиралась проинструктировать меня о том, как мне следует себя вести во время этой встречи. Ага! Раз речь зашла об инструктаже, значит, ей хочется, чтобы я произвел на ее подруг благоприятное впечатление. Ну что ж, за мной дело не станет. Я улыбнулся.
Но она вновь заговорила о моей биографии, сказав, что у нас остался еще один не обсужденный пункт. Что окончательно привело меня в состояние полного благодушия. Ну вот, совсем же нетрудно посоветоваться со мной — вместо того, чтобы ставить меня перед фактом. Для обсуждения я всегда открыт. Может, намекнуть ей, что и с едой хорошо бы так поступать? Нет, лучше потом как-нибудь — чтобы к слову пришлось…
— Какой? — спросил я, всем своим видом давая ей понять, что обсуждения не вызывают у меня ни малейшего возражения.
— Твое семейное положение, — процедила она сквозь зубы. И даже поморщилась.
Ммм. Вот этот вопрос я бы обсудил с ней с удовольствием. И подольше. И во всех возможных деталях. Мне очень хотелось узнать, каким его видит она. И еще больше мне хотелось дать ей понять, насколько он интересует меня. Пожалуй, вот он — мой шанс узнать, кем она видит меня в своей жизни.
— А какие у меня есть варианты? — осторожно спросил я, готовясь к очередному бурному всплеску фантазии.
В ответ я получил очередной бурный всплеск — но не фантазии, а возмущения. И чего она сейчас разозлилась, спрашивается? Как профессию с происхождением мне выбирать — рта мне не давала раскрыть, а на семейном положении воображение у нее, видишь ли, иссякло. Ну не могу же я ей навязываться! Ладно, подойдем к вопросу теоретически. Я перечислил все возможные варианты мужского семейного статуса, внимательно следя за ее реакцией, и даже подбросил ей идею, что некоторые из них она — возможно — сочтет неприемлемыми. Она сделала вид, что не заметила моего намека, и дала мне полную свободу выбора.
Ну почему? Ну почему, я спрашиваю? Почему она с такой охотой решала за меня все остальные моменты моей биографии, а в этом, единственном вопросе, в котором меня по-настоящему интересует ее мнение, она умыла руки? Нет в жизни справедливости. Ну что ж, она сама сказала, что выбор — за мной; пусть только потом попробует сказать, что я к ней пристаю, как француз.
— Честно говоря, я предпочел бы быть женатым человеком. — Так и есть, напряглась. Ладно, сбавим пока обороты. У меня все равно больше, чем у француза, возможностей заставить ее переменить мнение. — Но, поскольку для моей жены ты наверняка еще одну аварию организуешь, придется мне быть холостяком, — добавил я, старательно выдерживая шутливый тон.
Ах, просто холостяк ее не устраивает?! Она предлагает мне развестись — бросить, наверно, жену с целой кучей детей? Вот, значит, кем она меня видит… Приятное откровение, ничего не скажешь. Что в моем возрасте? Неприлично быть холостяком?! Я едва не задохнулся. Кто бы говорил! Сама же…
Она высокомерно вскинула бровь и заметила, что уже была почти замужем. В отличие от меня, надо понимать. Нет, это уже просто смехотворно! Ведь сама же не приемлет эти общепринятые приличия, а меня заставляет им следовать. Почему это у нее для себя — одна правда, а для меня — совсем другая? С чего это ей так хочется от меня отличаться? Нет уж, в этом вопросе я тоже буду настаивать на равноправии — да и ей пора на себе свои же методы испытать.
— Так, может, и я тоже почти побывал, — небрежно обронил я, прищурившись. Вот сейчас она взовьется — и, может, хоть тогда проболтается, безразлично ей это или нет.
Она помолчала. Я уже лихорадочно думал, как объяснить ей, что я просто ее поддразнивал, но она вдруг тихо спросила, не поднимая глаз: — А ты действительно почти побывал?
У меня от души отлегло. Судя по ее тону, моя фраза была ей не просто небезразлична — она была ей явно неприятна. Внутри у меня что-то задрожало. И мне вдруг стало совершенно все равно, кто выиграет в этом споре. Какая, в самом деле, разница, кем она меня назовет? Главное, чтобы она поняла, что здесь — рядом с ней — я буду тем, кем она хочет меня видеть. Пока. А там посмотрим — может, со временем ей и самой захочется изменить… Нет, не сейчас. Вот когда ей захочется, тогда и поговорим. Вслух я сказал ей лишь то, что она может выбрать мне тот статус, который ей нравится.
Ответ ее окончательно выбил меня из равновесия. Да откуда она взяла, что я женат? И что значит — где-то? Дома, что ли? Да что за чушь ей в голову приходит — одна оскорбительнее другой? То я в ее представлении семью бросил, глазом не моргнув, а теперь еще лучше: я, значит, сюда в командировку приехал, чтобы, от жены на волю вырвавшись, порезвиться от души. С меня словно ветром сдуло благодушное настроение. Я выпрямился в кресле и уже набрал воздуха в легкие, чтобы поблагодарить ее за столь лестное обо мне мнение…
Она быстро извинилась. Ну, то-то же! И нечего… Минуточку, что значит — совершенно не ее дело? В смысле: ей это все-таки неинтересно, или неприлично об этом спрашивать? Я же ей почти прямо сказал, что готов быть рядом с ней кем угодно! А она мне — опять шарады загадывать? Вот французу — так напрямик выложила: «Романы меня не интересуют»! А может, действительно не интересуют? А я размечтался… Нет, мне она такого все-таки не сказала, значит, шансы у меня еще есть. И я буду на нее влиять! Это, между прочим — моя работа.
Она вдруг подняла на меня совершенно несчастные глаза и тихо добавила: — Я просто подумала, что твоей жене трудно, наверно, если ты почти все время здесь.
Опять она мне жену на шею вешает! Мазохистка чертова! Если хочет меня женить — так чего на лице печаль вселенская? Нет уж, хватит вокруг да около ходить! Сейчас я ей скажу… Правду. Про себя. Для начала. А потом — вот так прямо в лоб — спрошу…
— Татьяна, я нигде не женат, — начал было я, и вдруг прямо на ходу задал почему-то совсем другой вопрос. — Ты что, вообще шуток не понимаешь?
Продолжить мне не удалось. Для начала я просто онемел, наблюдая абсолютно невозможное сочетание взаимоисключающих эмоций на ее лице. Глаза у нее сделались совершенно круглыми, брови грозно свелись на переносице, рот у нее то открывался, то закрывался, хватая воздух — но само лицо медленно-медленно расплывалось в немыслимо сияющей улыбке.
