Ей предоставляют бойкую молодую кобылку, полную энергии, легковозбудимую, но охотно следующую приказам Скалли, когда та вскочила в седло и дала понять, кто тут главный. Поездка верхом бодрит, даруя ощущение свободы, и Скалли делает несколько кругов по краю поля, на котором полк разбил лагерь, прежде чем неохотно слезает с лошади и позволяет полковым грумам увести животное. Она подходит к Малдеру, прислонившемуся к молодому деревцу и наблюдавшему за ее поездкой с широкой улыбкой на симпатичном лице.

- Думаю, я еще ни разу не видел тебя счастливее, чем сейчас, Скалли, - говорит он, лениво отвечая на ее формальное приветствие (он говорил, что ей необязательно постоянно приветствовать его подобным образом, но она настаивает, аргументируя это тем, что в противном случае у остальных солдат могут возникнуть подозрения, или, по крайней мере, это привлечет совсем не нужное ей внимание).

- Я уже очень давно не ездила верхом, - пожав плечами, отвечает она.

- Что ж, что-то мне подсказывает, что отныне мы с тобой будем передвигаться подобным образом, пока нам это до смерти не надоест, - со вздохом замечает он. – Мы продолжим путь завтра утром, но я не знаю точно, куда именно мы направимся.

- А где сейчас генерал Ли? – спрашивает Скалли. – Я думала, что генерал Мид все же решил не преследовать его.

- Именно, - отвечает Малдер. – Несмотря на то, что все его генералы побуждали его это сделать, и сам президент Линкольн настойчиво требовал продолжить преследование, как я слышал.

- В Вашингтоне, должно быть, не слишком рады подобному решению, - замечает Скалли.

- Да уж, не сомневаюсь, - соглашается Малдер. – Силы Ли были значительно ослаблены, когда его армии отступали из-под Геттисберга. Он бежал с поля боя. А учитывая дождь, начавшийся после сражения, можно поставить на то, что его люди повременили с переходом через реку и вернулись в Вирджинию. Если бы мы последовали за ними, то, скорее всего, закончили бы войну на восточном фронте. Тогда людям генерала Гранта оставалось бы только покончить с ней и на западе. – Он печально качает головой. – Но он упустил этот шанс, и кто знает, сколько она еще будет продолжаться?

- Так ты не имеешь представления о том, в каком направлении мы двинемся дальше? – уточняет Скалли.

- На юг – это все, что мне известно, - признает Малдер. – Возможно, мы направляемся в Вашингтон - по крайней мере, на время - раз армия Ли так близко от столицы. Или, может, в Фредериксберг. Не знаю. – Он устремляет взгляд на горизонт. – Знаешь, если окажется, что нас поведут к Фредриксбергу, то мы можем пройти рядом с домом моей семьи.

- Правда? – переспрашивает Скалли. Это сообщение вызывает у нее необъяснимое волнение. – И где он находится?

- Табачная плантация моего отца рядом с Калпепером, в Вирджинии, - отвечает Малдер. – Это в тридцати милях к западу от Фредриксберга. Вообще-то, у моей семьи есть также дом в Вашингтоне… мы проводили много времени в столице, когда я рос. Друг моего отца всегда принимал активное участие в вашингтонской политике, и отец тоже от него не отставал. – Малдер опускает взгляд, ковыряясь носком ботинка в земле. – Разумеется, они не могут пользоваться домом в Вашингтоне после выхода южных штатов из Союза.

Скалли хранит молчание. Их семьи всегда были щекотливой темой для обсуждения, хотя она полагает, что ее собственная больше таковой не является, раз Малдер теперь знает, почему она не контактирует ни с кем, кроме сестры. Она опрометчиво решает рискнуть вторжением на некогда запретную территорию и посмотреть, что из этого получится.

- Ты никогда не пишешь родителям, - колеблясь, начинает она. – Только… ну…

- Только Диане, - заканчивает за нее Малдер, и Скалли едва успевает совладать с собой и не поморщиться при звуке этого имени. – И иногда я пишу своей младшей сестре Саманте… но не знаю, доходят ли письма, потому что она никогда на них не отвечает. – Он убирает руки в карманы. – Вполне возможно, что родители запретили ей общаться со мной.

- Они так сильно на тебя злятся? – продолжает расспросы Скалли. – За то, что ты оставил дом и присоединился к войскам Союза?

Малдер кивает.

- Можно сказать, им казалось, что я… пошел наперекор интересам семьи, полагаю, - отвечает он. – Мое присоединение к Союзу означало, что я поддерживал курс, который мог стоить им целого состояния.

- Ты имеешь в виду, что они владеют рабами, - заключает Скалли.

- Они уж точно не обрабатывают землю сами, - насмешливо фыркает Малдер, - и не платят другим за это… если только не считать уход за хижинами, в которых живут рабы.

Он отворачивается от Скалли и направляется обратно к их палатке… но Скалли понимает, что это не намек на то, что ему хочется побыть одному, и она вольна пойти следом и возобновить разговор, если пожелает. Что она, разумеется, и делает.

- Ничто из этого не казалось мне правильным, - тихо продолжает Малдер. – Ни когда я был ребенком и уж точно ни тогда, когда вырос. Большинство моих знакомых сверстников, казалось, считали это естественным порядком вещей: эти люди, которые работают на наших полях и поддерживают в порядке наши дома – даже растят наших детей – не совсем «люди». Они собственность, они принадлежат нам, и мы вольны делать с ними все, что нам хочется. – Он содрогается. – Мы с сестрой смотрели на это иначе, но любая попытка поставить под вопрос этот статус-кво подавлялась нашими родителями, едва мы только озвучивали свои мысли. – Он не отрывает взгляда от земли, пока они идут. – Когда мне было шестнадцать, отец как-то отвел меня в сторону и спросил, понимаю ли я, как сильно позорю его, разделяя эти «нелепые радикальные взгляды», понимаю ли, какой сильный вред наношу сестре, может, даже делаю невозможным для нее найти себе мужа, раз она готова при любом удобном случае озвучивать подобные подрывные идеи.

- А твои брачные перспективы твоего отца не беспокоили? – интересуется Скалли.

- Предполагалось, что я женюсь на Диане, когда закончу обучение, - пожав плечами, отвечает Малдер, и Скалли снова морщится. – А Диана совершенно аполитична, так что ее никогда не волновали мои отличные от общепринятых в нашей среде взгляды.

- У нее не было своего мнения по данному вопросу? – спрашивает Скалли, нахмурившись. – Странно, что тебя это устраивает. – Малдер переводит на нее взгляд, вопросительно изогнув брови, и Скалли быстро отводит глаза. – Я просто имею в виду… твои убеждения важны для тебя настолько, что ради них ты пошел против семьи, отправился на войну на стороне людей, которых они считают врагами. Мне просто кажется странным, что ты не обеспокоен ее индифферентностью по отношению к тому, что, очевидно, столь много значит для тебя.

- Я не говорил, что меня это не беспокоит, - возражает Малдер. – Но для Дианы… она не считает, что это как-то повлияет на ее жизнь. Она знает, что я не собираюсь владеть рабами, кто бы ни победил в этой войне, так что ее исход неважен для ведения нашего совместного хозяйства в будущем.

- Для нее, возможно, - говорит Скалли, не в силах скрыть своего отвращения. – Но только не для мужчин, женщин и детей, которых сейчас расценивают всего лишь как собственность. Этого недостаточно, чтобы изменить ее мнение в какую-то сторону?

Малдер с любопытством смотрит на нее.

- Она тебе и вправду не нравится, да? – замечает он. – А ведь ты ее даже не встречала.

- А мне и не нужно, - огрызается Скалли. – Извини, Малдер, но подобное эгоцентричное поведение вызывает у меня отвращение. Не заботиться о чем-то столь важном, потому что это не затрагивает ее лично? Я нахожу это совершенно неприемлемым.

- Эй, - внезапно резко обрывает ее Малдер, – ты говоришь об очень важном для меня человеке. Я не ожидаю, что она тебе понравится, но ты ее совсем не знаешь, Скалли. Не так, как я. И я бы предпочел, чтобы ты не судила ее, даже не познакомившись сначала с ней. Если только ты уважаешь меня и ценишь мою дружбу.

Скалли погружается в угрюмое молчание, чувствуя, как внутри все кипит от гнева.