Малдер промолчал.

– И что ты думаешь? – спросила Скалли.

– Прошлой ночью на основании доказательств, заключенных в самом документе, я пришел к выводу, что Мелисса его не писала. Уверен, это единственное, что мы когда-нибудь сможем доказать.

– Доказать да, но что ты думаешь? – не отставала Скалли, делая ударение на слове «думаешь».

– А что сказала твоя мать?

– Я беспокоюсь за нее, Малдер. Она рассказала мне очень странную историю о том, почему послала мне манускрипт. Она принесла домой коробку с бумагами и стала их сортировать. Те, что мы прочитали, предназначались на выброс. Мама сказала, что получила звонок, разбудивший ее посреди ночи. Звонивший попросил ее взять манускрипт тети Кейт и передать его мне. Она забрала его из предназначенной на выброс пачки и вернулась обратно в постель. Тем утром мама позвонила мне.

– Кто ей звонил, Скалли?

– Она сказала, это была женщина, – неохотно признала Скалли. – Она сказала, это была Мисси.

Она перевела взгляд на Малдера, чье лицо не выражало никаких эмоций.

– Не говори, что ты не удивлен, – в смятении продолжила Скалли.

– Я знаю твою мать и знаю, что нужно нечто большее, чем сомнительная семейная история, чтобы выбить ее из колеи.

– Думаешь, она в порядке? Не следует ли мне показать ее специалисту?

Малдер издал смешок.

– Скалли, ты задаешь этот вопрос человеку, который участвовал в обряде экзорцизма, гонялся за оборотнем и был свидетелем массовой бойни, вызванной применением черной магии. Помимо всего прочего. А что твоя мама думает по поводу своего психического состояния?

– Она думает, что, возможно, звонок ей приснился, но это действительно было послание от Мисси.

– Твоя мать очень разумная женщина. Ты посвятила ее в то, что здесь произошло?

– Ну, в общих чертах. Расследование не было доведено до конца, но при его проведении произошло убийство, а затем был произведен арест совершившего его человека. Подозреваемый также обвиняется в уничтожении улик и препятствии проведению следствия.

– Этот чрезвычайно скучный отчет о событиях последней недели лишний раз убеждает меня, что здравый смысл определяется нашими генами.

На какое-то время в машине воцарилось молчание. Никто не произнес ни слова, когда они проезжали знак, предупреждающий водителей о приближении к повороту в национальный парк «Лунные кратеры».

– Так что ты теперь думаешь о манускрипте? – настаивала Скалли.

Малдер практически представил ее характеристику в выпускном альбоме: «Дана ‘Питбуль’ Скалли». В итоге он сдался.

– Думаю, он действителен.

– И под действительным ты имеешь в виду… – подсказала Скалли.

Она была сбита с толку. Малдер обычно был довольно открыт в своих теориях, когда обсуждал их с ней. На этот же раз он вел себя уклончиво, словно она пыталась выудить у него какую-то личную информацию. Имела ли данная теория для него личное значение?

– Малдер, то есть ты хочешь сказать, что все это и вправду произошло? – внезапно воскликнула она.

На двухполосной дороге, по которой они ехали, не было обочины, где они могли бы все толком обсудить. Малдер заметил ворота в поле, пространство перед которым было достаточно широким, чтобы припарковать машину. Он вырулил туда, заглушил двигатель и развернулся лицом к Скалли.

– Как насчет этого: ты помнишь Афины? – Он хотел придать своему тону игривости, но не преуспел. Он надеялся… он не знал, на что надеялся.

Смотря в его глаза, она на какой-то головокружительный миг как будто бы вспомнила, что видела их под ослепительно яркой синевой небес. Вокруг простирался суетливый, шумный рынок, и она ощущала на губах вкус вина. Еще более сбивающим с толку было почти воспоминание об этом вопросе, заданном ей, когда она лежала в освещаемой камином дымной комнате и смотрела в эти же самые сияющие глаза.

«Нет, я Дана Скалли и больше никто». – Она поспешила взять свои блуждающие мысли под контроль.

Малдер заметил смену эмоций на ее лице: узнавание, за которым последовало удивление, перешедшее в легкую панику. А потом он увидел, как она стиснула зубы и сжала губы в попытке избавиться от образов, которые не могли быть правдивыми, пусть даже таковыми ощущались. Он получил ответ на свой вопрос, что бы она ни сказала.

– Люди легко внушаемы. Какие у нас есть доказательства?..

Малдер прервал ее.

– Я не стану с тобой спорить по этому поводу. Я уже сказал, что мы не сможем доказать ничего, кроме того, что Мелисса не писала этот манускрипт. Это не очередное расследование. Нам и не нужно ничего доказывать. Мы, как обычно, смотрим на вещи с совершенно разных точек зрения.

========== конец ==========

***

Он проверил дорогу и вновь вырулил на нее. Скалли поразило сильнейшее разочарование, прозвучавшее в его голосе. Обычно он не воспринимал ее скептичное отношение к его теориям столь болезненно. Он даже не попытался убедить ее. И тут Скалли вспомнила про вопрос, который хотела ему задать.

– Малдер, я тут подумала о деле Вернона Эфизиана.

– О да, во время него мы разошлись во мнениях относительно реинкарнации, – вяло отозвался он.

– Что ты теперь думаешь о результатах регрессивного гипноза?

– Я думаю, что использовать регрессивный гипноз, чтобы вернуть воспоминание – это все равно что пользоваться разговорником для перевода «Войны и мира». Ты не только потеряешь все важные нюансы, но и вряд ли составишь четкое впечатление о цельной картине.

– Интересная, но бессодержательная аналогия, Малдер. И уж точно не тянет на ответ, – продолжала допрашивать Скалли с решительной улыбкой на губах.

– В этом была доля истины. Я был Салливаном Биддлом. Я был помолвлен с Сарой Каванау в той жизни, и она была Мелиссой Эфизиан в этой. Я бы сказал, что врач не слишком хорошо контролировала процесс регрессии, как тебе кажется? Она не задавала уточняющих вопросов для установления дат. Она позволила мне болтать без умолку, не используя надлежащих методов дистанцирования. Временной промежуток, о котором я говорил под гипнозом, не согласуется с известными историческими датами. Курильщик должен был быть молодым юношей в Штатах, когда я видел его гестаповским охранником. И кто и когда был Сидни, и какое отношение он имел к жизни Мелиссы в Германии 40-х годов? Ты, вероятно, и сама тогда задавалась этими вопросами, Скалли.

Малдер перевел на нее вопросительный взгляд, и она задумчиво кивнула.

– Я тогда вел себя не слишком разумно, Скалли.

При виде ожидаемой улыбки на ее лице, он усмехнулся в ответ.

– Да, смейся, но ты знаешь, что я имею в виду. Правда в том, я просто утопал в чувстве вины. Я помню, как верил, что любил ее, и признавался ей в этом. В то же самое время, с перспективы этой жизни, я знал, что и понятия не имею, о чем говорю. Все, что у меня было, – это ужасающее чувство вины от того, что я не отвечаю на ее чувства и обрекаю на жалкую жизнь с Эфизианом и его сектой. Я думаю, что, должно быть, пытался воспроизвести роль ее возлюбленного в жизни в Германии, но потерпел полное фиаско. Тут все довольно туманно. Может, я пытался переложить часть своей вины на Курильщика.

– Когда я поговорил с ней позже, то ощутил такую жалость к ней, такую ответственность за нее, но… думаю, Мелисса понимала, каковы мои чувства на самом деле, потому и вернулась к Эфизиану. Она наконец осознала, что было для меня важно даже тогда, когда я писал Саре стихи и по воскресеньям водил ужинать в отеле.

Скалли недоумевала по поводу того, куда он ведет. Вполне в духе Малдера: придумать способ пронести груз вины через несколько жизней.

– У Салливана был друг детства по имени Билли. Мы вместе выросли в Аписоне. До войны это был прекрасный город, и нам хорошо жилось. Наши семьи любили и заботились о нас. Мы делили все, включая мечты о будущем. Мы читали классическую литературу с отцом Билли. Он был священником – спокойным, уравновешенным человеком – и не слишком-то ладил с энергичными методистскими проповедниками той части страны, однако тамошние люди его любили. Они к нему привыкли.